"Время колокольчиков"

Долго шли зноем и морозами,
Все снесли и остались вольными,
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями

Если плач — не жалели соли мы.
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.

Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.

Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.

Ты звени, сердце, под рубашкою.
Второпях врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою
И рванем на четыре сторны.

Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы.
И давно все узлы развязаны.

A на дожде все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Заряжай, поехали!

Загремим, засвистим, защелкаем,
Проберет до костей,до кончиков.
Эй,братва! Чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?

Век жуем матюги с молитвами.
Век живем, хоть шары нам выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
И не поем. Петь уже отвыкли.

Долго ждем. Все ходили грязные,
От того сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство-то честные, хорошие.

И пусть разбит батюшка Царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.

И в груди искры электричества.
Шапки в снег - и рваните звонче.
Рок-н-ролл - славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.

сентябрь 1984



Время колокольчиков

http://vk.com/eto_zoopark
взято тут
Ценители группы Зоопарк

Чёрные дыры

Мы хотим пить
Но в колодцах замерзла вода.
Черные, черные дыры - из них не напиться
Мы вязли в песке и скользили по лезвию льда
И часто теряли сознание и рукавицы

Мы строили замок, а выстроили сортир
Ошибка в проекте, но нам, как всегда, видней
Пусть эта ночь сошьет мне лиловый мундир
Я стану хранителем времени сбора камней [В некоторых авторских рукописях – «Хранителем Времени Сбора Камней».]

Я вижу черные дыры
Холодный свет.
Черные дыры
Смотри, от нас остались
Черные дыры

Нас больше нет
Есть только
Черные дыры

Хорошие парни, но с ними не по пути
Нет смысла идти, если главное – не упасть
Я знаю, что я никогда не смогу найти
Все то, что, наверное, можно легко украсть

Но я с малых лет не умею стоять в строю
Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг
И мне надоело протягивать вам свою
Открытую руку, чтоб снова пожать кулак

Я снова смотрю, как сгорает дуга моста
Последние волки бегут от меня в Тамбов
Я новые краски хотел сберечь для холста
А выкрасил ими ряды пограничных столбов

Чужие шаги, стук копыт или скрип колес
Ничто не смутит территорию тишины
Сегодня любой обращенный ко мне вопрос
Я буду расценивать, как объявление войны

Сентябрь 1984



Черные дыры

"Поезд № 193 / Поезд"

Нет времени, чтобы себя обмануть,
И нет ничего, чтобы просто уснуть,
И нет никого, кто способен нажать на курок.
Моя голова – перекресток железных дорог...

Есть целое небо, но нечем дышать.
Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.
Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.

Моя голова – перекресток железных дорог...

Нарушены правила в нашей игре,
Я повис на телефонном шнуре.
Смотрите, сегодня петля на плечах палача.

Скорей помолись и кончай меня!
Слышишь, кончай! [В более поздней редакции – «скажи мне – прощай, помолись и скорее кончай!»]

Минута считалась за несколько лет,
Но ты мне купила обратный билет.
И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.
С него начинается мертвый сезон.
И шесть твоих цифр помнит мой телефон.
Хотя он давно помешался на длинных гудках.

Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

Фильтр сигареты испачкан в крови.
Я еду по минному полю любви.
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.

Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Но любовь – это слово похоже на ложь.
Пришитая к коже дешевая брошь.
Прицепленный к жестким вагонам
вагон-ресторан.

И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь – режиссер с удивленным лицом,
Снимающий фильмы с печальным концом,
А нам все равно так хотелось смотреть
на экран.

Любовь – это мой заколдованный дом.
И двое, что все еще спят там вдвоем,
На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22.

Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.
Любовь – это то, в чем я прав и неправ,
И только любовь дает мне на это права.

Любовь – как куранты отставших часов,
И стойкая боязнь чужих адресов.
Любовь – это солнце, которое видит закат.

Любовь – это я, это твой Неизвестный солдат.

