Людмила_Балахонова все записи автора

 
ЗВЕЗДНЫЙ МОЛЧУН.
10.06.2008

Валерий Леонтьев: “Я не модный и очень скучный”…

Вчера Валерию Леонтьеву официально исполнилось 50 лет. Не то что язык — рука не поворачивается написать подобную ересь. Уж не мерещится ли? Во время последнего разговора с г-ном Леонтьевым подмывало спросить: не завалялся ли где на дачке волшебный портретец, вроде того, что был у Дориана Грея, на котором, по сговору с дьяволом, и выступали беспощадные метки времени, в то время как сам хозяин оставался вечно юн и хорош собой?

Во всяком случае более вопиющего несоответствия между традиционным представлением о 50-летнем человеке и тем, на что похож Леонтьев, лично мне встречать не приходилось (голливудские боевики про вампиров и прочие чудеса — не в счет). Плейбой, едва достигший средних лет, изящных форм, приятных манер и тихого нрава, с немного грустными глазами, в которых удивительным образом сочетаются выражение необъяснимой пугливости и почти детское любопытство — мол, что это вокруг меня происходит?

Сам Валерий крайне обескуражен разговорами о своем юбилее, злится, нервничает, риторически вопрошает: “А что, все ждут не дождутся, пока на людях появится дряхлый старец, беззубый, горбатый, с клюкой и шаркающей походкой?!” Сам он предпочитает говорить “просто о дне рождения”, не акцентировать внимание на “круглой дате”, тем более что, с его точки зрения, никакой круглой даты нет. Ссылки на Голливуд, где скрывать свой возраст считается признаком дурного тона, отвергает: “У нас не Голливуд!” “Кто сколько прожил — это его личное дело, — говорит артист, — а в творчестве у меня еще не круглая дата, так что и праздновать нечего”. Тем не менее именно ко дню рождения приурочена премьера новой программы “Фотограф сновидений” — первой за два последних года. На подходе новый альбом “Канатный Плясун” — плод совместного труда с композитором Игорем Крутым. И в эти дни взволнованная Москва отчаянно рукоплещет любимой поп-звезде, а поп-звезда отвечает взаимностью — новыми песнями, энергичными танцами и красочным шоу.

— Может, и начнем со сновидений, Валера?

— Попробуем. Я очень люблю рассматривать во сне разнообразные картинки, начиная от триллеров и заканчивая пасхальными моментами. Вот и решил поделиться с публикой своими сновидениями и просто пофантазировать на тему снов — романтических, страшных, смешных, эротических…

— Лично мне ближе страшилки и эротика. Чем пугал народ — оборотнями или, прости господи, хэви-металлом?

— Я пугал народ стихами Ивана Бунина, написанными в 1909 году. Песня называется “Девочка дурмана наелась” на музыку Владимира Евзерова. Очень печальный финал у этой истории — девочка кушала дурман и умерла… Поэтому не советую даже пробовать.

— А эротика?

— У меня есть ряд песен, одна из них называется “Сексуальная”, польская песенка, русский текст Саши Маркевича. Мы уже два альбома с ним сгрызли: сначала “По дороге в Голливуд”, потом “Санта-Барбару”. Ну и самые разные сны: беззаботные, лукавые…

— С эротические сценами?

— Девушки из балета соответствующим образом одеты. То есть прикрыты…

— А ты?

— Я — воплощение патриархальной скромности.

— Патриархальность и эротика как-то не совмещаются.

— Эротика, если она есть, то она есть. Необязательно показывать зрителям голую задницу.

— Эротизм — один из фундаментальных атрибутов поп-музыки. На нашей поп-сцене, кажется, ты одним из первых понял это и воплощал на практике еще задолго до первых перестроечных разговоров о свободе нравов. Я прав?

— Многие артисты, певцы, музыканты придают этому колоссальное значение. Эротика как двигатель прогресса. Сексуальные чувства и эротическое восприятие мира совершенно необходимы музыканту, любому художнику. Без эротического чувства можно только построить высотку, как на Котельнической набережной.

— Хрестоматийная формула “секс, наркотики и рок-н-ролл”. Наркотики, все знают, — это плохо, рок-н-ролл и секс — хорошо. Выглядеть сексуально — значит, постоянно привлекать к себе внимание людей, быть в эпицентре вожделений. Помня об этом, ты, похоже, не даешь себе спуску…

— Артист вообще обязан поддерживать себя в форме, потому что у него должен быть соответствующий вид, чтобы на него было приятно смотреть. Эстрадный артист, который не видит без зеркала свою обувь, так сказать, это не очень хорошо.

