Привалова все записи автора Сэй-Сёнаго́н (яп. 清少納言?, ок. 966—1017?) — великая средневековая японская писательница и придворная дама при дворе юной императрицы Тэйси (Садако), супруги императора Итидзё эпохи Хэйан (794—1192). Известна как автор единственной книги «Записки у изголовья», давшей начало литературному жанру дзуйхицу (дословно — «вслед за кистью», очерк, эссе, поток сознания) в японской литературе.


«Сэй - Сёнагон» — это вовсе не имя писательницы, а её дворцовое прозвище. (Сёнагон - мл. гос. советник).

Настоящее имя ее неизвестно, так как в семейные родословные вписывали только имена мальчиков, а сама она его не называет.
Однако существуют различные гипотезы, из которых наиболее возможной в настоящий момент считается Киёхара Нагико.

О жизни Сэй-Сёнагон известно мало, во многом реконструкция её биографии строится на догадках и гипотезах. Она происходила из знатной семьи Киёхара.

Её отец Мотосукэ (908—990) и прадед Фукаябу были известными японскими поэтами, но занимали мелкие малодоходные должности. В 981(?) году, в возрасте 16 лет, Сэй-Сёнагон выходит замуж за Татибана Норимицу, чиновника невысокого ранга. Их брак был неудачным и недолгим, у них родился сын. Легенда гласит, что она порвала с ним, так как он оказался плохим поэтом. Позже она также была замужем за Фудзивара Мунэё, от которого родила дочь, как предполагают, это была Кома, будущая поэтесса. Скорее всего, к моменту прибытия ко двору Сэй-Сёнагон была в разводе. Существуют предположения, что Сёнагон была замужем ещё и третий раз.

В 993(?) году 27-летняя Сэй-Сёнагон поступает на придворную службу в свиту юной императрицы Тэйси (супруги императора Итидзё), которая становится одним из центральных персонажей «Записок у изголовья». Тяжёлые времена для поэтессы наступают, когда Тэйси впадает в немилость — отец императрицы умирает, и его брат, регент Фудзивара Митинага делает свою дочь второй императрицей.
После того, как в 1000 году императрица умерла во время родов, Сэй-Сёнагон уходит со службы. Предполагают, что именно тогда был заключён её второй брак.

Считается, что «Записки у изголовья», начатые в благополучный период, были закончены между 1001 и 1010 годом. Она описывает в книге, что писала её для себя, и случайный посетитель унёс рукопись с собой, после чего «Записки» распространились в обществе.

Писала придворная дама Сэй Сёнагон в свободное от службы время. Она лежала в своей опочивальне на без единой пылинки лакированном полу (кроватей тогда не знали). Облокотясь левым локтем на твердый валик, служивший подушкой и изголовьем одновременно, макала изящную кисточку в черную тушь и покрывала иероглифами знаменитую бумагу "васи", усыпанную золотыми и серебряными блестками.


В изобразительном искусстве образ Сэй Сёнагон - воплощение изящества и утонченного вкуса.

Наибольшей популярностью пользовался сюжет «Снег на вершинах Сян-Лу» - эпизод из биографии Сэй Сёнагон: однажды императрица находилась с фрейлинами в полутемной комнате и сказала: «Хотела бы я знать, какой сегодня снег на вершинах Сян-Лу». Пока придворные дамы в замешательстве раздумывали над смыслом сказанного, Сэй Сёнагон, ни слова не говоря, подняла бамбуковую штору. Государыня улыбнулась: Сэй Сёнагон поняла скрытую цитату из стихотворения китайского поэта Бо Цзюйи, где есть строки о том, как, подняв бамбуковую штору, он увидел снег на вершинах Сян-Лу. Интеллектуальный триумф поэтессы и стал практически основным сюжетом в ее изображениях. Как правило, ее изображают выглядывающей из-за ширмы.
Подлинных изображения Сэй Сёнагон не сохранилось.