Любовь – это снег и глухая стена.
Любовь – это несколько капель вина.
Любовь – это поезд «Свердловск – Ленинград»
и назад.

Любовь – это поезд сюда и назад.

Где нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова – перекресток железных дорог.

1984



Поезд № 193

Влажный блеск наших глаз...
Все соседи просто ненавидят нас.
А нам на них наплевать.
У тебя есть я, а у меня – диван-кровать.

Платина платья, штанов свинец
Душат только тех, кто не рискует дышать.
А нам так легко.
Мы, наконец, сбросили все то,
что нам могло мешать.

Остаемся одни.
Поспешно гасим огни
И никогда не скучаем.
И пусть сосед извинит
За то, что всю ночь звенит
Ложечка в чашке чая.

Ты говоришь, я так хорош...
Это оттого, что ты так хороша со мной.
Посмотри – мой бедный ёж
Сбросил все иголки. Он совсем ручной.

Но если ты почувствуешь случайный укол,
Выдерни занозу и забудь о ней скорей.
Это оттого, что мой ледокол
Не привык к воде тропических морей

Ты никогда не спишь.
Я тоже никогда не сплю.
Наверное, я тебя люблю.
Но я об этом промолчу.
Я скажу тебе лишь то,
Что я тебя хочу.

За окном – снег и тишь.
Мы можем заняться любовью
на одной из белых крыш.
А если встать в полный рост,
то можно это сделать на одной из звезд.

Наверное, зря мы забываем вкус слез.
Но небо пахнет запахом твоих волос.
И мне никак не удается успокоить ртуть,
Но если ты устала, я спою что-нибудь.

Ты говоришь, что я неплохо пою
И, в общем, это то, что надо.
Но это очень легко.
Я в этих песнях не лгу.
Видимо, не могу.

Мои законы просты –
Мы так легки и чисты,
Нам так приятно дышать.
Не нужно спать в эту ночь,
А нужно выбросить прочь
Все, что могло мешать.

Сентябрь 1984



Влажный блеск наших глаз

Рождественская

Крутит вьюга фонари на реке Фонтанке.
Спите, дети... До зари с вами добрый ангел.

Начинает колдовство домовой-проказник.
Завтра будет рождество. Завтра будет праздник.

Ляжет ласковый снежок на дыру-прореху.
То-то будет хорошо. То-то будет смеху.

Каждый что-нибудь найдет в варежках и в шапке.
А соседский Васька-кот спрячет цап-царапки.

Звон-фольга, как серебро. Шелковые банты.
Прочь бумагу! Прочь перо! Скучные диктанты.

Замелькают в зеркалах платья-паутинки.
Любит добрая игла добрые пластинки.

То-то будет хорошо... Детям на потеху
Дед Мороз несет мешок золотых орехов.

Будем весело делить дольки мандаринов.
Будет радостно кружить елка-балерина.

Побегут из-под руки клавиши рояля.
И запляшут пузырьки в папином бокале.

То-то будет хорошо. Смеху будет много...
Спите, дети, я пошел. Скатертью тревога...

Октябрь 1984



Рождественская

Майк, Липницкий, Башлачев, Цой


"Похороны шута"

Еловые лапы охотно грызут мои руки
Горячей смолой заливает рубаху свеча.
Средь шумного бала шуты умирают от скуки
Под хохот придворных лакеев и вздох палача.

Лошадка лениво плетется по краю сугроба.
Сегодня молчат бубенцы моего колпака
Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба.
Хочется курить, но никто не дает табака.

Хмурый дьячок с подбитой щекой
Тянет-выводит за упокой.
Плотник Демьян, сколотивший крест,
Как всегда пьян. Да нет, гляди-ка ты, трезв…

Снял свою маску бродячий актер.
Снял свою каску стрелецкий майор.
Дама в вуали опухла от слез.
И воет в печали ободранный пес.

Эй, дьякон, молись за спасение божьего храма!
Эй, дама, ну что там из вас непрерывно течет?
На ваших глазах эта старая скучная драма
Легко обращается в новый смешной анекдот!