— Подобное озарение с недавних пор действительно снизошло на большинство местных поп-звезд. Набросились на какие-то заморские таблетки с червяками и водорослями. Не баловался?

— Если бы я это сделал, наверное, выпал бы из той одежды, которая на мне. Работа вытряхивает весь лишний вес.

— Не скромничай. Этот мышечный рельеф накачан просто работой?

— У меня в квартире стоит тренажер, на даче. Я даже иногда к нему подхожу.

— Если внешне у тебя все вызывающе сексуально, то в содержательном плане твои песни далеки от потакания животным инстинктам аудитории. Приняв эротичную стойку с микрофоном, ты не прочь загрузить мозги слушателей чем-то интеллектуальным. Это ход такой хитрый?

— У меня появился круг многообещающих авторов. Я их назову: Александр Блок, Роберт Бернс в переводе Маршака, Иван Бунин, Анна Ахматова, Марина Цветаева.

— Честно говоря, я впадаю в некоторое сомнение. Насколько все это соответствует духу современной популярной музыки?

— Как оказалось, соответствует. Как я говорил, Бунин написал стихотворение в 1909 году о том, что девочка перебрала. Раньше это называлось дурманом, а сегодня крэк. Очень даже актуально и очень хорошо легло на музыку. Цветаева, Ахматова — эти стихи о любви. Любовь — тема вечная, и тем более в поп-музыке.

— Но стихотворения классических поэтов написаны так, что в них надо вчитываться, вникать в смысл. Задача поп-песни — максимально разогреть публику, внедрить в уши пару-тройку шляг-фраз, чтобы люди могли это напевать. Ты думаешь, стихи Блока, Бунина люди будут напевать, гуляя по улицам? Типа, “ой, мама, шика дам, шика дам”…

— Есть шанс. А вот сейчас я прочитаю стихотворение Ахматовой из ее ташкентских дневников, строчки которого стали припевом: “А в августе зацвел жасмин/ А в сентябре шиповник/ Приснился я тебе один/ Всех бед твоих виновник”.

— Что ж, письма и открытки, которые приходят в редакцию, покажут, легли ли на слух Ахматова, Блок, Бунин… Все это высветится в нашем хит-параде.

— Даже если в вашем хит-параде это и не высветится, это все равно ляжет. Есть огромная категория людей, которая слушает то, о чем я пою, и при этом не пишет ни одной открытки.

— Раньше, кстати, списки популярности пестрели названиями твоих песен. К тому же именно ты был одним из первых хит-парадных героев, когда эта форма голосования стала практиковаться в прессе. Достаточно взглянуть в хит-парады “ЗД” 70—80-х годов. Да и в начале 90-х ты баловал наши топы боевичками. Как истинный зубр хит-парадов не мог бы ты прокомментировать сегодняшнее положение дел в песенных чартах?

— Пожалуйста.

— Спасибо. Вот как раз последний зэдэшный хит-парад. Опубликован вчера. Десятое место у группы “Тет-а-тет” с песней “Последняя ночь”…

— Молодые ребятки, да? Мне нравится их звучание. Вместе они звучат очень хорошо, ощущается присутствие мысли. Тем более что сына Матвея Аничкина, который поет в группе, я знаю сызмальства. Когда в Лос-Анджелесе мы репетировали на студии у Юры Чернавского в 95-м году альбом “По дороге в Голливуд”, он все время бегал с мячом, а сейчас смотрю — уже артист…

— На девятом месте Филипп Киркоров с песней “Салма”. Не буду спрашивать, что ты думаешь о Филиппе Киркорове. Спрошу, что ты думаешь о популярности восточных акцентов в сегодняшней поп-музыке.

— Русский народ всегда тяготел всей душой и аурой к тому, что делается на Востоке. Вспомни об извечном успехе индийских фильмов, которые шли в наших кинотеатрах. Этот интерес вполне понятен. Да и в глобальном смысле этого следовало ожидать. В ответ на колоссальный натиск англо-американской музыки появилось такое дуновение с Востока. Это можно было предположить. Это освежает.

— В ответ на освежающее дуновение с Востока у нас есть удар с Запада группы “Roxette” с песней “Хотелось бы полетать” (”Wish I Could Fly”) и Шер, которая заняла седьмое место в последнем хит-параде. Наверняка эта девушка должна вызывать у тебя какие-то эмоции. Я нахожу, что вы очень близки…

— Эта девушка вызывает у меня массу эмоций, колоссальный заряд энергии, который от нее идет, ощущение большой жизненной силы и стойкости. На протяжении десятилетий находится на плаву и при этом делается все краше и краше. Не только внешне.

