Xek все записи автора "Три дня августа 1991."
Алина Крупнова. Отрывок из воспоминаний.

Летом 91-ого мои родители работали в Германии, так что мы с Крупским спокойно жили у меня на Ленинском совершенно одни. Мало у кого тогда была своя квартира, нам крупно повезло. Он переживал очередную драму с составом «Обелиска», бесконечно вел телефонные переговоры с какими-то гитаристами, администраторами. Концертов не было, но новые песни писались бодро, почти каждый день что-то. Я работала переводчиком на картине Леонида Гайдая, где снималась американская актриса Келли Мак Грил. Моей задачей было нянчить Келли круглые сутки. Смена у Гайдая начиналась в восемь, так что утром 19-ого августа я проснулась в шесть. Под нашими окнами по Ленинскому проспекту медленно ползли танки. С 14-ого этажа видно далеко – веренице танков не было конца. Война? Разбудила Крупского, включили телек и радио, перетерпели Чайковского, дождались новостей. Банда свинцовых стариков объявила о смене курса, вот так просто взяла и отменила всякую живую жизнь. Моя первая мысль - родители завтра же заберут меня в Германию. Это конец. Дерзкий побег в свободную Россию и большая любовь и наши планы, всему конец. Крупский повторяет идиотское «не может быть», потом замолкает и тупо пялится в окно на танки. Я мечусь по квартире, не понимаю, надо ли теперь на работу. И вот Крупский делает спасительно заявление – по его опыту, утром и днем все равно ничего важного произойти не может, нормальные люди начинают соображать только к вечеру. Надо ждать вечера. Смех смехом, но я поверила, успокоилась и решила на работу таки ехать. Провожая меня до лифта, Крупский непривычно серьезным тоном пообещал, что не даст родителям увезти меня из страны, если что, спрячет в секретной дедушкиной квартире в Новогиреево, о которой вообще никто не знает. Я попробовала похихикать, что это звучит вполне себе, как предложение. Он моего нервного веселья не поддержал, велел возвращаться побыстрее.

Смена у Гайдая не задалась. Группа сидела по машинам - слушали «Эхо Москвы», громко спорили, пили неизвестно откуда в такую рань взявшуюся водку. Меня пустил к себе в машину артист Андрей Мягков, он не пил и говорил тихо, все больше о сталинских репрессиях и лагерях. Ему не было страшно, ему было грустно. Мою Келли трясло, она рвалась в посольство и срочно звонить мужу. Телефона на площадке не было, и бедную американку повезли в гостиницу.

Дома Крупский ходил туда-сюда с телефонной трубкой. В принципе это была привычная картина. Он вообще часами «висел на телефоне», вечно кому-то что-то объяснял, доказывал. Только обычно он ходил по дому в шортах, лето как никак, а тут брюки, рубашка, даже туфли. Готов был идти к Белому дому, ждал меня. Весь день он провел, убеждая выйти тех, кто «да ну нах», успокаивая тех, кто в истерике, договариваясь найтись с теми, кто уже идет, как отец родной напоминал одним потеплее одеться, другим прихватить коньяк. А идти-то было страшно. Даже ему.

Потом после провала путча многие говорили, что с самого начала верили в быструю победу над стариками из телевизора. Мы с Крупским не верили. Мы родились и выросли в стране под названием СССР, где старики из телевизора были хозяевами, у них все получалось. Мы вполне допускали, что у них и сейчас получится, что это наша последняя ночь в живой стране, что завтра снова наступит зима. Но как же не хотелось сдаться им без боя, молча вернуться в норы и бухать вспоминая «оттепель конца 80-х». Именно такой «не молодежный» упаднический разговор мы вели по дороге к Белому дому.

Дальше было хуже. Мы только подходили, Крупский уже переменился в лице, заговорил другим голосом. Он издалека поймал то зверское напряжение, которое исходило от собравшихся, мрачно встал рядом с незнакомыми мужиками, и больше ничего, ни появление друзей, ни испуганная замерзшая я, ни коньяк «Юбилейный», ничего не могло его переключить. Это была страшная ночь. На рассвете мы возвращались в полном молчании.

Дома разрывался телефон, родители в ужасе. Врать и отпираться не имело смысла – новости, кажется СNN или Euronews, всю ночь повторяли сюжет с крупным планом Крупского в первых рядах оцепления. Мы посмеялись. Он бросился пересказывать друзьям, мол, с такой цыганской рожей в толпе не затеряешься, «спалил» Алину перед родителями, не быть мне разведчиком. Ожил, «разморозился» минут на пятнадцать. Даже показал мне совсем новый текст, вчерашний, безрадостный и жуткий, кажется «Война». Дальше новости на «Эхе Москвы» и снова обзвон - убеждать, стыдить, настаивать, снова про теплые куртки, сигареты, коньяк. Помню, я намекнула, что он слишком давит на людей, забыл про свободу выбора, предложила не так активно «работать Че Геварой». Получила ответ «Чем больше нас тем меньше их!», причем адски серьезно. Мы чуть не поссорились. За сутки я не успела привыкнуть, что он может быть так сосредоточен, даже зол, что ирония и легкость отключаются в секунду. Кстати, он больше ни разу таким и не был. С момента знакомства мы много говорили о политике, об истории двадцатого века, о сталинизме, о провале проекта «СССР». Его это интересовало. Но поверить, что передо мной настоящий боец и патриот, ой, мама дорогая, трудно, честное слово. Оставшиеся два дня до наступления полной ясности с путчем шутить и спорить я больше не пробовала, от греха подальше. Хорошо помню, как жестко Крупский послал парня, стоящего рядом в оцеплении, такого же «баррикадника», за попытку иронично подбодрить известного музыканта «а чо? вам рокерам, один фиг, вернетесь в подполье, как при совке, будете героями». Музыкант Анатолий Крупнов совсем не хотел назад в подвалы, пусть трижды героем, вот чо. Он хотел видеть свою страну частью большого свободного мира и делал для этого все возможное.

Через год или два, точно не помню, в день концерта «Рок на баррикадах», после выступления «Обелиска», мы сидели на траве рядом с Белым домом, вспоминали с каким-то журналистом события августа 91-ого. Крупский признался, как его раздражают разговоры о романтике революции, о бешенном драйве тех трех дней. Лично он помнит только гнев, страх за близких и острое желание сопротивляться без особой веры в успех. Вот так мрачно и серьезно, никакого рок-н-ролла. И это наш Крупский, который больше всего на свете любил сцену, себя на сцене, и всякое событие с готовностью превращал в площадку для собственного «звездного выхода».

Повторяю, таким как в эти три дня августа 91-ого я его больше никогда не видела. Наверное и хорошо.

https://vk.com/godkrupnova
взято тут