С_ДОВЕРИЕМ все записи автора

Путь из шизореальности
О чем молчал Гарри Гантрип
2010-06-17 / Вадим Петрович Руднев - филолог, психолог, философ.

http://exlibris.ng.ru/kafedra/2010-06-17/4_shizoreal.html

Вадим Руднев: "Мы упираемся в проблему гения-безумца..."
Фото Михаила Дзюбенко

Гарри Гантрип. Шизоидные явления, объектные отношения и самость. – М.: Институт общегуманитарных исследований, 2010. – 662 с.

Мать твою! Мать твою!
Мать твою… арестовали!

(Из гипотетической оперы «Мать» по одноименному роману Максима Горького)

1. 662 страницы – о чем?

«Гарри Гантрип» – звучит как-то несерьезно (может быть, потому что похоже на Гарри Поттер), но, с другой стороны, все-таки человек написал почти 666 страниц (sic!). Психоанализ – вообще смешная вещь: лежит взрослый человек на кушетке и говорит все, что ему приходит в голову, а за его спиной сидит другой взрослый человек с сигарой в зубах (Дедушка – так называют Фрейда психоаналитики, – говорят, никак не признавал, что его сигара – это фаллический символ. «Сигара – это сигара», – упрямо повторял он, хотя, как говорится, «сам первый начал», перечислив фаллические символы в известном месте «Толкования сновидений». В общем, сидит мужик с сигарой (Ральф Ромео Гринсон, автор замечательного пособия «Практика и техника психоанализа»), сидит, кивает головой и наживает себе остеохондроз – профессиональную болезнь психотерапевтов.
«Ученик и последователь Фэйрберна, известный английский психоаналитик Гарри Гантрип, пошел еще дальше (потом объясню, откуда и куда дальше. – В.Р.) – настаивал на исключительности материнской заботы и рассматривал все последующее развитие и психопатологию человека как попытки справиться с неудачами в ранних отношениях матери и ребенка» (Я.И.Коряков. Эволюция родительских образов в психоанализе).

Шизоид – это замкнуто-углубленная личность, аутист, погруженный в себя. Не путать с шизофреником! (М.Е.Бурно. О характерах людей. М., 2006).

Объектные отношения в узком смысле слова – это отношения с другими людьми. Объектные отношения в качестве фактора, определяющего межличностные, социальные взаимодействия, принадлежат к сфере бессознательного. Развитие теории объектных отношений позволило прояснить множество аспектов того, как у детей и взрослых складываются взаимоотношения с себе подобными, как формируется система социальных связей индивида, а также выделить и описать различные формы деструктивного и патологического взаимодействия людей.

Что такое «самость», никто толком не знает: Юнг говорил одно, Хайнц Кохут – другое.

Гантрип говорит: «Шизоиды пожирают друг друга». Что это значит? Шизоид, к которому подходит другой шизоид, говорит первому: «Я одинок, подойди ко мне, но не подходи ко мне, я боюсь, что ты меня проглотишь» (Ненси МакВильямс. Психоаналитическая диагностика. М., 2006). Когда люди входят в контакт, особенно если это происходит резко и неожиданно, они совсем не знают друг друга. Тогда они начинают общаться, поневоле навязывая друг другу свою идентичность. 

Юрий Лотман любил говорить, что, когда люди очень хорошо друг друга знают, общение не нужно (случай Печорина и доктора Вернера: им вообще не нужно говорить – они без слов понимают друг друга; так бывает между супругами, которые прожили вместе лет двадцать). Когда же люди совсем не имеют общего языка, то коммуникация тоже невозможна – это шизофрения. Диалог возможен только где-то посередине.

Если оба человека аутисты, то начинается взаимное пожирание. Предположим, один из них спокойный, медлительный, а другой – резкий, авангардный. Второй задает правила игры, первый сопротивляется. Как ни странно, второй (условно «авангардный») более гибок, чем первый, и постепенно начинает принимать правила игры первого: он не боится разрушить свою идентичность, так как она у него все равно «плавающая», как у многих аутистов, особенно у полифонических мозаиков, или «здоровых шизофреников» (термин М.Е.Бурно). Но и первый тоже не хочет разрушать свою идентичность, поэтому, если он хочет продолжать диалог, он поневоле постепенно тоже подстраивается под идентичность второго. В итоге взаимное пожирание оборачивается «творческой эволюцией» (Анри Бергсон). Вот как у них все непросто.
 

Но поговорим о том, что такое шизореальность.

