К своим друзьям Сергей Есенин относился бережно и заботливо: мог отдать половину гонорара больному товарищу на лечение. Он будто принял близко к сердцу философию древнего грека Демокрита: «Тот недостоин жить, у кого нет хорошего друга». И друзей истинных было немало у поэта. Вот только отличить их от мнимых товарищей ему не всегда удавалось, и приходилось разочарованно бросать в сердцах: «Сашке ничего не давать…».


«Сашке» (поэту Сахарову), у которого Сергей хранил свой фонд, выпало немало испытаний после смерти выдающегося лирика: он был репрессирован и, освободившись из лагеря, вынужден был жить до самой смерти в Казахстане, работая на стройках. В своих воспоминаниях о Сергее Есенине Сахаров раскаивался, что не смог стать ему настоящим другом: «С ним дружили и пили, брали в долг деньги, которые он никогда, как мне известно, не требовал назад, но люди не хранили и не заботились об участи его большого таланта. И надо сказать откровенно – я первый, может, меньше других думал и беспокоился о поэте...».

Есенин мог бы избежать многих неприятностей в своей жизни, когда бы пользовался советами Демокрита, выбирая друзей осмотрительно и осторожно: «Добрый друг должен появляться в дни радостных событий по приглашению…», «Дружба одного разумного лучше дружбы всех неразумных». Своей «заботнице» Галине Бениславской поэт не раз повторял: «Вы свободны и вольны делать что угодно, … но помните – моих друзей не троньте… Кто угодно, только чтоб это не были мои друзья». Щедрая душа Сергея всегда стремилась отблагодарить своих товарищей, и он не скупился на подарки, угощение, посвящая некоторым из них стихи и поэмы.

В начале февраля 1924 года Сергей подружился с молодым поэтом из Баку Петром Чагиным (Болдовкиным), бывшим в то время вторым секретарём ЦК КП Азербайджана. Они познакомились, вероятно, на вечере у художника Георгия Богдановича Якулова, хотя Чагин ошибочно утверждает в своих воспоминаниях, что у Качалова (знаменитый артист находился в это время за границей). Эту квартиру на «верхотуре» красочно описал Михаил Булгаков в своём романе «Мастер и Маргарита». Утром выяснилось, что поэты перепутали калоши, и Есенин пришёл к журналисту из Баку для обмена. Чагин пригласил Сергея в гости, пообещав устроить поездку в Тегеран и сотрудничество в своей газете.

Больше восьми месяцев собирался Есенин к новому другу и, наконец, 20 сентября, в день памяти 26 комиссаров, появился в редакции газеты «Бакинский рабочий». В тот же день он написал по просьбе Чагина стихи, и спустя два дня «Баллада о двадцати шести» была опубликована: «…Море тоже рокочет песнь. 26 их было, 26». Пётр Чагин перевёз поэта из гостиницы к себе домой и создал условия для творчества, обеспечив быт и возможность заработка. Так у Есенина появился друг из ближайшего окружения секретаря ЦК КП Азербайджана Сергея Мироновича Кирова, ценивший его поэзию и трогательно о нём заботившийся, ничего не требуя взамен за свои немалые хлопоты. Подружился он и с братом Чагина, Василием Болдовкиным, приехавшим как раз в это время из Тегерана: «Что лучше бакинской «осени», в особенности, когда ты молод?»

Есенин писал свои стихи в Баку на бланках ЦК Компартии Азербайджана из мелованной бумаги. На таком же бланке напечатали для него охранный лист: «В случае обнаружения поэта вне дома в болезненном состоянии… предписывается бережно доставить его в общежитие». Общественное мнение, бывшее «на поводу» у Льва Семёновича Сосновского, и здесь преследовало всемирно известного лирика Руси. Возможно, поэтому организовать поездку в Тегеран Чагин не смог ни в 1924, ни в 1925 году, несмотря на то, что там, в советском посольстве, служил комендантом его родной брат: возражали против неё, по всей видимости, всесильные органы во главе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским.