Вот возьму и воскресну! То-то вам будет потеха...
Вот так, не хочу умирать, да и дело с концом.
Подать сюда бочку отборного, крепкого смеха!
Хлебнем и закусим хрустящим соленым словцом.

Пенная брага в лампаде дьячка.
Враз излечилась больная щека.
Водит с крестом хороводы Демьян.
Эй, плотник, налито!
Да я уже пьян.

Спирт в банке грима мешает актер.
Хлещет стрелецкую бравый майор.
Дама в вуали и радостный пес
Поцеловали друг друга взасос.

Еловые лапы готовы лизать мои руки.
Но я их – в костер, что растет из огарка свечи.
Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?
Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!

Я красным вином написал заявление смерти.
Причина прогула – мол, запил. Куда ж во хмелю?
Два раза за мной приходили дежурные черти.
На третий сломались и скинулись по рублю.

А ночью сама притащилась слепая старуха.
Сверкнула серпом и сухо сказала: – Пора!
Но я подошел и такое ей крикнул на ухо,
Что кости от смеха гремели у ней до утра.

Спит и во сне напевает дьячок:
– Крутится, крутится старый волчок!
Плотник позорит коллегу Христа –
Спит на заблеванных досках креста.

Дружно храпят актер и майор.
Дама с собачкой идут в темный бор.
Долго старуха тряслась у костра,
Но встал я и сухо сказал ей: – Пора...

Сентябрь 1984



Похороны шута

Осень

Ночь плюет на стекло
черным.
Лето... Лето прошло. Чёрт с ним.

Сны из сукна. Под суровой шинелью
Спит северная страна.
Но где ты, весна?
Чем ты сейчас больна?

Осень. Ягоды губ с ядом.
Осень. Твой похотливый труп рядом.
Все мои песни июня и августа
Осенью сожжены.
Она так ревнива в роли моей жены.

Мокрый табак. Кашель.
Небо – как эмалированный бак
с манной кашей.
И по утрам прямо надо мной
Капает ржавый гной
Видно, господь тоже шалил весной.

Время бросать гнезда.
Время менять звезды.
Но листья, мечтая лететь рядом с птицами
Падают только вниз.
В каждом дворе осень дает стриптиз

У нас превращается в квас пиво. А у вас?
Сонные дамы глядят криво щелками глаз
Им теперь незачем нравиться нам
И, прогулявшись, сам
Я насчитал десять небритых дам

Кони мечтают о быстрых санях.
Надоела телега.
Поле – о чистых, простых простынях
снега
Кто смажет нам раны и перебинтует?
Кто нам наложит швы?
Я знаю – зима в роли моей вдовы

Сентябрь 1984



Осень

на фото : Александр Башлачев и Кока.
(Кока Шизазой - творческий псевдоним новосибирского звукооператора Николая Павловича Каткова.)

Подвиг разведчика

В рабочий полдень я проснулся стоя.
Опять матрац попутал со стеной.
Я в одиночку вышел из запоя,
Но вот те на! – сегодня выходной.

И время шло не шатко и не валко.
Горел на кухне ливерный пирог.
Скрипел мирок хрущевки-коммуналки,
И шлепанцы мурлыкали у ног.

Сосед Бурштейн стыдливо бил соседку.
Она ему наставила рога.
Я здесь ни с кем бы не пошел в разведку
Мне не с кем выйти в логово врага.

Один сварил себе стальные двери.
Другой стишки кропает до утра.
Я – одинок. И никому не верю.
Да, впрочем, видит бог, невелика потеря
Весь ихний брат, а в особенности, ихняя сестра.

Экран, а в нем с утра звенят коньки...
В хоккей играют настоящие мужчины.
По радио поют, что нет причины для тоски,
И в этом ее главная причина.

В «Труде» – сенсационная заметка
О том, что до сих пор шумит тайга.
А мне до боли хочется в разведку,
Уйти и не вернуться в эту клетку
Уйти – в чем есть – в глубокий тыл врага.