2. Тим Кроу, Ганнушкин и другие

Я различаю два похожих термина: шизотический – не имеющий почти никакого отношения к шизофрении (а также понятие шизотической реальности, в которой живут обыкновенные люди), и шизофренический, причем шизофрению понимаю предельно широко – как некий мир, более похожий на подлинный мир, чем мир ложный, шизотический мир шизем (термин «шизема» предложен моей женой Татьяной Михайловой).

Шизема – это «атомарный факт» Витгенштейна шизореальности. Тезис заключается в том, что все нормальные люди живут в шизореальности и строят шизокультуру.

Культура, построенная на конвенциональном языке, – это то, что отличает животного от человека. Любая культура – это шизокультура. Потому что человека от других животных отличает именно шизо-. Шизо – это возможность конвенционального языка, когда слова не похожи на предметы.

Что такое шизореальность? Это та самая реальность, к которой мы привыкли, только понятая шизотически. Это значит, что любая реальность, любые ее проявления носят характер шизем, неких образований, которые ничем не отличаются от вымышленных. В определенном смысле шизофрения ближе к подлинной реальности. Уродливое и непонятное шизофреническое слово ближе к реальности в преломлении острого шизофреника.

Мы придумали конвенциональный язык и живем в этом языке. Мы запутались в паутине этого языка. Но чтобы не сойти с ума, мы вообразили, что этот язык и есть реальность и что в нем можно жить счастливо или несчастливо. Но это счастье или несчастье – пустые слова, не наполненные никаким содержанием. Смешное или трагичное – тоже пустые слова, имеющие отношение только к трагедии или комедии. Как есть хорошие и плохие фильмы, так есть хорошая и плохая примитивная жизнь. Но и хороший, и плохой фильм – это только фильмы, так же как хорошая, достойная жизни и плохая, недостойная жизнь просто конвенциональные подобия жизни.

Существует ли подлинная реальность и можно ли к ней прорваться? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прорваться к словам, которые что-то значат.

Есть только констелляции и иерархии шизореальностей. За одной «Матрицей» скрывается другая матрица. Если в текст попадают кусочки бреда, это ничего не значит. А что же тогда имеет значение? Почему одному нравится читать Пушкина, другому – Кафку, а третьему – Дарью Донцову?

Но допустим, что шизореальность тотальна и человек не может шагу шагнуть без шизем. Чем это плохо? Тимоти Кроу, современный английский психиатр, автор гипотезы о происхождении арбитрарного языка, писал, что человек за это заплатил тем, что шизофрения стала наследственным и универсальным заболеванием homo sapiens (Crow Т. Is schizophrenia the price that Homo sapiens pais for language?). Но что это значит, ведь шизофренией болеет только 1% населения земного шара? Чем нормальные люди отличаются от подлинных шизофреников? Шизофреники – настоящие, острые шизофреники – уже не пользуются знаками. Они находятся за пределами знакообразования, трансгредиентны ему. Но шизофреники тоже люди. Шизофреники, по логике Кроу, в наибольшей степени люди, чем все остальные. Мы упираемся в проблему гения-безумца. Действительно, если все гении – безумцы, то далеко не все безумцы – гении. Но человек, способный к бредообразованию, это уже человек творческий. Я помню случай, рассказанный Марком Бурно, как к нему в сельскую амбулаторию привозили обыкновенных мужиков с тяжелым параноидным бредом, полным замысловатых и красочных сюжетов. Когда же бред при помощи нейролептиков снимали, эти люди превращались в обыкновенных тупых мужиков. Проблема антипсихиатрического отношения к шизофрении гораздо сложнее.

Рональд Лэйнг в книге «Расколотое Я» приводит такой пример. Больной сказал, что он не Наполеон. Детектор лжи показал, что он солгал. Здесь различие между шизотическим и шизофреническим. Этот человек понимал, что он Наполеон, но от него ждали, что он скажет, что он не Наполеон. Является ли то, что он на самом деле думает, что он Наполеон, более истинным, чем то, что «на самом деле» он не Наполеон? В шизофреническом мире он Наполеон. В шизотическом мире это не так. Шизофреник, понимающий оба языка, понимает, что слова произвольно могут сочетаться со всеми другими словами, потому что все слова условны. Человек, считающий себя Наполеоном, в меньшей степени «шизотик», чем обычные здоровые люди. Просто они живут в разных реальностях.

Что такое обыкновенный человек? Это человек, в котором, несомненно, есть шизофреническое начало. «Каждый человек немного шизофреник» (это сказал не Тимоти Кроу в 1997 году, а Петр Ганнушкин в 1914-м). Но в каждом человеке этой шизофреничности больше или меньше. И мы можем сказать, что такие люди, как Даниил Андреев или Георгий Гурджиев, которые были наполовину «нормальными», а наполовину шизофрениками, ближе всего к шву, соединяющему шизореальность с подлинной реальностью, к шву – который, может быть, и составляет сущность подлинной реальности, и кроме этого шва, ничего нет и никогда не будет.

