Мадам_Де_Реналь все записи автора Тут он услыхал какой-то сдавленный вздох; он открыл глаза: это была
г-жа де Реналь.
- Ах, так я вижу тебя перед тем, как умереть! Или мне снится это? -
воскликнул он, бросаясь к ее ногам. - Но простите меня, сударыня, ведь в
ваших глазах я только убийца, - сказал он, тотчас же спохватившись.
- Сударь, я пришла сюда, чтобы умолить вас подать апелляцию: я знаю,
что вы отказываетесь сделать это...
Рыдания душили ее, она не могла говорить.
- Умоляю вас простить меня.
- Если ты хочешь, чтобы я простила тебя, - сказала она, вставая и
кидаясь ему на грудь, - то немедленно подай апелляцию об отмене смертного
приговора.

Жюльен осыпал ее поцелуями.
- А ты будешь приходить ко мне каждый день в течение этих двух месяцев?
- Клянусь тебе. Каждый день, если только мой муж не запретит мне это.
- Тогда подам! - вскричал Жюльен. - Как! Ты меня прощаешь! Неужели это
правда?
Он сжимал ее в своих объятиях, он совсем обезумел. Вдруг она тихонько
вскрикнула.
- Ничего, - сказала она, - просто ты мне больно сделал.
- Плечу твоему! - воскликнул Жюльен, заливаясь слезами. Чуть-чуть
откинувшись, он прильнул к ее руке, покрывая ее жаркими поцелуями. - И кто
бы мог сказать это тогда, в последний раз, когда я был у тебя в твоей
комнате в Верьере!
- А кто бы мог сказать тогда, что я напишу господину де Ла-Молю это
гнусное письмо!
- Знай: я всегда любил тебя, я никого не любил, кроме тебя.
- Может ли это быть? - воскликнула г-жа де Реналь, теперь уж и она не
помнила себя от радости.
Она прижалась к Жюльену, обнимавшему ее колени. И они оба долго плакали
молча.
Никогда за всю свою жизнь Жюльен не переживал такой минуты.
Прошло много времени, прежде чем они снова обрели способность говорить.
- А эта молодая женщина, госпожа Мишле, - сказала г-жа де Реналь, -
или, вернее, мадемуазель де ЛаМоль, потому что я, правда, уж начинаю верить
в этот необычайный роман?
- Это только по виду так, - отвечал Жюльен. - Она жена мне, но не моя
возлюбленная.
И оба они, по сто раз перебивая друг друга, стали рассказывать о себе
все, чего другой не знал, и, наконец, с большим трудом рассказали все.
Письмо, написанное г-ну де Ла-Молю, сочинил духовник г-жи де Реналь, а она
его только переписала.
- Вот на какой ужас толкнула меня религия, - говорила она, - а ведь я
еще смягчила самые ужасные места в этом письме.
Восторг и радость Жюльена ясно показали ей, что он ей все прощает.
Никогда еще он ее так не любил.
- А ведь я считаю себя верующей, - говорила ему г-жа де Реналь,
продолжая свой рассказ. - Я искренне верю в бога, и я верю и знаю, - потому
что мне это было доказано, - что грех, совершенный мною, - это чудовищный
грех. Но стоит мне только тебя увидеть, - и вот, даже после того, как ты
дважды выстрелил в меня из пистолета...
Но тут, как она ни отталкивала его, Жюльен бросился ее целовать.
- Пусти, пусти, - продолжала она, - я хочу разобраться в этом с тобой;
я боюсь, что позабуду... Стоит мне только увидеть тебя, как всякое чувство
долга, все у меня пропадает, я вся - одна сплошная любовь к тебе. Даже,
пожалуй, слово "любовь" - это еще слишком слабо. У меня к тебе такое
чувство, какое только разве к богу можно питать: тут все - и благоговение, и
любовь, и послушание... По правде сказать, я даже не знаю, что ты мне такое
внушаешь... Вот скажи мне, чтобы я ударила ножом тюремщика, - и я совершу
это преступление и даже подумать не успею. Объясни мне это, пожалуйста,
пояснее, пока я еще не ушла отсюда: мне хочется по-настоящему понять, что
происходит в моем сердце, потому что ведь через два месяца мы расстанемся. А
впрочем, как знать, расстанемся ли мы? - добавила она, улыбнувшись.
