Юрий-Киев все записи автора

Сухое сообщение,  сто лет назад появившееся в рижских газетах:

Проживающий по Церковной ул. № 45 вольноопределяющийся 16-го гусарского Иркутского полка потомственный дворянин Всеволод Князев из браунинга выстрелил себе в грудь. Князева доставили в городскую больницу.

Выстрел этот прозвучал 29 марта (по старому стилю) 1913 года в Риге, где и размещался 16-ый гусарский полк. Всеволод Князев умер не сразу, а только лишь 5 апреля, в городской больнице. Спустя три дня он был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище.

 

Существует стойкая легенда, что во время похорон безутешная мать Всеволода Князева, глядя прямо в глаза одной стройной белокурой красавице, громко сказала: «Бог накажет тех, кто заставил его страдать»…

И нет напевов, нет созвучий,

Созвучных горести моей…

С каких ещё лететь мне кручей,

Среди каких тонуть морей!

 

Сияло солнце, солнце рая,

Два неба милых её глаз…

И вот она — немая, злая,

И вот она в последний раз!

 

Любовь прошла — и стали ясны

И близки смертные черты…

Но вечно в верном сердце страстны

Всё о тебе одной мечты!

 

Всеволод Князев, декабрь 1912 года.

Он прожил всего лишь 22 года, и при жизни были опубликованы только два его стихотворения. Его имя напрасно было бы искать среди блестящих имён его современников — поэтов «серебряного века». В историю русской литературы это имя вписали не его стихи и не его жизнь, а его смерть, затронувшая судьбы двух крупнейших наших поэтов — Михаила Кузмина и Анны Ахматовой. «Гусарский корнет» из ахматовской «Поэмы без героя» стал настоящим литературным мифом, укором для одних и символом для других.

Всеволод Князев родился в Петербурге 25 января 1881 года. О его детстве и юности мало что известно — да и кого это интересовало бы? Для нас важно то, что юный гусарский юнкер, по примеру многих баловавшийся стихосложением, оказался осенью 1909 года в редакции литературного журнала, где судьба столкнула его уже с «настоящим» поэтом — Михаилом Кузминым. Взявшись опекать симпатичного юношу, Кузмин очень скоро увлёкся им не на шутку (гомосексуальные пристрастия талантливого лирика ни для кого не были секретом). Их роман продолжался около двух лет.

Невольным виновником его прекращения явился сам Кузмин. Когда летом 1912 года он задумал опубликовать совместный с Князевым сборник стихов (под многозначительным названием «Пример влюблённым». Стихи для немногих»), то иллюстрировать этот сборник согласился известный художник Сергей Судейкин — старый приятель (и тоже любовник) Михаила Кузмина. Тогда-то Всеволод Князев и познакомился с Ольгой, женой Судейкина. Познакомился и — влюбился в неё без памяти.

Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…

Думаю всё только о Вас, о Вас…

Ах, ужели это правда, что я целовал Ваши ладони,

Что я на Вас смотрел долгий час?..

 

Записка?.. Нет… Нет, это не Вы писали!

Правда, — ведь Вы далёкая, белая звезда?

Вот я к Вам завтра приеду, — приеду и спрошу:

«Вы ждали?»

И что ж это будет, что будет, если я услышу: «Да»!..

 

Всеволод Князев, июль 1912 года

Любовь его развивалась бурно и стремительно. Уже в сентябре того же года он напрочь рассорился с Михаилом Кузминым, приехавшим к нему в Ригу (16-й гусарский полк, в котором служил младший унтер-офицер Князев, располагался именно там) и полностью сосредоточился на своей любви. Реальной любви или выдуманной этим восторженным юношей — мы не знаем: пройти испытания временем она, его любовь, не успела.

Судить о том, как она развивалась, мы можем лишь по его стихам: в зависимости от того или иного сказанного или написанного Ольгой слова Всеволода Князева то охватывало отчаяние, то он считал себя счастливейшим из людей. Неизвестно, отвечала ему Ольга взаимностью, была ли она совершенно неприступна или же просто вела с ним забавлявшую её любовную игру — влюбившись в Ольгу Судейкину, Всеволод Князев ворвался в совершенно незнакомый ему мир, «правил поведения» в котором он совсем не знал.