3. О чем молчал Гарри Гантрип

7. О чем нельзя сказать, о том должно умолкнуть.

Людвиг Витгенштейн

Итак, шизоид живет в неподлинной шизотической реальности – это его родной дом. Но почему ему так плохо в этом доме? Гарри Гантрип отвечает на этот вопрос так. Мать и ребенок-шизоиды «взаимно пожирают друг друга». Что это значит? Шизоид, когда к нему подходит другой человек, как бы говорит: «Подойди ко мне, я так одинок, но не подходи ко мне, я боюсь, что ты меня проглотишь». Корни такого схизиса (то есть расщепления) мы находим в так называемой шизоидно-параноидной позиции, которую придумала великий психоаналитик Мелани Кляйн и сторонником которой (школа английского психоанализа) и был (через Р.Фэйрберна) Гарри Гантрип.

Так уж случилось, что роль матери в психоанализе была осознана позже роли отца, что объясняется тем, что стадии психосексуального развития младенца, на которые регрессирует больной шизофренией и маниакально-депрессивным психозом, стали вовлекаться в психоанализ позднее. Согласно воззрениям Мелани Кляйн, с самого начала не только мать как первичный объект, но и материнская грудь наделена амбивалентностью – грудь может быть как хорошей, так и плохой. «Хорошая грудь» – та, которая дает молоко, «плохая грудь» – та, которая запаздывает или вовсе не дает молока. В соответствии с этим на шизоидно-параноидной позиции мать и материнская грудь расщепляются на хорошую, целебную и плохую части, и последняя играет фундаментальную роль в ранних младенческих идеях преследования. Лишь позднее, в возрасте около года, на позиции, которую Мелани Кляйн назвала депрессивной, ребенок становится в состоянии формировать целостные объекты, и таким первым целостным объектом становится мать, и ее хорошая и плохая части объединяются уже в достаточно сложный диалектический образ, наделенный как положительными, так и отрицательными чертами. Эта амбивалентная диалектика образа матери, в сущности, сохраняется у человека на всю жизнь.

Фигура матери, конечно, имеет важнейшее значение для развития ребенка. От того, какой была мать ребенка – заботливой, ласковой, теплой, защищающей или, наоборот, раздражительной, фрустрирующей, суровой и т.д., зависит, будет ли развитие ребенка нормальным или у него сформируется в будущем невроз или скорее даже психоз, потому что психоз формируется на более ранних стадиях развития ребенка – именно тогда, когда мать играет в его жизни гораздо более важную роль, чем отец. Впрочем, и в формировании неврозов мать может играть решающую роль, если роль отца на этом этапе не становится определяющей.

Фактически каждый новый женский объект является репродукцией фигуры матери, и, стало быть, любовь к матери как к первому и главному объекту в жизни человека не может победить и пересилить любовь ни к какой другой женщине. Вот почему очень часто, особенно при невротическом или психотическом развитии, любая сексуальная связь для мужчины может оцениваться как инцестуальная, а первичная архаическая амбивалентность (любовь-ненависть: «Odi et amo» – Катулл), как к матери, так и к ее трансферентным заместителям, может сохраняться на всю жизнь.

Нежелание Фрейда анализировать свои оральные фиксации, в частности пристрастие к курению сигар, в психоаналитической теории выполняло определенную защитную функцию для самого Фрейда, который идеализировал собственную мать и строил психологические рассуждения таким образом, чтобы «снять ответственность» за возможные эмоциональные и поведенческие отклонения у ребенка с матери вообще.

Дональд Винникот, наиболее известный из британских психоаналитиков, описал особые функции матери в самых ранних отношениях с младенцем. Он считал, что в принципе некорректно рассматривать ребенка в отрыве от его окружения. «Не существует такого явления, как ребенок» – только диада мать–ребенок. Изначально младенец находится в состоянии неинтеграции, нераздельности со своим окружением, в потоке спонтанно возникающих и исчезающих в случае удовлетворения желаний. Задача матери – интуитивно создать особое окружение для младенца, сформировать мир, в котором его желания исполняются точно и вовремя. Большую роль в переходе к реалистичному восприятию мира играет то, как мать реагирует на агрессию малыша. Уничтожая мать в фантазии, ребенок убеждается в ее выживании в реальности, что подтверждает ее независимость как внешнего, реального объекта. В этом случае на нее можно действительно положиться, не боясь разрушительной силы собственных импульсов. Такое «использование объекта», в свою очередь, важно для формирования в будущем способности к зрелой любви. Эта способность находится под угрозой, если мать «разрушается» агрессивными выпадами ребенка – теряется, выходит из себя, впадает в депрессию и т.п. Таким образом, «достаточно хорошая мать» в отличие от «плохой» чутко реагирует на потребности и спонтанные проявления младенца, забывая даже о собственных интересах.