Из братских стран мне сообщает пресса:
Поляки оправляются от стресса.
Прижат к ногтю вредитель Лех Валенса,
Мечтавший всю Варшаву отравить.

Да, не все еще врубились в суть прогресса
И в трех соснах порой не видят леса.
Бряцает амуницией агрессор,
Но ТАСС уполномочен заявить:

«Тяжелый смог окутал Вашингтон.
Невесело живется без работы.
В хваленых джунглях каменной свободы,
Где правит ЦРУ и Пентагон.

Среди капиталистов этих стран
Растет угар военного психоза.
Они пугают красною угрозой
Обманутых рабочих и крестьян.

А Рейган – вор, ковбой и педераст –
Поставил мир на ядерную карту...»
Тревожно мне. Кусаю свой матрац.
Дрожу, как СС-20 перед стартом...

...Окончился хоккей. Пошли стрекозы.
А по второй насилуют кларнет.
Да как же можно? Ведь висит угроза!
И ничего страшней угрозы нет.

Да, вовремя я вышел из запоя...
Не отдадим родимой Костромы!
Любимый город может спать спокойно
И мирно зеленеть среди зимы.

Буденовку напялю на затылок.
Да я ль не патриот, хотя и пью?
В Фонд мира сдам мешок пустых бутылок
И из матраца парашют скрою.

Возьму аванс. Куплю один билет
На первый рейс до Западной Европы.
В квадрате Гамбурга – пардон, я в туалет!
Рвану кольцо и размотаю стропы.

Пройду, как рысь, от Альпы до Онеги
Тропою партизанских автострад.
Все под откос – трамваи и телеги.
Не забывайте, падлы, Сталинград!

Пересчитаю все штыки и пушки.
Пущай раскрыт мой корешок-связной –
Я по-пластунски обхожу ловушки
И выхожу в эфир любой ценой.

Я – щит и меч родной Страны Советов!
Пока меня успеют обложить –
Переломаю крылья всем ракетам,
Чтоб на Большую землю доложить:

Мол, вышел пролетарский кукиш Бонну.
Скажите маме – НАТО на хвосте!
Ваш сын дерется до последнего патрона
На вражьей безымянной высоте.

Хочу с гранатой прыгнуть под колеса.
Но знамя части проглотить успеть.
Потом молчать на пытках и допросах,
А перед смертью – про Катюшу спеть.

Бодун крепчал... Пора принять таблетку.
В ушах пищал секретный позывной.
По выходным так хочется в разведку...
Айда, ребята? Кто из вас со мной?

Сентябрь 1984



Подвиг разведчика

Слёт-симпозиум

Привольны исполинские масштабы нашей области.
У нас – четыре Франции, семь Бельгий и Тибет.
У нас есть место подвигу. У нас есть место доблести.
Лишь досугу бездельному у нас тут места нет.

А так – какие новости? Тем более, сенсации...
С террором и вулканами здесь все наоборот.
Прополка, культивация, милли... мелле-орация,
Конечно, демонстрации. Но те – два раза в год.

И все же доложу я вам без преувеличения,
Как подчеркнул в докладе сам товарищ Пердунов,
Событием принце... пренци-пиального значения
Стал пятый слет-симпозиум районных городов.

Президиум украшен был солидными райцентрами –
Сморкаль, Дубинка, Грязовец и Верхний Самосер.
Эх, сумма показателей с высокими процентами!
Уверенные лидеры. Опора и пример.

Тянулись Стельки, Чагода... Поселок в ногу с городом.
Угрюм, Бубли, Кургузово, потом Семипердов.
Чесалась Усть-Тимоница. Залупинск гладил бороду.
Ну, в общем, много было древних, всем известных
городов.

Корма – забота общая. Доклад – задача длинная.
Удои с дисциплиною, корма и вновь корма.
Пошла писать губерния... Эх, мать моя целинная!
Как вдруг – конвертик с буквами нерусского письма.