Зато, вероятно, он знал или чувствовал, что муж Ольги едва ли является его соперником. Брак Ольги Судейкиной, в девичестве Глебовой, дышал, как говорится, на ладан.

Актриса, певица, танцовщица, переводчица, модель — Ольга Глебова-Судейкина была одной из самых красивых, ярких и одарённых женщин своего времени. Молодой и талантливый художник Сергей Судейкин, познакомившись осенью 1906 года с очаровательной актрисой Ольгой Глебовой, не смог устоять перед её обаянием, да и сама Ольга почти сразу же влюбилась в своего будущего мужа. Они поженились в начале 1907 года, и первое время молодые супруги были просто неразлучны. Но потом Сергей стал охладевать к ней, потом он заявил, что не любит её и что изменяет ей направо и налево, а потом… Потом Ольга случайно наткнулась на дневник своего мужа, каким-то образом заглянула в него и с ужасом узнала, что живший у них на квартире поэт Михаил Кузмин является не только другом её Сергея, но и его любовником…

После этого потрясения их брак ещё устоял. Кузмин тогда вынужден был съехать с квартиры, но, как ни странно, сохранил дружеские отношения и с Сергеем, и с самой Ольгой. Да, брак тогда устоял, но со временем он превратился уже в чистую формальность: обе стороны совершенно перестали с ним считаться. Ольга Судейкина хорошо усвоила полученный ею урок и приняла те «правила игры», которые, в общем, были обычными для того мира, где у неё появились новые друзья и новые подруги. Забегая вперёд: в 1915 году Сергей окончательно оставил Ольгу, но и потом ещё он иногда появлялся в обществе в сопровождении своей формальной жены Ольги и своей фактической жены Веры…

Мне вспоминается забавный диалог, подсмотренный в Интернете:

— Потом Вера де Боссе, ставшая позже женой Игоря Стравинского, увела Судейкина у Ольги. Ольга же стала жить с Артуром Лурье, музыкантом.

— Это замечательная фраза. Завтра на свежую голову попытаюсь разобраться…

Разобраться в этих хитросплетениях так вот, с ходу, — действительно, нелегко. И едва ли Всеволод Князев в ту роковую осень 1912 года мог без труда ориентироваться в клубке взаимных связей, обязательств, любовей, дружб, эмоций и страстей обитателей того мира, в который он так неосторожно ворвался со своей мальчишеской любовью.

Ещё одно стихотворение, написанное Всеволодом Князевым летом 1912 года:

Любовью лёгкою играя,

вошли мы только в первый рай…

Фёд. Сологуб

 

Твои ручки и глазки в тревоге

Сна любовного я целовал,

И всё время неясный и строгий, —

Кто, не знаю, — меж нами стоял…

 

Но когда, распалённый, сгорая,

Я к твоей прикоснулся груди,

Я вошёл в двери первого рая,

Позабыв странно-слышное: жди…

 

Я пришёл с тобой к первому раю

Поцелуйною нежной игрой…

И я знаю, я знаю, я знаю,

Мы, как боги, войдём в рай второй.

 

Всеволод Князев

И всё время неясный и строгий, — кто, не знаю, — меж нами стоял… Трудно сказать, позволила ли Ольга своему пылкому обожателю войти «в рай второй». Монашкой, во всяком случае, она к тому времени уж точно не была. Она была Женщиной, и ей нравилось ощущать себя женщиной. Кое о чём можно догадываться — опять же из стихов. Взгляните, например, на следующие два стихотворения, обращённые их авторами — Всеволодом Князевым и тем же Фёдором Сологубом — к Ольге Судейкиной. Стихи эти предельно откровенны:

Всегда отрадно и темно Во глубине твоей пещеры, Темнее милое пятно У входа на щите Венеры.   Там дремлет лёгкий, тихий сон В блаженных рощах мандрагоры, Тому, что статен и влюблён, Он нежно затмевает взоры.   И если жаркие персты Тебе сулят любовь и ласку, Глаза легко опустишь ты К благоуханному Дамаску.   И близ Дамаска, в стороне, У светлой рощи мандрагоры, На этом радостном пятне Ты, вспыхнув, остановишь взоры.   Фёдор Сологуб