— С десяток лет она действительно находилась в состоянии того, что имеет обыкновение плавать, и только с песней “Believe” резко поднялась, потому что нашлись умные люди в городе Лондоне, которые называются ди-джеями, и сказали: “Мадам, если хотите вернуть былую славу, надо сварганить что-то новое. Мы готовы предложить вам пару новых звучков”.

— На самом деле звучки-то не новые. Семплер изобретен давно и пропустить через него голос — не большая хитрость. Дело в том, что у нее это прозвучало оригинально и свежо.

— Посмотрев на Шер, не возникло ли и у тебя желания самому кардинально в чем-то измениться?

— У меня зреет желание, и, не дай Бог, в один прекрасный день я его осуществлю — взять острую бритву и побриться наголо. Как?

— Для этого нужна определенная форма черепа. Можно сперва на компьютере прикинуть.

— Форма черепа вроде бы позволяет, позволю ли я сам себе — вот в чем вопрос.

— Если приложить к этому пару модных звуков, что позволило бы взглянуть на тебя по-новому, то будет просто супер!

— Я тебя слушаю, и такое ощущение, что последние 27 лет я только и делаю, что пою “Полет на дельтаплане”.

— Совершенно не хотел тебя обидеть. Просто раньше ты был разрушителем канонов, а ныне сам превратился в канон, в монумент на эстраде. Памятная плита на площади Звезд — тому подтверждение. Однако лет двадцать назад твой облик, голос, манера исполнения абсолютно не вписывались в мейнстрим. Ты делал ультрареволюционные вещи и был, по тем временам, революционнее иных нынешних столпов альтернативной моды…

— Я думаю, что и в те годы не чувствовал себя революционным.

— Ты же не жил в безвоздушном пространстве и видел, что вокруг тебя происходит, — как красный режим культивировал серость бытия и сознания.

— Я ходил по сцене так, как я умею это делать.

— Ты прыгал, дрыгался, вихлял бедрами, издавал какие-то гортанные звуки, надевал блестящие и вызывающе обтягивающие штаны, невероятные платформы, и во всем этом выходил к комсомольцам, партхозактиву и профсоюзными активистами. Так никто не делал тогда: ни Иосиф Кобзон, ни Эдуард Хиль, ни Лев Лещенко, ни Муслим Магомаев, ни даже опальный Андрей Макаревич. Это выглядело страшно неприличным.

— Я не изобретал специальных движений. Я чувствовал и делал то, что мог.

— Не понимая, что выпадаешь из нормы? Тебя ведь периодически запрещали, не пущали, обзывали всякими гадостями…

— Безусловно, это было за рамками привычного представления. Но я не могу сказать, что и в те годы на меня только шестнадцатилетние ходили. Они не бежали и не ломали кассу во Дворец спорта. Шла очень разная публика. В те годы меня ходили слушать люди, которым и 50, и 40, и 30, и 20 лет было. Кто-то, безусловно, ходил, чтобы увидеть экзотическое зрелище. Кто-то находил в этом нечто для ума и сердца. И с тех пор мало что изменилось. Это происходит потому, что я никогда не ориентировался и не пытался работать на какую-то определенную возрастную категорию. Дескать, сядем с композитором за рояль и думаем, что бы такое состряпать для тех, кому от 18 до 22. И 25 лет назад приходили на мои концерты от мала до велика и, слава богу, сейчас приходят.

— И 25 лет назад ты не чувствовал себя частью модной молодежи?

— Нет. У меня никогда не было ощущения принадлежности к какой-то обособленной социальной группе. Более того, я всегда комплексовал по поводу того, что я немодный.

— Из-за этого и облачался в самые яркие одежды, шокировавшие публику и Министерство культуры?

— Во-первых, диско-музыка, в которой я работал, выдвигала требования: звучать, двигаться, выглядеть именно так. А сейчас, когда диско вернулось и под эту музыку лихо пляшут, это очень живо мне напоминает 70-е годы.

— Формат, концепт, стиль, культ — модные ныне понятия. На иных радиостанциях задушатся, повесятся, отравятся, посыплют голову пеплом, но никогда не поставят в ротацию песню Валерия Леонтьева, потому что ты не в формате. Вычеркнут из списка жизни. Что ты думаешь об этом явлении?

— Им нужно попробовать, посмотреть, сколько они продержатся на своем формате, а потом, может, придется менять формат.