Президиум шушукался. Сложилась точка зрения:
– Депеша эта – с Запада... Тут бдительность нужна.
Вот, в Тимонице построен институт слюноварения.
Она – товарищ грамотный и в англицком сильна...

– С поклоном обращается к нам тетушка Ойропа.
И опосля собрания зовет на завтрак к ней...
– Товарищи, спокойнее! Прошу отставить ропот!
Никто из нас не завтракал – у нас дела важней.

Ответим с дипломатией... Мол, очень благодарные,
Мол ценим и так далее, но, так сказать, зер гут!
Такие в нашей области дела идут ударные,
Что даже в виде исключения не вырвать пять минут.

И вновь пошли нацеливать на новые свершения.
Была повестка муторной, как овсяной кисель.
Вдруг телеграмма:
– Бью челом! Примите приглашение!
Давайте пообедаем. Для вас накрыт Брюссель...

Повисло напряженное, гнетущее молчание.
В такой момент – не рыпайся, а лучше – не дыши!
И вдруг оно прорезалось – голодное урчание
В слепой кишке у маленького города Шиши.

Бедняга сам сконфузился! В лопатки дует холодом.
А между тем урчание все громче и сочней.
– Позор ему – приспешнику предательского голода
Никто из нас не завтракал! Дела для нас важней!

– Товарищи, спокойнее! Ответим с дипломатией...
Но ярость благородная вскипала, как волна.
– Ту вашу дипломатию в упор к отцу и матери! –
Кричала с места станция Октябрьская Шахна.

– Ответим по-рабочему... Чего там церемониться...
Мол, на корню видали мы буржуйские харчи! –
Так заявила грамотный товарищ Усть-Тимоница,
И хором поддержали ее Малые Прыщи.

Трибуну отодвинули. И распалили прения.
Хлебали предложенья, как болтанку с пирогом.
Объявлен был упадочным процесс пищеварения,
А сам Шиши – матерым, подсознательным врагом.

– Пущай он, гад, подавится Иудиными корками!
Чужой жратвы не надобно. Пусть нет – зато своя!
Кто хочет много сахару – тому дорога к Горькому!
А тем, кто с аппетитами – положена статья...

И населенный пункт 37-го километра
Шептал соседу радостно: – К стене его! К стене!
Он – опытный и искренний поклонник
стиля «ретро»,
Давно привыкший истину искать в чужой вине.

И диссидент Шиши горел красивым синим пламенем...
– Ату его, вредителя! Руби его сплеча!
И был он цвета одного с переходящим знаменем,
Когда ему товарищи слепили строгача.

А, впрочем, мы одна семья – единая, здоровая.
Эх, удаль конармейская ворочает столы.
Президиум – «Столичную», а первый ряд –
«Зубровую»,
А задние – чем бог послал, из репы и свеклы.

Потом по пьяной лавочке пошли по главной улице.
Ругались, пели, плакали и скрылись в черной мгле.
...В Мадриде скисли соусы.
В Париже сдохли устрицы.
И безнадежно таяло в Брюсселе крем-брюле.

Сентябрь 1984



Слет-симпозиум

"Минута молчания - Песня о музыканте"

Легче, чем пух, камень плиты.
Брось на нее цветы.
Твой player гоняет отличный рок,
Но зря ты вошел с ним за эту ограду.
Зря ты спросил, кто сюда лег.
Здесь похоронен ты.
Это случилось в период мечты
Стать первой звездой своего хит-парада.

Я жил радостью встреч
И болью прощания.
Смотри на меня.
Ведь мы говорим, значит, можем
петь песни.

Постой! Нас может сжечь
Минута молчания.
Не бойся огня.
Ведь, если сгорим, значит,
Снова воскреснем.

Твой Телекастер красив, как кастет.
Но твой микрофон, как кляп.
И кто сосчитал, сколько монет
Брошено мимо протянутых шляп.

Несколько лет, несколько зим...
Ну, как ты теперь, звезда?
Несколько Лен, несколько Зин
И фото в позавчерашней газете...