С. М. Киров предложил Чагину устроить на даче иллюзию Персии, и в конце июля 1925 года Сергей Есенин вместе с последней женой Софьей Толстой попал в «персидскую сказку» с диковинными растениями и брызжущими фонтанами. По иронии судьбы предсмертная элегия поэта «До свиданья, друг мой …» была включена в трёхтомном собрании его сочинений не в цикл стихотворений 1925 года, а в раздел «Персидские мотивы», как бы намекая, с кем мог прощаться Есенин. И действительно: сборник «Персидские мотивы» (первоначальное название «Рябиновый костёр») поэт опубликовал, посвятив его «С любовью и дружбою Петру Ивановичу Чагину».

Но не с ним, написавшим похвальное предисловие к стихотворению «Русь советская», начинавшееся словами «Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело…», скорее всего, прощался Сергей Есенин словами, начертанными собственной кровью. В письме от 27 ноября 1925 года он прозрачно намекнул другу из Баку о своём намерении отправиться в скором времени за границу. Чагин был хорошо осведомлён о пребывании Есенина в Ленинграде: « В конце декабря я приехал в Москву на Четырнадцатый съезд партии. В перерыве между заседаниями Сергей Миронович Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград».

Василию Болдовкину, брату Чагина, тоже было известно, что Есенин собирался уезжать в Ленинград: «Последняя моя встреча с ним была на улице Белинского, около гостиницы «Париж». Я был у брата в гостинице, и он как раз собирался к нему…». «Через несколько дней я позвонил Сергею домой, мне ответили, что он уехал в Ленинград».

В сентябре поэт был на приёме у Дзержинского, но осталось тайной, что говорилось и что обещалось на этом собеседовании. Феликс Эдмундович был уверен, что многих граждан можно «переломить… и заставить работать честно, не доводя до суда».

В мае последнего года своей жизни  Сергей Есенин тяжело хворал в Баку – около двадцати дней пролежал в больнице. Поправившись, собрался лететь в Тегеран на аэроплане и пришёл попрощаться с Качаловым – он в это время находился там на гастролях. Потянуло за границу, подальше от любимой России, в которой арестовывали и расстреливали поэтов за инакомыслие, но хвалили Безыменского и агитки Демьяна Бедного.

В марте 1925 года не стало Алексея Ганина, друга Есенина. Его расстреляли «кожаные куртки» в ОГПУ после пыток и доведения до сумасшествия, но не с ним прощался поэт в своей элегии «До свиданья, друг мой…». Он обращался к живому другу: «…не печаль бровей».

Уехать в Тегеран не получилось, а потом в его жизнь ворвалась неожиданным вихрем новая любовь. Высокородная дама дворянских кровей выбрала себе в спутники лирика крестьянской Руси, лаская славой своего деда. Поэт устроил «мальчишник» и в сентябре 1925 года сочетался третьим и последним браком с внучкой Л. Н. Толстого, Софьей (по первому мужу – Сухотиной), однако долгожданного счастья и семейного согласия этот союз ему не принёс, только горечь свершившегося: «Живу с нелюбимой женщиной…».

Они познакомились на вечеринке у Галины Бениславской, «настоящей заботницы», с которой Есенин жил гражданским браком, разойдясь с американской танцовщицей Айседорой Дункан после возвращения в августе 1923 года из-за границы. Поэт не поехал с ней на гастроли в Кисловодск, но долго мучился, не решаясь порвать окончательно отношения. В телеграмме Изадоре (это было её настоящее имя) Есенин сначала написал: «Люблю, но жить с тобой не буду». Бениславская его поправила: «Если уходишь от неё, зачем писать, что любишь». И он согласился: бесило, когда его называли «молодым мужем Дункан».

Страсть к немолодой танцовщице с печальными «коровьими глазами», пережившей трагическую смерть своих детей в автомобильной аварии, беспокоила поэта до конца жизни, и незадолго до смерти в поэме «Чёрный человек» он дважды повторил: «Был он изящен, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою, и какую-то женщину сорока с лишнем лет называл скверной девочкой и своею милою». Но не к ней обращался лирик строками, написанными кровью – его слова предназначались не страстной любовнице, а другу.