Я был в стране, где вечно розы Цветут, как первою весной… Где небо Сальватора Розы, Где месяц дымно голубой!   И вот теперь никто не знает Про ласку на моем лице, О том, что сердце умирает В разлуке вверенном кольце.   Вот я лечу к волшебным далям, И пусть она одна мечта — Я припадал к её сандалиям, Я целовал её уста!   Я целовал «врата Дамаска», Врата с щитом, увитым в мех, И пусть теперь надета маска На мне, счастливейшем из всех!   Всеволод Князев, 17 января 1913

Приведённое выше стихотворение Фёдора Сологуба находится в его фонде в ИРЛИ (ф. 289, он. 1, д. 559 — источник). Стихотворение Всеволода Князева, датированное 17 января 1913 года, — это последнее из известных нам его стихотворений. Оно было опубликовано в посмертном сборнике 1914 года, но, по-видимому, сам автор писал его не для печати: уж слишком оно интимное.

Я целовал «врата Дамаска», врата с щитом, увитым в мех… Из примечаний к первой редакции «Поэмы без героя»:

Выражение «Путь в Дамаск» или «На пути из Дамаска» в 1910-х годах приобретает двусмысленность, означая и возвращение во грех, становится символом эротического экстаза, ещё со времени написания В. Брюсовым известной элегии «В Дамаск» (1903).

Образ «Дамаска» много позже возникнет в поэтическом сознании Анны Ахматовой, в её «Поэме без героя». Это самое для нас загадочное и самое для Ахматовой главное её произведение было, в основе своей, написано стремительно, едва ли не в одну бессонную декабрьскую ночь 1940 года, и потом оно преследовало её, дописывалось и в деталях дорабатывалось на протяжении двух десятилетий. В «Поэме без героя» Ахматова словно бы сводит счёты со своей совестью, она пишет для себя самой, она вспоминает тех, кого уже нет, и в череде возникающих образов читатель прекрасно узнаёт двух центральных «героев» ахматовской «Поэмы без героя» — Ольгу Судейкину и Всеволода Князева. В самом конце первой части Ахматовой видится одна «морозная ночь» 1913 года, когда «гусарский корнет» поджидает «Героиню» у её дома. В ранней редакции поэмы читаем:

Кто за полночь под окнами бродит, На кого беспощадно наводит Тусклый луч угловой фонарь, — Тот и видел, как стройная маска На обратном «Пути из Дамаска» Возвратилась домой не одна!

Уж на лестнице пахнет духами, — И гусарский корнет со стихами И с бессмысленной смертью в груди Позвонит, если смелости хватит, — Он тебе, он своей «Травиате» Поклониться пришёл. Гляди!

Ни в проклятых Мазурских болотах,

Ни на синих Карпатских высотах…

Он на твой порог

Поперёк…

Да простит тебя Бог.

Он тебе, он своей «Травиате» поклониться пришёл… «Травиате»? Героиню оперы Верди, как известно, зовут Виолетта, а вот название оперы («La traviata» ) по-итальянски означает «падшая», «заблудшая»… Впрочем, в окончательной редакции поэмы Ахматова заменила эту фразу на другую: Он мгновенье последнее тратит, чтобы славить тебя, — и после слов «возвратилась домой не одна» добавила ещё несколько строк:

Ну так кто же это — «без лица и названья», ставший невольной причиной гибели «гусарского корнета»? Чья же это тень — «лишняя тень» среди других теней прошлого?..

Веселиться — так веселиться,     Только как же могло случиться,         Что одна я из них жива? Завтра утро меня разбудит,     И никто меня не осудит,         И в лицо мне смеяться будет             Заоконная синева.

