gracija (Осколки_Литературы) все записи автора
Настроение сейчас - серьезное...В передней ждет дама. Увидев меня, она поспешно
направляется мне навстречу. Густая дорожная вуаль закрывает
ее лицо. Я хочу поздороваться с ней, но она сама начинает
говорить.
- Добрый день, доктор, - начинает она по-английски. (Ее
речь кажется мне слишком плавной и как бы наперед
заученной.) - Простите, что я врываюсь к вам. Но мы были
как раз на станции, наш автомобиль остался там. - "Почему
она не подъехала к дому?" - молнией промелькнуло у меня в
голове. - И вот я вспомнила, что вы живете здесь. Я так
много слышала о вас, с вице-резидентом вы проделали прямо
чудо, его нога отлично зажила, он опять уже играет в гольф.
Да, да, у нас все говорят об этом, и мы охотно отдали бы
нашего ворчливого военного врача и обоих других в придачу,
если бы вы переехали к нам. Вообще, почему вас никогда не
видно? Вы живете, точно йог...
И так она тараторит без конца, торопится и не дает мне
вставить ни слова. Что-то нервное и неспокойное чувствуется
в этой пустой болтовне, и я сам заражаюсь беспокойством
своей гостьи. Почему она так много говорит, задаю я себе
вопрос, почему не называет себя? Почему не снимает вуали?
Лихорадка у нее, что ли? Больна она? Сумасшедшая? Я все
сильнее волнуюсь, чувствую себя в смешном положении, стоя
так перед ней под неиссякаемым потоком ее болтовни.
Наконец, она на миг останавливается, и я прошу ее наверх.
Она делает своему бою знак остаться и первая поднимается по
лестнице.
- Как у вас мило, - говорит она, осматривая мою комнату.
- О, какая прелесть, книги! Я хотела бы их все прочесть! -
Она подходит к полке и рассматривает названия книг. В
первый раз с тех пор как я вышел к ней, она на минуту
умолкает.
- Разрешите предложить вам чаю? - спрашиваю я.
Она, не оборачиваясь, продолжает рассматривать корешки
книг.
- Нет, спасибо, доктор... нам нужно сейчас же ехать
дальше... у меня мало времени... это была ведь просто
прогулка... Ах, у вас есть и Флобер, я его так люблю...
чудесная, удивительная вещь его "Education sentimentale"...
(1) Я вижу, вы читаете и по-французски. Чего только вы не
знаете!.. Да, немцы... их всему учат в школе... Право,
удивительно - знать столько языков!.. Вице-резидент бредит
вами и всегда говорит, что вы единственный хирург, к кому он
лег бы под нож... Наш старый доктор годится только для игры
в бридж... Кстати, знаете ли (она все еще говорит, не
оборачиваясь), сегодня мне самой пришло в голову, что хорошо
было бы посоветоваться с вами... а мы как раз проезжали
мимо, я и подумала... Ну, вы сегодня, может быть, заняты...
я лучше заеду в другой раз.
"Наконец-то ты раскрыла карты!" - сейчас же подумал я.
Но я и виду не подал и заверил ее, что сочту за честь быть
полезным ей теперь или когда ей угодно.
- У меня ничего серьезного, - сказала она,
полуобернувшись ко мне и в то же время перелистывая книгу,
снятую с полки, - ничего серьезного, пустяки... женские
неполадки, головокружение, обмороки. Сегодня утром, во
время езды, на повороте мне вдруг стало дурно, я упала без
чувств... бой должен был поднять меня и принести воды...
Ну, может быть, шофер слишком быстро ехал... как вы
думаете, доктор?
- Так трудно сказать. У вас часто подобные обмороки?
- Нет... то есть да... в последнее время... именно в
самое последнее время... да... обмороки и тошнота.
Она уже опять повернулась к книжному шкафу, ставит книгу
на место, вынимает другую и начинает перелистывать.
Удивительно, почему это она все перелистывает... так
нервно, почему не подымает глаз из-под вуали? Я намеренно
ничего не говорю. Мне хочется заставить ее ждать. Наконец,
она снова начинает гоном легкой болтовни:
- Не правда ли, доктор, в этом нет ничего серьезного?
Это не какая-нибудь опасная тропическая болезнь?
- Я должен сначала посмотреть, нет ли у вас жара.
Позвольте ваш пульс...
Я направляюсь к ней, но она слегка отстраняется.
- Нет, нет, у меня нет жара... безусловно, безусловно
нет... я измеряю температуру каждый день, с тех пор... с
тех пор, как начались эти обмороки. Жара нет, всегда
тридцать шесть и четыре. И желудок в порядке.
Я медлю. Во мне все растет подозрение: я чувствую, что
эта женщина чего-то от меня хочет, в такую глушь ведь не
приезжают, чтобы поговорить о Флобере. Я заставляю ее ждать
минуту, другую. - Простите, - говорю я затем, - разрешите
мне задать вам несколько вопросов?