Айседора Дункан прожила меньше двух лет после смерти Сергея Есенина, так и не смирившись, что ангел с «золотой головой» полюбил другую женщину. 14 сентября 1927 года великую танцовщицу задушил в Ницце собственный алый шарф, затянутый в колесо спортивного автомобиля. Существуют публикации, что она договорилась с советским правительством и вывезла тело бывшего мужа, чью поэзию не могла оценить по достоинству из-за незнания русского языка.

Поэт, трогательно заботившийся о сёстрах, рвал своё сердце в поисках отзывчивой души и материнской ласки без собачьей преданности. Скандальный случай в поезде, когда Сергей Есенин 6 сентября возвращался с Софьей Толстой из Баку в Москву, определил его оставшуюся недолгую жизнь. Был ли он спровоцирован, осталось загадкой истории. Поэт легко возбуждался, защищая свои патриотические взгляды и давая при случае волю рукам. Драчливостью Есенин отличался с самого детства – сказалось воспитание деда, учившего внука всегда давать сдачи: «Он так будет крепче».

На поэта завели уголовное дело, обвиняя в антисемитизме, хотя он утверждал в объяснительной записке, что ссору спровоцировали сами «потерпевшие». Нарком просвещения пытался уладить словесный инцидент и написал ходатайство в суд: «…мне кажется, что устраивать из-за ругани в пьяном виде, в которой он очень раскаивается, скандальный процесс крупному советскому писателю не стоит. Я просил бы Вас поэтому дело, если это возможно, прекратить».

Однако вмешалось партийное руководство, опекавшее литераторов, намереваясь проучить «рифмоплёта», обличавшего советскую действительность. Судья Липкин, поощряемый властью, с огромным рвением принялся готовить процесс, отметая разные заступничества. В конце ноября 1925 года Сергей Есенин, спасаясь от судебного произвола, лёг в платную психоневрологическую клинику, но уже 7 декабря сестра Катя по его просьбе отправила телеграмму в Ленинград Вольфу Эрлиху с просьбой подыскать жильё: «Немедленно найди две-три комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин».

«Милый Вова» комнаты почему-то не снял, и поэт поехал (или его повезли) по прибытии в северную столицу в гостиницу. В своих воспоминаниях Эрлих позже каялся: «Пусть он простит мне наибольшую вину перед ним, ту, которую он знал, а я знаю». Вольф Эрлих обнародует текст телеграммы только спустя пять лет. Возможно, «милый Вова» боялся расследования в Москве с привлечением Галины Бениславской, считавшей себя истинным другом Есенина и навязчиво вторгавшейся в его жизнь?

21 декабря поэт тайно покинул клинику, смешавшись с посетителями, и явился нетрезвым домой. Из Москвы Сергей Есенин уехал 23 декабря, сообщив в записке Софье Толстой, что покидает столицу. Квартиру он посоветовал ей перевести на себя, намекая на своё долгое отсутствие: «…чтобы лишнего не платить». 27 декабря Сергей Есенин оформил доверенность на Вольфа Эрлиха, из чего можно заключить, что собирался в ближайшие дни покинуть Ленинград. В это же время готовился к отъезду за границу в длительную командировку давний приятель поэта, Яков Блюмкин. Предлагали ли Есенину отправиться вместе с ним, осталось тайной, но возможно, так и было.

По прошествии времени появилась версия, что поэт прощался словами, написанными кровью, с Галиной Бениславской, однако он начинал обычно письма к своей «заботнице» со слов «Милая Галя», «Галя, милая». Вряд ли женщине поэт написал бы: «Милый мой, ты у меня в груди». Естественнее звучит: «Милая, ты у меня в груди». И осталась неразгаданной тайна самоубийства Бениславской 3 декабря 1926 года. Безответную любовь или страшную вину таит эта дата?