Но мне страшно: войду сама я,     Кружевную шаль не снимая,         Улыбнусь всем и замолчу. С той, какою была когда-то     В ожерелье черных агатов,         До долины Иосафата             Снова встретиться не хочу…

 

До долины Иосафата— то есть, до места Страшного Суда…

Сказать, что Анна Ахматова хорошо знала «Героиню» своей «Поэмы без героя», что они с Ольгой Судейкиной были задушевными подругами, — это значит сказать всё-таки очень мало. Первым «вестником» написанной в ту предновогоднюю ночь 1940 года «Поэмы без героя» явились, по признанию самой Ахматовой, возникшие у неё чуть ранее знаменитые строки об Ольге, которые без изменений вошли и в окончательную редакцию поэмы:

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О моё белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

Что глядишь ты так смутно и зорко,

Петербургская кукла, актёрка,

Ты — один из моих двойников…

 

Ты — один из моих двойников… Вся ахматовская «Поэма без героя» проникнута мыслью об искуплении некоего давнего греха, идеей двойственности добра и зла, их сопутствия друг другу, и ещё — автор, несомненно, полностью разделяет с «Героиней» некую вину:

Бес попутал в укладке рыться…

Ну а как же могло случиться,

Что во всём виновата я?

Я — тишайшая, я — простая,

«Подорожник», «Белая Стая»…

Оправдаться… но как, друзья?

Они подолгу жили под одной крышей, и секретов друг от друга у обеих женщин не было. Они были близки по возрасту и чрезвычайно близки эмоционально. Были ли они также близки и физически? В принципе, это не представляется невозможным, учитывая нравы, царившие в предвоенной артистической богеме, где, кажется, все были влюблены во всех, без особого различения пола. Много позже на это намекал в своих воспоминаниях Сергей Маковский; по поводу этих его воспоминаний Анна Ахматова отозвалась коротко и резко: «Маразматический бред».

С другой же стороны, характеризуя Ольгу, Анна Ахматова в окончательной редакции «Поэмы без героя» проведёт и такую любопытную параллель: «Голова madame de Lamballe». Принцесса Луиза де Ламбаль была фавориткой и, как утверждали, любовницей французской королевы Марии Антуанетты. В сентябре 1792 года её постигла страшная смерть, и потом обезумевшая толпа ещё долго бесчестила её мёртвое тело, а отрубленную голову мадам де Ламбаль подняли на пике к окнам королевы.

По возрасту принцесса была несколько старше королевы — точно так же, как и Ольга была несколько старше Анны, хотя «по статусу», да и по характеру тоже, ведущей в этой паре была Анна Ахматова.

 

Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам! На стенах цветы и птицы Томятся по облакам.   Ты куришь чёрную трубку, Так странен дымок над ней. Я надела узкую юбку, Чтоб казаться еще стройней.   Навсегда забиты окошки: Что там, изморозь или гроза? На глаза осторожной кошки Похожи твои глаза.   О, как сердце моё тоскует! Не смертного ль часа жду? А та, что сейчас танцует, Непременно будет в аду.   Анна Ахматова, 1 января 1913

А та, что сейчас танцует, непременно будет в аду… Новый 1913 год богемный Петербург встречал в подвальчике своего арт-кафе под названием «Бродячая собака». И Анна Ахматова там была, и Всеволод Князев, и Ольга Судейкина. И это ведь о ней, об Ольге, писала той новогодней ночью молоденькая её подруга. И тем же самым днём датировано предпоследнее стихотворение влюблённого в Ольгу Всеволода Князева (стихотворение не менее откровенное, чем последнее — его мы видели выше):

За раскрытую розу — мой первый бокал!

Тайным знаком отмечена роза!

Рай блаженный тому, кто её целовал —

Знаком нежным отмечена роза…

 

Ах, никто не узнает, какое вино

Льётся с розы на алые губы,

Лишь влюблённый пион опускался на дно,

Только он, непокорный и грубый!

 

За таинственный знак и улыбчатый рот,

Поцелуйные руки и плечи —

Выпьем первый, любовный бокал в Новый год,

За пионы, за розы— за встречи!..

 

Всеволод Князев, 1 января 1913

«Оплывают венчальные свечи, под фатой «поцелуйные плечи»— спустя 27 лет напишет в «Поэме без героя» Анна Ахматова. И не пионы и не розы вспомнятся ей тогда, а «горы пармских фиалок в апреле» — в тот день восьмого апреля 1913 года, когда на Смоленском кладбище Петербурга две близкие подруги, Анна и Ольга, навсегда прощались с несчастным «гусарским корнетом»…

И всё время неясный и строгий, — кто, не знаю, — меж нами стоял…

В 1924 году Ольга Глебова-Судейкина покинула Россию. До самого отъезда подруги были неразлучны. Долгие и трудные (и, в общем-то, одинокие) годы эмиграции Ольга провела в Париже. С Анной Ахматовой она никогда больше не встречалась.