Но чем пахнет вода
В твоем роскошном клозете?
Ты спекулируешь сказкой
О лучших мирах,
Нуждаясь в повышенной
дозе наркоза.

И вновь прячешь свой прах
В стандартной кассете.
Я вижу, как ложь
превращается в страх,
И это логичная метаморфоза.

Ты продаешь радужный грим.
Ты покупаешь дым.
Скучно дразнить мертвого льва
И пить с тобой спирт
из высоких фужеров.

Ты не поймешь меня.
Ты не шагнешь
Через себя к себе.
Так не лги о борьбе –
Велики все слова
Тебе – лилипуту в стране Гулливеров.

Забудь боль наших встреч
И радость прощания.
Я вижу, огню больше нечего сжечь.
Тебе, как обычно, пора на конвейер.
И все же попробуй сберечь
Минуту молчания.
Но ты бросишь цветы
На край могильной плиты.
Потом улыбнешься и включишь свой player.

Сентябрь 1984



Минута молчания

Прямая дорога

Все на мази. Все в кайф, в струю и в жилу.
Эта дорога пряма, как школьный коридор.
В брюхе машины легко быть первым пассажиром,
Имея вместо сердца единый пламенный мотор.

Мы аккуратно пристегнуты ремнями.
Мы не спешим. Но если кто догонит нас –
Мы пригрозим им габаритными огнями.
Затянем пояса. Дадут приказ – нажмем на газ.

А впрочем, если хошь – давай,
пролезай к шоферу.
Если чешутся руки – что ж, пугай ворон,
дави клаксон.
А ежели спеть – то это лучше сделать хором.
Пусть не слышно тебя, но ты не Элтон Джон
и не Кобзон.

Есть правила движения, в которых все молчком.
И спектр состоит из одного предупредительного цвета.
Дорожные знаки заменим нагрудным значком.
И автоматически снижается цена билета.

Трудно в пути. То там, то тут подлец заноет.
Мол, пыль да туман... Сплошной бурьян
и нет конца.
Но все впереди. На белом свете есть такое,
Что никогда не снилось нашим подлецам.

Стирается краска на левой стороне руля.
На левых колесах горит лохматая резина.
Но есть где-то сказка – чудесная земля.
Куда мы дотянем, лишь кончится запас бензина.

Судя по карте, дорога здесь одна.
Трясет на ухабах – мы переносим с одобреньем.
Ведь это не мешает нам принять стакан вина
И думать о бабах с глубоким удовлетвореньем.

Мы понимаем, что в золоте есть медь.
Но мы научились смотреть, не отводя глаза.
Дорога прямая. И в общем-то рано петь:
– Кондуктор, нажми на тормоза...

Сентябрь 1984



Прямая дорога

Александр Башлачев


с Славой Кобриным


Музыкант

С восемнадцати лет
Он играл что попало
Для крашеных женщин и пьяных мужчин.
Он съедал в перерывах по паре холодных котлет.
Музыкант полысел.
Он утратил талант.
Появилось немало морщин.
Он любил тот момент,
Когда выключат свет и пора убирать инструмент.

А после игры,
Намотав на кулак электрические шнуры,
Он вставал у окна.
И знакомый халдей приносил ему рюмку вина.
Он видел снег на траве.
И безумный оркестр собирался в его голове.
Возникал дирижер.
Приносил лед-минор и горячее пламя-мажор.

Он уходил через черный ход,
Завернув килограмм колбасы
В бумагу для нот.
Он прощался со мной.
Он садился в трамвай.
Он, как водится, ехал домой.
И из всех новостей
Самой доброй была
Только весть об отъезде детей.

Он ложился к стене,
Как всегда повернувшись спиной к бесполезной жене.
И ночью он снова слышал
Эту музыку...
Наутро жена начинала пилить его
Ржавым, скрипучим смычком.
Называла его паучком
И ловила дырявым семейным сачком.
Он вставал у окна.
Видел снег и мечтал о стакане вина.
Было много причин,
Чтобы вечером снова удрать
И играть
Для накрашенных женщин
И их безобразных мужчин.