— Это с точки зрения практики. А с точки зрения жизни? Пришло новое поколение со своей музыкой, культурой, образом мыслей…

— Каждое поколение приносит с собой новое понимание, новую трактовку жизни. Какой-то новый звук, какие-то новые выразительные средства. Они пришли со своим. Слава богу, что теперь им никто не мешает и они свободны в своем самовыражении. Через 10—15 лет появится следующее поколение, а нынешние герои станут тем каноном, в который ты меня сейчас так усиленно вгоняешь. Я не могу сказать, что это чуждое, непонятное для меня явление.

— Вернемся-ка к хит-параду. Сегодня песенные чарты в “ЗД” возглавляет группа “Scooter” — по сути национальные герои. Относятся ли они к тому, что тебе не чуждо и понятно?

— Аранжировщик, который делал одну из последних песен в моей программе, хорошо послушал группу “Скутер”. В песенке “Каждый хочет любить” использованы звуки, которыми пользуется эта группа.

— Ты признаешься в плагиате?

— Нет. Они взяты из общедоступной библиотеки звуков. Она обновляется раз в шесть месяцев. Пожалуйста, выбирай, звучи, как хочешь.

— Что это за библиотека звуков?

— Существует индустрия, целая область музыкальной промышленности, которая занимается изобретением новых инструментов, в том числе — новых звуков. Каждые полгода эта библиотека меняется, и там можно купить новые звуки.

— Композиторы отмирают как вид?

— Если ты обзавелся сотнями или даже тысячами новых звуков — это не значит, что композитор перестал существовать как самостоятельная творческая личность. Ведь труба всегда была трубой, гитара — гитарой. Фишка в том, как они друг с другом звучат. Из этих сотен звуков выбираются нужные, необходимые аранжировщику. И не страшно, что у кого-то этот звук в композиции тоже прозвучит. Важно, как он прозвучит с твоим голосом, с твоими инструментами, в твоем варианте.

— Все-таки более комфортно и реализованным ты себя чувствовал, когда разгонял нафталин на советской эстраде, или теперь, когда стал общепризнанным мэтром?

— Я никогда себя не чувствовал уютно и комфортно.

— Характер?

— Да, это врожденное сомнение в том, правильно ли я поступаю, то ли я делаю, ту ли фразу я сказал, та ли интонация прозвучала в песне, тот ли поступок я совершил. Это распространяется как на жизнь закулисную, так и на работу. Поэтому у меня никогда не было ощущения, что я в порядке.

— Наверное, тяжело жить все время с такими мучительными сомнениями?

— Свыкаешься. В конце концов это становится единственно возможным способом существования. Сомневаться полезно. Необязательно быть вечно уверенным в себе.

— Притча во языцех — твоя скрытность в плане личной жизни. Другие из кожи вон лезут, выставляя все напоказ, а если выставлять нечего, то обязательно придумают. Ты же в публичном плане — воплощение скромности и целомудрия. Это совершенно не звездный стиль жизни. Раньше, при коммунистах, светская тема просто была запрещена. Но теперь-то что мешает тебе пощекотать нервишки публике какой-нибудь захватывающей интрижкой?

— У артиста обязательно должен существовать барьер, за который он не должен никого пускать.

— Опять характер?

— Мне нет никакой необходимости выдумывать истории для того, чтобы сделать кассу, для того, чтобы тобой заинтересовались. Мной интересовались, в первую очередь, не с точки зрения, что там, под одеялом, а что происходит на сцене.

— И здесь не свойственны привычные сомнения, сопровождающие тебя по жизни?

— Я пришел к заключению, что именно так и надо делать, по крайней мере в случае со мной.

— Почему?

— Я очень тихий человек и, наверное, очень скучный. Я так подозреваю, что со мной скучно.

— Почему?

— Потому что я молчу.

— А что ты делаешь, когда молчишь?

— Ничего. По возможности стараюсь ничего не делать.

— Просто сидишь и молчишь?

— Это мое любимое занятие. У меня есть о чем поразмышлять.

— А люди, которые окружают тебя в личной жизни, они тоже молчат?

— Да, мне больше нравится молчать с людьми. Лучшее человеческое взаимопонимание можно определить так: мы сидим вдвоем, произошло какое-то событие, и нам не нужно это обсуждать. Мы только посмотрели друг на друга — и все поняли.

— Похоже, наша сегодняшняя встреча не доставила тебе никакого удовольствия — слишком много я заставлял тебя говорить. Да и сам без умолку тараторил. Надо было помолчать часок-другой и выпустить в газете пустую полосу под заголовком “Молчание с Валерием Леонтьевым”. Хит сезона!

— Надо попробовать в следующий раз…

Артур ГАСПАРЯН.
Автор: Татьяна Ильина Рубрики: Новости