- Я отказываюсь от своего обещания, - вскричал Жюльен, вскакивая, - я
не буду подавать апелляции, если ты каким бы то ни было способом, ядом ли,
ножом, пистолетом или углями, будешь покушаться на свою жизнь или стараться
повредить себе!
Лицо г-жи де Реналь вдруг сразу изменилось: пылкая нежность уступила
место глубокой задумчивости.
- А что, если нам сейчас умереть? - промолвила она наконец.
- Кто знает, что будет там, на том свете? - отвечал Жюльен. - Может
быть, мучения, а может быть, и вовсе ничего. И разве мы не можем провести
эти два месяца вместе самым упоительным образом? Два месяца - ведь это
столько дней! Подумай, ведь я никогда не был так счастлив!
- Ты никогда не был так счастлив?
- Никогда! - восторженно повторил Жюльен. - И я говорю с тобой так, как
если бы я говорил с самим собой. Боже меня сохрани преувеличивать!
- Ну, раз ты так говоришь, твои слова для меня - закон, - сказала она с
робкой и грустной улыбкой.
- Так вот, поклянись своей любовью ко мне, что ты не будешь покушаться
на свою жизнь никаким способом, ни прямо, ни косвенно... Помни, - прибавил
он, - ты должна жить для моего сына, которого Матильда бросит на руки своих
лакеев, как только она станет маркизой де Круазенуа.
- Клянусь, - холодно отвечала она, - но я хочу унести с собой твою
апелляцию, - пусть она будет написана и подписана твоей рукой. Я сама пойду
к генеральному прокурору.
- Берегись, ты себя скомпрометируешь.
- После того, как я пришла к тебе на свидание в тюрьму, я уже теперь на
веки вечные сделалась притчей во языцех и в Безансоне и во всем Франш-Конте,
- сказала она с глубокой горестью. - Я уже переступила предел строгой
благопристойности... Я падшая женщина. Правда, это ради тебя.
Она говорила таким грустным тоном, что Жюльен в порыве какого-то до сих
пор не испытанного сладостного чувства сжал ее в своих объятиях. Это было
уже не безумие страсти, а безграничная признательность. Он только сейчас
впервые по-настоящему понял, какую огромную жертву она принесла ради него.
***
Будем наслаждаться счастьем, пока у нас еще осталось немного дней этой
краткой жизни. Спрячем нашу жизнь от всех. Мое преступление слишком
очевидно. Каких только нет связей у мадемуазель де Ла-Моль! Поверь мне, она
делает все, что только в силах человеческих. Здесь, в провинции, против меня
все богачи, все солидные люди. Твоя выходка еще более обозлит этих
состоятельных, а главное, умеренных людишек, которым живется так легко... Не
надо давать пищи для смеха всем этим Малонам, Вально и тысяче других людей,
получше их.
Жюльен был уже почти не в состоянии переносить тяжкий воздух каземата.
На его счастье, в тот день, когда ему объявили, что он должен умереть, яркое
солнце заливало все кругом своим благодатным светом, и Жюльен чувствовал
себя бодрым и мужественным. Пройтись по свежему воздуху было для него таким
сладостным ощущением, какое испытывает мореплаватель, когда он после долгого
плавания, наконец, ступает на сушу. "Ничего, все идет хорошо, - сказал он
себе, - я не дрожу".
Никогда еще голова эта не была настроена столь возвышенно, как в тот
миг, когда ей предстояло пасть. Сладостные мгновения, пережитые некогда в
вержийских лесах, теснились в его воображении с неодолимой силой.
***
Г-жа де Реналь не
нарушила своего обещания. Она не пыталась покончить с собой, но через три
дня после казни Жюльена она умерла, обнимая своих детей.…