Он был дрянной музыкант.
Но по ночам он слышал музыку...
Он спивался у всех на глазах.
Но по ночам он слышал музыку...
Он мечтал отравить керосином жену.
Но по ночам он слышал музыку...

1984



Музыкант

Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги,
Я здесь свой или гость, или, может быть, я здесь в плену...
Подымите мне веки.

Подошли с двух сторон. Навалились плечом.
Горячо. По спине течет пот. Но вот кто-то, тихо смеясь,
объявляет мой ход.

Подымите мне веки.

Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей.
Я никак не могу сосчитать наугад, сколько карт у меня
на руках.

Подымите мне веки.

Это кровь и вино, это мясо и хлеб.
Почему так темно? Я, наверно, ослеп.
Подымите мне веки.

1984



Кирилл Комаров и Друзья – Подымите мне веки (А. Башлачев)

фото книги : Льва Наумова "Александр Башлачев: Человек поющий"


Не позволяй душе лениться.
Лупи чертовку сгоряча.
Душа обязана трудиться
На производстве кирпича.

Ликует люд в трамвае тесном.
Танцует трудовой народ.
Мороз и солнце – день чудесный
Для фрезеровочных работ.

В огне тревог и в дни ненастья
Гори, гори, моя звезда!
Звезда пленительного счастья –
Звезда Героя соцтруда.

Решил партком единогласно
Воспламениться и гореть.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.

Не мореплаватель, не плотник,
Не академик, не герой, –
Иван Кузьмич – ответственный работник.
Он заслужил почетный геморрой.

Его пример – другим наука.
Век при дворе, и сам немного царь.
Так, черт возьми, всегда к твоим услугам
Аптека, улица, фонарь.

Как славно выйти в чисто поле
И крикнуть там: – Червона мать!
Мы кузнецы. Чего же боле?
Что можем мы еще сказать?

Когда душа мокра от пота,
Ей некогда ни думать, ни страдать.
Но у народа нет плохой работы,
И каждая работа – благодать.

Он был глашатай поколений.
Куда бы он ни убегал,
За ним повсюду бедный Ленин
С тяжелой кепкою шагал.

Не позволяй душе лениться.
В республике свободного труда
Твоя душа всегда обязана трудиться,
А паразиты – никогда.

1984



Не позволяй душе лениться

Мёртвый сезон
Час прилива пробил.
Разбежались и нырнули.
Кто умел – тот уплыл.
Остальные – утонули.

А мы с тобой отползли
И легли на мели
Мы в почетном карауле.

Мы никому не нужны.
И не ищет никто нас.
Плеск вчерашней волны
Повышает общий тонус.

У нас есть время поплевать в облака.
Есть время повалять дурака
Под пластинку «Роллинг стоунз».

Безнадежно глупа
Затея плыть и выплыть первым.
А мы свои черепа
Открываем, как консервы.

На песке расползлись
И червями сплелись
Мысли, волосы и нервы.

Это – мертвый сезон.
Это все, что нам осталось.
Летаргический сон,
Унизительный, как старость.

Пять копеек за цент –
Я уже импотент,
А это больше, чем усталость.

Девяносто заплат...
Блю-джинс добела истерты.
А наших скромных зарплат
Хватит только на аборты.

Но, как прежде, звенят
И, как прежде, пьянят
Примитивные аккорды.

Час прилива пробил.
Разбежались и нырнули.
Кто умел – тот уплыл.
Остальные – утонули.

А мы с тобой отползли
И легли на мели
Мы в почетном карауле.

1984



Час прилива

фото книги : Льва Наумова "Александр Башлачев: Человек поющий"


Хозяйка

Сегодня ночью – дьявольский мороз
Открой, хозяйка, бывшему солдату!
Пусти погреться, я совсем замерз –
Враги сожгли мою родную хату.

