Хотя мы оба выросли на Подоле - киевской Молдаванке, районе еврейской бедноты - и жили совсем рядом и в одно время – Саша в 36-м номере на Константиновской, а моя бабушка в 22-м, возле кинотеатра «Октябрь», а другая бабушка тоже недалеко, на Спасской возле Днепра - познакомились мы только в мое последнее киевское лето 1991 года, незадолго до отъезда в Штаты, когда у Саши проходила его первая персональная выставка. Мне позвонил приятель и сказал, что у его знакомого художника Саши Качкина открылась выставка, и очень посоветовал на нее сходить. Был конец перестройки, и выставка в Киеве молодого художника с еврейской фамилией сама по себе уже почти не удивляла.

Дома у Саши висит одна из немногих его не портретных работ «Футбол на Подоле»: школьная спортивная площадка огорожена высокой сеткой; глухой, без окон, брандмауэр старого доходного дома освещен заходящим солнцем; теплые киевские сумерки, игра идет, пока ещё различим старый потемневший мяч – эта площадка была как раз между нашими домами, сразу за «Октябрем», а вообще таких на Подоле было много, почти возле каждой школы, и на всех, с ранней весны до поздней осени, по вечерам, играли в футбол. Составы команд непрерывно менялись, вновь подходившие ребята включались в ту из команд, где было меньше игроков, и всегда можно было выйти из игры, если нужно было срочно бежать домой делать уроки. Могли бы и мы с Сашей там гонять мяч, и даже за одну команду, но, похоже, нет, тогда не пересеклись – детская память цепкая, я бы его запомнил. 

Символично, что первая персональная Сашина выставка проходила на Подоле в только что открытом музее Киева - похоже, его потом закрыли. Это было старое двухэтажное здание, стоявшее у подножия Андреевского спуска, если не ошибаюсь, прямо на Боричевом току. Сверху нависала Андреевская церковь Бартоломео Растрелли, а чуть пониже, сквозь кусты ивняка, покрывавшего гору, мог просматриваться и булгаковский дом номер 13. От шумной Контрактовой (тогда Красной) площади музей отделяла Покровская церковь Григоровича Барского с тремя куполами в ряд на карпатский манер; и тут же, через дорогу, белела церквушка Николая Доброго с наружной галерейкой, в которой отец Александр отпевал мать Булгакова – «светлую королеву» из «Белой гвардии» - там, что ни шаг, то киевская история.

 Будучи по каким-то предотъездным делам на Подоле, я зашел в музей в будний день в сонное послеобеденное время. Дверь на втором этаже, где был сам музей, оказалась заперта. Я спустился вниз и пошел по длинному коридору, трогая подряд ручки дверей. Наконец одна из них открылась. Сидевшая за столом девушка на мой вопрос о музее сказала, что сейчас его для меня откроет. Мы поднялись на второй этаж, она повернула ключ, толкнула дверь и, включив свет, оставила меня одного.

Думаю, мало, кто может похвастать, что ему довелось побыть пару часов наедине с целой выставкой Сашиных картин.

С тех пор у Саши прошло много выставок в разных странах и на разных континентах. Я дважды бывал на его выставках в Торонто, где он сейчас живет, и оба раза, даже в будние дни, в залах галереи, где они проходили, было полно людей.

Уже позже, но тем же последним киевским летом, была Сашина мастерская на Оболоне с огромными окнами на Днепр, песчаные острова и бесконечные левобережные пляжи. В мастерской стояло старое продавленное кресло. Из-под наброшенной накидки выглядывал истертый красный бархат. В это кресло Саша усаживал посетителей, когда неторопливо показывал свои картины. Сиживал в нем и я. Лишь спустя много лет, когда мы оба уже жили в Западном полушарии, Саша как-то рассказал мне, что это кресло ему подарил приятель художник, у которого была мастерская в 11-м номере по Андреевскому спуску, отделенном от дома Булгакова узкой щелью, в которой Николка прятал конфетную коробку с пистолетами, если кто ещё помнит «Белую гвардию». Через эту щель Сашин приятель и перетащил это кресло с чердака 13 номера, когда там шел ремонт. Быть может, это в нем до меня сиживал капитан Тальберг, жених Елены или старший брат Алексей. (Как-то начав перечитывать Роман, я сразу наткнулся на описание квартиры: «вот этот изразец, и мебель старого красного бархата...» - и тут же вспомнил Сашину мастерскую).