Расти в семье с богатыми культурными традициями и литературными контактами, да к тому же иметь четырех старших братьев для японской девочки аристократического круга X в. означало воспитываться в атмосфере литературных дискуссий, поэтических турниров и упорных занятий китайской классикой, которую мальчики целыми свитками вызубривали наизусть. При уме и наблюдательности Сэй-Сёнагон этого было достаточно, чтобы и без специального курса стать высокообразованной по самым строгим «мужским» стандартам того времени. Недаром впоследствии она приводила в смущение хэйанских вельмож великолепным знанием китайской классической литературы.
В «Записках у изголовья» показала отличное владение не только знанием китайской и буддийской культуры, но и японской словесности и фольклорных традиций.




Деталей жизни писательницы после смерти императрицы нет. Говорят, что старость Сэй-Сёнагон встретила в нищете — хотя, возможно, это легенда.
Рассказывают также, что один путник как-то увидел жалкую хижину. Из нее выглянула изможденная старуха и хрипло крикнула: "Почем идет связка старых костей?" С трудом путник различил в ней черты великой писательницы.
Также указывают, что после смерти мужа она постриглась в буддийские монахини. Её могилу показывают в нескольких провинциях, точное место захоронения неизвестно.
Как бы то ни было, перед потомками она предстает молодой, одухотворенной, наблюдательной, впечатлительной и ранимой. Такой, какой, наверное, и была в жизни: любительницей немного похвастаться, не лишенной честолюбия и желания казаться дамой высокого ранга и вместе с тем трепетно относящейся ко всем слабым и беззащитным.




Мне очень нравится японская литература, а "Записки у изголовья" поразили изысканностью и реализмом. Многое, очень многое словно взято из современной жизни. Я взяла на себя смелость привести некоторые цитаты, которые мне понравились. Иллюстрации к тексту - гравюры известных японских художников, и современников писательницы, живших в эпоху Хэйан, и более позднего периода.





Перевод с японского В.Н.Марковой
"Корабль на всех парусах. Годы человеческой жизни. Весна, лето, осень, зима".




"Солнце всего прекрасней на закате. Его гаснущий свет еще озаряет алым блеском зубцы гор, а по небу тянутся облака, чуть подцвеченные желтым сиянием. Какая грустная красота!
Всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп выплывает из-за восточных гор, прекрасный и печальный.
Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные... И дождевые тучи тоже, когда они летят по ветру.
Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понемногу тают и становятся все светлее.
Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них: "Цвет, исчезающий на заре..."
До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплывает мимо ослепительно сияющей луны!




"Неужели хоть один человек скажет, что цветы вишни ему
примелькались, потому что они распускаются каждый год?"




"Если ты услышал о каком-нибудь прекрасном, необыкновенном явлении года, то уже никогда не останешься к нему равнодушным, хотя бы речь зашла всего только о травах или деревьях, цветах или насекомых".







"Весною - рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу".


Летом - ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светлячка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя необыкновенно красиво.




Осенью - сумерки. Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, - какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад...



Зимою - раннее утро. Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен,
белый-белый иней - тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, - так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла - вот что плохо!"


"Как взволновано твое сердце, когда случается кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где курились чудесные благовония. Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка потускнело. Слышать, как некий вельможа, остановив свой экипаж у твоих ворот, велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись, надеть платье, пропитанное ароматами. Даже если никто тебя не видит, чувствуешь себя счастливой. Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый легкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра".




"Невежда в присутствии человека глубоких познаний с ученым видом так и сыплет именами великих людей. Человек декламирует свои стихи (не слишком хорошие) и разглагольствует о том, как их хвалили. Слушать тяжело!"

"Ты была к кому-то не слишком расположена, и вот он в отместку сочиняет небылицы, возводит на тебя напраслину, чернит, как может, а самого себя превозносит до небес. Как это отвратительно!"