Перекрестившись истинным крестом,
Ты молча мне подвинешь табуретку.
И самовар ты выставишь на стол,
На чистую, крахмальную салфетку.

И калачи достанешь из печи
С ухватом длинным управляясь ловко
Пойдешь в чулан, забрякают ключи,
Вернешься со своей заветной поллитровкой.

Я поиграю на твоей гармони.
Рвану твою трехрядку от души.
– Чего сидишь, как будто на иконе –
А ну, давай, пляши, пляши, пляши!

Когда закружит мои мысли хмель
И «День победы» я не доиграю,
Тогда уложишь ты меня в постель,
Потом сама тихонько ляжешь с краю.

А через час я отвернусь к стене.
Пробормочу с ухмылкой виноватой –
«Я не солдат... Зачем ты веришь мне?
Я все наврал – цела родная хата.

И в ней есть все – часы и пылесос.
И в ней вполне достаточно уюта.
Я обманул – я вовсе не замерз.
Да тут ходьбы всего на три минуты».

Известна цель визита моего –
Чтоб переспать с соседкою-вдовою,
А ты ответишь: «Это ничего»,
И тихо покачаешь головою.

И вот тогда я кой-чего пойму
И кой-о чем серьезно пожалею.
И я тебя покрепче обниму
И буду греть – пока не отогрею.

Да, я тебя покрепче обниму
И стану сыном, мужем, братом, сватом.
Ведь человеку трудно одному,
Когда враги сожгли родную хату.

1983



Хозяйка

Грибоедовский вальс / Баллада о Степане / Наполеон

В гараже при совхозе «Победа»
Был потрепанный, старенький «ЗИЛ».
А при нем был Степан Грибоедов
И на «ЗИЛ»е он воду возил.

Он справлялся с работой отлично.
Был по обыкновению пьян.
Словом, был человеком обычным
Водовоз Грибоедов Степан.

После бани он бегал на танцы.
Так и щупал бы баб до сих пор.
Но случился в деревне с сеансом
Выдающийся гипнотизер

На заплеванной маленькой сцене
Он буквально творил чудеса.
Мужики выражали сомненье
И таращили бабы глаза.

Он над темным народом смеялся.
И тогда, чтоб проверить обман,
Из девятого ряда поднялся
Водовоз Грибоедов Степан.

Он спокойно вошел на эстраду,
И мгновенно он был поражен
Гипнотическим опытным взглядом,
Словно финским точеным ножом.

И поплыли знакомые лица.
И приснился невиданный сон.
Видит он небо Аустерлица.
Он не Степка, а Наполеон.

...Он увидел свои эскадроны.
Он услышал раскаты стрельбы.
И заметил чужие знамена
В окуляре подзорной трубы.

Но он легко оценил положенье.
И движением властной руки
Дал приказ о начале сражения
И в атаку отправил полки.

Опаленный горячим азартом
Он лупил в полковой барабан.
Был неистовым он Бонапартом,
Водовоз Грибоедов Степан.

Эскадроны сошлись в рукопашной
Острой саблей взмахнул маршал Ней.
Эскадроны рубились бесстрашно,
Не жалея людей и коней.

Пели ядра. И в пламени битвы
Доставалось своим и врагам.
Он плевался словами молитвы
Незнакомым французским богам.

Вот и все. Бой окончен. Победа!
Враг повержен! Гвардейцы, шабаш!
Покачнулся Степан Грибоедов
И слетела чудесная блажь

На заплеванной сцене райклуба
Он стоял, как стоял до сих пор
А над ним скалил желтые зубы
Выдающийся гипнотизер.

Он домой возвратился под вечер
И глушил самогон до утра
Всюду чудился грохот картечи
И повсюду кричали «Ура!»

Спохватились о нем только в среду.
Дверь сломали и в хату вошли.
А на них водовоз Грибоедов
Улыбаясь, глядел из петли.

Он смотрел голубыми глазами
Треуголка упала из рук.
И на нем был залитый слезами
Императорский серый сюртук.

1983



Грибоедовский вальс