Olke все записи автора

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В обычном мире, мы верим в то что видим, у всего есть свое место. И вера в это делает нас невиновными. Проходят дни и мы надеемся, мечтаем и смеемся… Мы находим и теряем свой путь. Конец – есть новое начало. И моменты, как кусочки, снова соединяются воедино.

 

 

 

у затылка нет никаких секретов. Затылок как затылок. макушка.

Но когда любишь человека, то его затылок трогает своим жалким вечным детством, как будто незажившим родничком. Хочется туда положить ладонь, чтобы закрыть. Защитить.

 

Когда ненавидишь – тоже трогает. Только иначе. Очень хочется чпокнуть бутылкой.

Или скривиться. Пока никто не видит.

Когда равнодушен – просто раздражает (как если бы подсмотрел тебе неинтересное, но неприличное).

Но и в том, и в другом, и в третьем случае, затылок – это проверка.

Очень легко выяснять: есть у тебя к людям нежность или нет.

– Настя, Вы можете мне прислать по почте то, что я Вас просил записать?
– Да, могу.
–А Вы, Егор?
– Да.
– Ну вот и отлично.

Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.

А воскресенье началось с дождя,
и гость, на цыпочках прокравшись между
скрипучих стульев, снял свою одежду
с непрочно в стену вбитого гвоздя.

Она достала чашку со стола
и выплеснула в рот остатки чая.
Квартира в этот час еще спала.
Она лежала в ванне, ощущая

всей кожей облупившееся дно,
и пустота, благоухая мылом,
ползла в нее через еще одно
отверстие, знакомящее с миром.

«....А было все, конечно, не так, как представляешь себе в кукольном (и не очень) детстве. Мы целовались, и я вдруг поняла, что передо мной совсем другое существо. И целует он меня не так, как целовали мальчики, мои сверстники. И пахнет от него иначе, и нужно ему от меня совсем другое. Чувствовать это было страшно и сладко, конечно. Мы были одни в его квартире, начинался дождь, он говорил «ну куда ты пойдешь» и смеялся, и я понимала, почему он смеется, и он понимал, что я понимаю. То есть, он меня не бросил в этой тайне, за что ему большое спасибо. И я сказала: «Хорошо, я останусь». И чтоб уж никто не сомневался, что это только мое решение (интересно, кому там было сомневаться, разве что мне) я сама стянула платье и легла на постель.

 

Я все ждала, что мне будет больно, но больно не было, было удивительно. Потом он долго меня целовал, а я все думала, что хорошо бы заплакать (уж не знаю зачем) но плакать совсем не хотелось, а хотелось скорее уйти. Не потому, что было плохо или противно как-то. Просто я чувствовала абсолютную завершенность произошедшего».

......

Дверь тихо притворившая рука
была – он вздрогнул – выпачкана; пряча
ее в карман, он услыхал, как сдача
с вина плеснула в недрах пиджака.

Проспект был пуст. Из водосточных труб
лилась вода, сметавшая окурки.
Он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,
и почему-то вдруг с набрякших губ

сорвалось слово (Боже упаси
от всякого его запечатленья),
и если б тут не подошло такси,
остолбенел бы он от изумленья.

Он раздевался в комнате своей,
не глядя на припахивавший потом
ключ, подходящий к множеству дверей,
ошеломленный первым оборотом.

«...Нам было 18. Родители уехали из дома, и я пригласил Катю к себе на ночь. До этого мы ни разу не целовались, поэтому сразу возник как бы какой-то радостный заговор. Это было то «да», которого я ждал долгое время. Просто так прийти и лечь мы не могли.

Чтобы преодолеть стыд, перенаправить его в какое-то удобное русло, мы решили разрисовать друг другу лица акварельными красками. Прикосновение кисточками виделось чем-то нежным, к тому же позволяло неприкрыто любоваться лицом другого.

Однако, когда краски были смыты и мы начали целоваться, Катя неожиданно заплакала.

– Ты такой же, – сказала она мне, – тебе нужно то же, что и всем.

Ее недавно бросил молодой человек, мой лучший друг. А еще я помню, что когда мы начали целоваться, я неожиданно почувствовал себя весьма отстраненно, словно наблюдал за всем из какой-то части моей головы.

– Оказывается, быть мужчиной – просто, – подумалось мне.

В эту ночь мы просто заснули рядом, как были, в одежде. Только под утро снова сплелись в объятьях, чтобы утолить жажду чужого тела.

Девственность я потерял тем же вечером. Касаться чужого обнаженного тела своим обнаженным телом было восхитительно, но что делать дальше я не знал.– Покажи мне, как. Я не умею – честно признался я в паузе между поцелуев. – Первый раз, что ли? – спросила Катя. Я кивнул в ответ. Смущения не было. Катя показала, что и как делать, подсказала, как двигаться. Моим первым чувством было разочарование. – И это все? – думал я, – сколько напрасной головной боли!

И еще я обнаружил, что во время секса неприятно смотреть друг другу в глаза. Словно у каждого был какой-то тайный грешок на душе, который хотелось скрыть.

Мне кажется, это было осознание того, что мы как бы используем друг друга для того, чтобы быстрее получить наслаждение. Секс был эгоистичным, он разрушал то единение, которое создавалось поцелуями и ласками. Это было неприятно.

Тем не менее, наутро я чувствовал себя молодым и состоявшимся. К тому же, странно ленивым. Катя сообщила, что любит меня, а я не хотел думать ни о чем. Мне хотелось, чтобы все вокруг исчезло, а я бы закрыл глаза и продолжал лежать вот так дальше.

Всегда».