Скромное обаяние Ольги Судейкиной очаровывало многих её современников — разного возраста, таланта и положения. Её знали, ею увлекались, о ней писали или прямо посвящали ей стихи и Фёдор Сологуб, и Михаил Кузмин, и Игорь Северянин, и Велимир Хлебников, и Георгий Иванов, и Александр Блок. Но, кажется, один лишь Всеволод Князев распахнул перед ней свою душу настолько, что это стоило ему жизни…

Январский день. На берегах Невы Несётся ветер, разрушеньем вея. Где Олечка Судейкина, увы, Ахматова, Паллада, Саломея.   Все, кто блистал в тринадцатом году — Лишь призраки на петербургском льду.

Вновь соловьи засвищут в тополях, И на закате, в Павловске иль Царском, Пройдёт другая дама в соболях, Другой влюблённый в ментике гусарском.   Но Всеволода Князева они Не вспомнят в дорогой ему тени.

Ни Олечки Судейкиной не вспомнят, —

Ни черную ахматовскую шаль,

Ни с мебелью ампирной низких комнат —

Всего того, что нам смертельно жаль.

 

Георгий Иванов, 1931 год

И снова январь… «Олечка Судейкина» умерла 19 января 1945 года — после нескольких мучительных месяцев, проведённых ею в парижской больнице. Незадолго до смерти её навестил художник Николай Милиоти, бывший когда-то шафером на её свадьбе с Сергеем Судейкиным. Его поразила произошедшая с ней перемена (источник):

Сидела она тогда на постели согнувшись, вся закутанная платками, сгорбленная, с поднятыми страдальчески бровями и с ужасом в милых светлых глазах…

А ещё через неделю её не стало, и Николай Милиоти так сообщил об этом в письме:

Вчера ночью в 12 ч. 15 м., в свирепую снежную бурю, одна на своей больничной койке умерла милая наша Оленька Судейкина. Страдала она, умирая, ужасно…

Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из тёмного воска личика с какими-то растрёпанными, мёртвыми, как у плохой куклы, волосами, со страшным, сжатым в ниточку, с опущенными углами ртом, с искажённо приподнятыми над глазами (один светлый тусклый глаз глядел из-под опущенного века так горестно страшно) бровями! Ничего не оставалось от её светлого, всегда даже в испытаниях полного жизни и света облика. Прах, прах, страшный изношенный футляр, оставленный перемучившейся отлетевшей душой…

«Все, кто блистал в тринадцатом году — лишь призраки на петербургском льду»…

За несколько лет до смерти, в декабре 1959 года, Анна Ахматова так рассказала о том, что именно послужило для неё толчком к написанию «Поэмы без героя» (источник):

Первый росток (первый росточек, толчок), который я десятилетиями скрывала от себя самой, это, конечно, запись Пушкина: «Только первый любовник производит… впечатление на женщину, как первый убитый на войне…». Всеволод был не первым убитым и никогда моим любовником не был, но его самоубийство было так похоже на другую катастрофу… что они навсегда слились для меня.

Вторая картина, навсегда выхваченная прожектором памяти из мрака прошлого, это мы с Ольгой после похорон Блока, ищущие на Смоленском кладбище могилу Всеволода (1913). «Это где-то у стены», — сказала Ольга, но найти не могла.

Я почему-то запомнила эту минуту навсегда.

«После похорон Блока» — стало быть, 11 августа 1921 года. Кто знает, почему подруги не смогли в тот день отыскать могилу «гусарского корнета» — она ведь ещё существовала. Ещё жива была мать Всеволода Князева, о встрече с которой через год, в сентябре 1922 года, поэт Михаил Кузмин запишет в своём дневнике лаконичную фразу. Словно эпитафия: «Окликнула меня Князева. Не поссорься Всеволод со мною — не застрелился бы — её мнение»…

http://www.vilavi.ru/sud/130609/130609.shtml