"Помню, наутро после бури я видела одну даму... Должно быть, ей всю ночь не давал покоя шум вихря, она долго томилась без сна на своем ложе и наконец, покинув спальные покои, появилась у самого выхода на веранду. Дама казалась настоящей красавицей... На ней была нижняя одежда из густо-лилового шелка, матового, словно подернутого дымкой, а сверху другая - из парчи желто-багрового цвета осенних листьев, и еще одна из тончайшей прозрачной ткани.
Пряди ее длинных волос, волнуемые ветром, слегка подымались и вновь падали на плечи. Это было очаровательно!
С глубокой грустью глядя на картину опустошения, она произнесла один стих из старой песни: "О, этот горный ветер!"
Да, она умела глубоко чувствовать!

Тем временем на веранду к ней вышла девушка лет семнадцати-восемнадцати, по виду еще не вполне взрослая, но уже не ребенок. Ее выцветшее синее платье из тонкого шелка во многих местах распустилось по швам и было влажно от дождя. Поверх него она накинула ночную одежду бледно-лилового цвета... Блестящие, заботливо причесанные волосы девушки были подрезаны на концах, словно ровные метелки полевого мисканта, и падали до самых пят, закрывая подол... Лишь кое-где алыми пятнами сквозили шаровары.

Служанки, юные прислужницы собирали в саду растения, вырванные с корнем, и старались выпрямить и подвязать цветы, прибитые к земле. Было забавно смотреть из глубины покоев, как несколько придворных дам, млея от зависти, прильнуло к бамбуковым шторам. Как видно, им не терпелось присоединиться к женщинам, хлопотавшим в саду."

"Если какие-нибудь черты в лице человека кажутся нам особенно прекрасными, то не устанешь любоваться им при каждой новой встрече. С картинами не так. Если часто на них глядеть, быстро примелькаются. Возле моего обычного места во дворце стоят ширмы, они чудесно расписаны, но я никогда на них не гляжу. Насколько более интересен человеческий облик! В любой некрасивой вещи можно подметить что-либо привлекательное... А в красивом, увы, отталкивающее."

"Сострадание - вот самое драгоценное свойство человеческой души. Это прежде всего относится к мужчинам, но верно и для женщин. Скажешь тому, у кого неприятности: "Сочувствую от души!" или: "Разделяю ваше горе!" тому, кого постигла утрата... Много ли значат эти слова? Они не идут из самой глубины сердца, но все же люди в беде рады их услышать. Лучше, впрочем, передать сочувствие через кого-нибудь, чем выразить непосредственно. Если сторонние свидетели расскажут человеку, пораженному горем, что вы жалели его, он тем сильнее будет тронут и ваши слова неизгладимо останутся в его памяти.
Разумеется, если вы придете с сочувствием к тому, кто вправе требовать его от вас, то особой благодарности он не почувствует, а примет вашу заботу как должное. Но человек для вас чужой, не ожидавший от вас сердечного участия, будет рад каждому вашему теплому слову.
Казалось бы, небольшой труд - сказать несколько добрых слов, а как редко их услышишь!
Вообще, не часто встречаются люди, щедро наделенные талантами, и в придачу еще доброй душой. Где они? А ведь их должно быть много..."


"Наш бедственный мир мучителен, отвратителен, порою мне не хочется больше жить... Ах, убежать бы далеко-далеко! Но если в такие минуты попадется мне в руки белая красивая бумага, хорошая кисть, белые листы с красивым узором или бумага Митиноку, вот я и утешилась Я уже согласна жить дальше. А не то расстелю зеленую соломенную циновку, плотно сплетенную, с широкой белой каймою, по которой разбросан яркими пятнами черный узор... Залюбуюсь и подумаю: "Нет, что бы там ни было, а я не в силах отвергнуть этот мир. Жизнь слишком для меня драгоценна..."


"Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома, где, как я думала, никто ее никогда не увидит.
Кое-что в ней сказано уж слишком откровенно и может, к сожалению, причинить обиду людям. Опасаясь этого, я прятала мои записки, но против моего желания и ведома они попали в руки других людей и получили огласку.
Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства? И все же нашлись благосклонные читатели, которые говорили мне: "Это прекрасно!" Я была изумлена. А собственно говоря, чему здесь удивляться? Многие любят хвалить то, что другие находят плохим, и, наоборот, умаляют то, чем обычно восхищаются. Вот истинная подоплека лестных суждений!"