- Конечно, вы ведь врач! - отвечает она, но тут же опять
поворачивается ко мне спиной и начинает перебирать книги.
- У вас есть дети?
- Да, сын.
- А было ли у вас... было ли у вас раньше... я хочу
сказать - тогда... были ли у вас подобные явления?
- Да.
Ее голос стал теперь совсем другим, отчетливым, без
всякого жеманства и нервности.
- А возможно ли, чтобы вы... простите за вопрос...
возможно ли, чтобы сейчас была та же причина?
- Да.
Резко, словно острым ножом, отрезала она это. Ничто не
дрогнуло в ее лице, которое я видел в профиль.
- Лучше всего, сударыня, если я осмотрю вас... вы
разрешите попросить вас... перейти в другую комнату?
Тут она вдруг оборачивается. Сквозь вуаль я чувствую ее
холодный, решительный взгляд, устремленный на меня.
- Нет... в этом нет надобности... я вполне уверена в
причине моего недомогания.
Голос на мгновение умолк. В темноте снова блеснул
наполненный стакан.
- Итак, слушайте... но сначала постарайтесь вдуматься во
все это: к человеку, погибающему от одиночества, вторгается
женщина, впервые за много лет белая женщина переступает
порог его комнаты... И вдруг я чувствую присутствие в
комнате чего-то зловещего, какой-то опасности. Я весь
похолодел: мной овладел страх перед железной решимостью
этой женщины, начавшей с беспечной болтовни, а потом вдруг
обнажившей свое требование, словно сверкнувший клинок. Я
знал ведь, чего она от меня хотела, угадал это сразу - не в
первый раз женщина обращалась ко мне с такой просьбой, но
они приходили не так, приходили пристыженные и умоляющие,
плакали и заклинали спасти их. Но тут была... тут была
железная, чисто мужская решимость... с первой секунды
почувствовал я, что эта женщина сильнее меня... что она
может подчинить меня своей воле... Однако... однако... во
мне поднималась какая-то злоба... гордость мужчины, обида,
потому что... я сказал уже, что с первой секунды, даже
раньше чем я увидел эту женщину, я почувствовал в ней врага.
Сначала я молчал. Молчал упорно и ожесточенно. Я
чувствовал, что она смотрит на меня из-под вуали, смотрит
прямо, требовательно и хочет заставить меня говорить. Но я
не уступал. Я заговорил, но... уклончиво... невольно
переняв ее болтливый, равнодушный тон. Я притворялся, что
не понял ее, потому что - не знаю, можете ли вы понять это -
я хотел заставить ее высказаться яснее, я не хотел
предлагать, наоборот... хотел, чтобы она попросила...
именно она, явившаяся с таким повелительным видом... И,
кроме того, я знал, какую власть надо мной имеют такие
высокомерные, холодные женщины.
Я ходил вокруг да около, говорил, что ей нечего
опасаться, что такие обмороки в порядке вещей, более того,
они даже являются залогом нормального развития беременности.
Я приводил случаи из медицинских журналов... Я говорил,
говорил спокойно и легко, рассматривая ее недомогание как
нечто весьма обычное, и... все ждал, что она меня
остановит. Я знал, что она не выдержит.
И действительно, она резким движением прервала меня,
словно отметая все эти успокоительные разговоры.
- Меня, доктор, не это тревожит. В тот раз, когда я
носила первого ребенка, мое здоровье было в лучшем
состоянии... но теперь я уж не та... у меня бывают
сердечные припадки...
- Вот как, сердечные припадки? - повторил я, изображая
на лице беспокойство. - Сейчас послушаем! - Я сделал вид,
что встаю, чтобы достать трубку. Но она мгновенно
остановила меня. Голос ее звучал теперь резко и
повелительно, как команда.
- У меня бывают припадки, доктор, и я попрошу вас верить
моим словам. Я не хотела бы терять время на исследования -
вы могли бы, думается, оказать мне немного больше доверия.
Я, со своей стороны, достаточно доказала свое доверие к вам.
Теперь это была уже борьба, открыто брошенный вызов. И я
принял его.
- Доверие требует откровенности, полной откровенности.
Говорите ясно, я ведь врач. И первым делом снимите вуаль,
садитесь сюда, оставьте книги и все эти уловки. К врачу не
приходят под вуалью.
Гордо выпрямившись, она окинула меня взглядом. Минуту
помедлила. Потом села и подняла вуаль. Я увидел лицо -
такое, какое боялся увидеть: непроницаемое,
свидетельствующее о твердом, решительном характере,
Отмеченное не зависящей от возраста красотою, с серыми
глазами, какие часто бывают у англичанок, - очень спокойные,
но скрывающие затаенный огонь. Эти тонкие сжатые губы умели
хранить тайну. Она смотрела на меня повелительно и
испытующе, с такой холодной жестокостью, что я не выдержал и
невольно отвел взгляд.
Она слегка постукивала пальцами по столу. Значит, и она
нервничала. Затем она вдруг сказала: - Знаете вы, доктор,
чего я от вас хочу, или не знаете?