4. Любовь как выход из шизореальности

О чем же молчал Гарри Гантрип в своей огромной «книге ни о чем»? Он молчал о любви.

Согласно Мелани Кляйн младенец около года переходит на депрессивную позицию, то есть начинает воспринимать мать как целостный объект и говорить. Но за это вступление в мир говорящих людей в качестве компенсации он встраивается в шизореальность. И вот в чем противоречие: Кляйн назвала эту позицию депрессивной, потому что ребенок думает, что потерял мать, и тоскует о ней. Он может просто тосковать, молча, а может начать спрашивать: «Где мама?» Но взрослый депрессивный человек, испытывающий тоску, душевную боль, тревогу, опустошенность, отсутствие смысла, апатию, гораздо менее вовлечен в шизореальность, чем здоровый. Тоска, тревога, не различимый душевный дискомфорт, апатия, приступы паники, как правило, плохо вербализуются. Здесь появляется феномен алекситемии. «Что у тебя болит?» И он не может сказать, что именно: «Просто мне плохо». И слово «плохо», конечно, не похоже на то, что с ним происходит. Но, с другой стороны, оно и не претендует на то, чтобы точно передать значение того, что с ним происходит. Невыговариваемая тоска и тревога имеют такой же дореальный характер, как крик младенца. Только опытный человек, прошедший через ряд депрессий и обученный определять свои состояния, может сказать: «У меня тревога. У меня приступ паники. Я испытываю подавленность и тоску». Научившись говорить, депрессивный не знает, о чем ему говорить. Можно сказать, что это первая стадия семиотизации, когда человек еще одним концом своего сознания находится в дореальном состоянии. И в этом смысле депрессивный человек гораздо ближе к животному миру. У животных тоже может быть депрессия – подавленность, тоска, но мы не знаем, с какими биосемиотическими механизмами она связана. Возможно, что если у животного и есть какой-то смысл, то можно ли сказать, что он теряет этот смысл? Но у человека в депрессии определенно все обессмысливается. Он теряет интерес к шизореальности, погружаясь в свою душевную боль, тоску, тревогу и подавленность.

Что характерно для Я? Желать, верить, сомневаться, бояться, надеяться, ненавидеть и любить. Любовь, пожалуй, является самым фундаментальным интенциональным состоянием. Может быть, любовь и есть реальность? «Любовь, которая движет солнце и прочие светила». Что значит, что один человек любит другого человека? Он передает в шизореальность другого свою мощную интенциональность. Он заражает его подлинностью своего интенционального состояния. Если другой тоже любит первого, то сливаются две интенциональности, замыкаются друг на друга и, будучи направлены друг на друга, а не на шизореальность, тем самым блокируют ее. Вот почему можно высказать предположение, что взаимная глубокая любовь, не нуждающаяся в словах, есть наиболее подлинное из того, что мы имеем. Но если другой человек равнодушен к любви первого, направленной на него, не отвечает на нее своей ответной позитивной интенциональностью, то любовь первого человека просачивается в шизореальность. Но именно просачивается, а не погружается в нее полностью. Он становится несчастным, подавленным, тоскующим. А не разделяющий его чувства объект становится еще более шизореальным, нетранспарентным. Почему? Если человек сопротивляется мощному напору подлинной реальности, это может означать, что он не способен пережить подлинную реальность, что он как бы вдвойне находится в шизореальности. О таких людях говорят, что они черствы душой. Такие люди могут не надеяться, не бояться, не скучать, не верить ни во что. То есть они могут быть бедны интенциональными состояниями. Это настоящие шизолюди, автоматы. В этом смысле быть равнодушным хуже, чем ненавидеть. Вспомним о Ставрогине, про которого говорится из Библии, что если человек не холоден и не горяч, то Бог извергнет его из уст Своих. Почему ненависть лучше равнодушия? Потому что ненависть зачастую бывает обратной стороной любви и в ней непременно что-то остается от любви. Кроме того, ненависть часто может переходить в любовь; подобно тому, как депрессия и гипомания – две стороны одной медали, то же можно сказать о ненависти и любви.
О любви молчал Гарри Гантрип, о любви, которая и есть выход из шизореальности, любви, которая «движет солнце и прочие светила».

16 мая 2010 года.