- Кажется, знаю. Но лучше поговорим начистоту. Вы
хотите освободиться от вашего состояния... хотите, чтобы я
избавил вас от обмороков и тошноты, устранив... устранив
причину. В этом все дело?
- Да.
Как нож гильотины, упало это слово.
- А вы знаете, что подобные эксперименты опасны... для
обеих сторон?
- Да.
- Что закон запрещает их?
- Бывают случаи, когда это не только не запрещено, но,
напротив, рекомендуется.
- Но это требует заключения врача.
- Так вы дайте это заключение. Вы - врач.
Ясно, твердо, не мигая, смотрели на меня ее глаза. Это
был приказ, и я, малодушный человек, дрожал, пораженный
демонической силой ее воли. Но я еще корчился, не хотел
показать, что уже раздавлен. "Только не спешить! Всячески
оттягивать! Принудить ее просить", - нашептывало мне
какое-то смутное вожделение.
- Это не всегда во власти врача. Но я готов...
посоветоваться с коллегой в больнице...
- Не надо мне вашего коллеги... я пришла к вам.
- Позвольте узнать, почему именно ко мне?
Она холодно взглянула на меня.
- Не вижу причины скрывать это от вас. Вы живете в
стороне, вы меня не знаете, вы хороший врач, и вы... - она
в первый раз запнулась, - вероятно, недолго пробудете в этих
местах, особенно если... если вы сможете увезти домой
значительную сумму.
Меня так и обдало холодом. Эта сухая, чисто коммерческая
расчетливость ошеломила меня. До сих пор губы ее еще не
раскрылись для просьбы, но она давно уже все вычислила и
сначала выследила меня, как дичь, а потом начала травлю. Я
чувствовал, как проникает в меня ее демоническая воля, но
сопротивлялся с ожесточением. Еще раз заставил я себя
принять деловитый, почти иронический тон.
- И эту значительную сумму вы... вы предоставили бы в
мое распоряжение?
- За вашу помощь и немедленный отъезд.
- Вы знаете, что я, таким образом, теряю право на пенсию?
- Я возмещу вам ее.
- Вы говорите очень ясно... Но я хотел бы еще большей
ясности. Какую сумму имели вы в виду в качестве гонорара?
- Двенадцать тысяч гульденов, с выплатой по чеку в
Амстердаме.
Я задрожал... задрожал от гнева и... от восхищения.
Все она рассчитала - и сумму, и способ платежа, принуждавший
меня к отъезду; она меня оценила и купила, не зная меня,
распорядилась мной, уверенная в своей власти. Мне хотелось
ударить ее по лицу... Но когда я поднялся (она тоже встала)
и посмотрел ей прямо в глаза, взглянув на этот плотно сжатый
рот, не желавший просить, на этот надменный лоб, не желавший
склониться, мной вдруг овладела... овладела... какая- то
жажда мести, насилия. Должно быть, и она это почувствовала,
потому что высоко подняла брови, как делают, когда хотят
осадить навязчивого человека; ни она, ни я уже не скрывали
своей ненависти. Я знал, что она ненавидит меня, потому что
нуждается во мне, а я ее ненавидел за то... за то, что она
не хотела просить. В эту секунду, в эту единственную
секунду молчания мы в первый раз заговорили вполне
откровенно. Потом, словно липкий гад, впилась в меня мысль,
и я сказал... сказал ей...
Но постойте, так вам не понять, что я сделал... что
сказал... мне нужно сначала объяснить вам, как... как
зародилась во мне эта безумная мысль...
Опять тихонько звякнул во тьме стакан. И голос продолжал
с еще большим волнением:
- Не думайте, что я хочу умалять свою вину,
оправдываться, обелять себя... Но вы без этого не
поймете... Не знаю, был ли я когда-нибудь хорошим
человеком... но, кажется, помогал я всегда охотно... А там
в моей собачьей жизни это была ведь единственная радость:
пользуясь горсточкой знаний, вколоченных в мозг, сохранить
жизнь живому существу... Я чувствовал себя тогда господом
богом... Право, это были мои лучшие минуты, когда приходил
этакий желтый парнишка, посиневший от страха, с змеиным
укусом на вспухшей ноге, слезно умоляя, чтобы ему не
отрезали ногу, и я умудрялся спасти его. Я ездил в самые
отдаленные места, чтобы помочь лежавшей в лихорадке женщине;
случалось мне оказывать и такую помощь, какой ждала от меня
сегодняшняя посетительница, - еще в Европе, в клинике. Но
тогда я чувствовал, что я кому-то нужен, тогда я знал, что
спасаю кого-то от смерти или от отчаяния, а это и нужно
самому помогающему, - сознание, что ты нужен другому...
caffelatte (Осколки_Литературы) все записи автора
Кому интересно получить РАЗРАБОТАННЫЙ ПЛАН ПРОДВИЖЕНИЯ ВАС КАК ПИСАТЕЛЯ:
Sergey_Kin (Осколки_Литературы) все записи автора