Большинство Сашиных героев вышли из мечтаний еврейской бедноты: они храбрые тореадоры («Тореадор»), катаются на тиграх («Верхом на тигре») и летают по небу с неугомонными петухами («Полет»). Они играют на скрипке, как Яша Хейфец («Скрипач»), и на трубе в прокуренных джаз клубах, как великий Сачмо («Свинг»). Они дирижируют оркестрами («Дирижер») и веселят соседей на общей кухне («Праздник»). Они разговаривают с птицами («Разговор»), и грозные львы охраняют их одинокий сон («Сон»). Они знают цену исчезающему и даже остановившемуся времени («Уходящее время», «Ожидание»), а потому, как никто, ценят его неспешное течение («Вышивание»).

Тореадор

Верхом на тигре

Полет

Скрипач

Свинг

Дирижер

Праздник

Разговор

Сон

Уходящее время

Ожидание

Вышивание

Глупо пытаться перечислить все, что грезится этим людям, вышедшим из мира в котором «отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили её на костях маленьких людей – учили детей музыке». На первый взгляд Саше ближе главный герой этого рассказа Бабеля («Пробуждение»), тот, который сбегал с уроков и «днем рассказывал небылицы соседским мальчикам, а ночью переносил их на бумагу». Но все же это не сам Саша – сам он как раз в это время старательно учился: вначале в художественной студии при Дворце пионеров, затем в Республиканской Художественной школе, которую закончил с отличием, и, наконец, в знаменитом Киевском Художественном институте, диплом которого оставил себе на память. (Я написал: «красный диплом», но Саша меня поправил: «четверки по политэкономии, научному коммунизму и английскому»). Так, что, как почти все великие модернисты, те, кто навсегда остался в истории живописи, Саша начал с того, что получил хорошее классическое образование.

Открою один Сашин секрет: у него, портретного художника, нет и никогда не было моделей (!). Но самое удивительное, что, хотя все его герои родились на холсте под его кистью, я хорошо был знаком с ними и раньше. Я могу подробно рассказать не только о них самих, но и об их семьях, их детях и родственниках и, иногда, даже припомнить, как их звали. Я хорошо помню эту вечно улыбающуюся старушку из 20 номера со Спасской, единственную уцелевшую во время войны из большой подольской семьи - она всегда кормила голубей перед нашими окнами, - хотя в жизни она выглядела совершенно иначе, чем на Сашиной картине («Подруги»). Я помню и этого веселого старичка – в жизни у него не было трех пальцев на левой руке и уж точно никогда не было такой шляпы–колпака («Сюрприз»). Он стоял со своим допотопным сатуратором на подольской набережной возле причала, откуда пассажирские баржи - «лапти» - отходили на Труханов остров, на пляж, к старому яхт-клубу, и продавал колючую газировку с сиропом. А это я сам, читаю «Трех мушкетеров» - и хоть было мне тогда чуть меньше – всего лет десять, но это не важно – это я сам. («Чтение»). (На Сашином месте я бы и назвал эту картину «Три мушкетера» - для тех, кто не знает, ЧТО можно ТАК читать). А это моя бабушка задремала на старом диване, на котором и я спал, когда оставался у нее ночевать, и это ей поют во сне слетевшиеся птички («Спящая»). И это она же ведет бесконечный разговор со своей подружкой Анютой, такой же, как и она сама, навсегда послевоенной вдовой (« Бесконечный разговор»). (И дело тут, конечно, не в том, что Саша точно мог видеть мою бабушку - она была на Подоле заметным человеком: работала в «Октябре» билетёром, - это благодаря ей я уже в пятом классе три раза посмотрел «В джазе только девушки» с Мэрилин Монро и провел на первый утренний сеанс в полупустой зал весь наш двор, чем и покорил свою первую любовь).

Подруги

Сюрприз

Чтение

Спящая

Бесконечный разговор

Как все писатели и художники первого ранга, Саша описывает не окружающий его мир, а свой собственный. Этот мир только очень похож на настоящий, но на самом деле это, конечно, мир Саши Качкина! И в изобразительных средствах Саша тоже художник первого ранга. В авторстве Сашиных картин не ошибешься - для этого не нужно быть искусствоведом. Как не нужно быть и искусствоведом для того, чтобы увидеть, как многому Саша научился у старых мастеров, тем более, что он это и сам не скрывает. Как ещё один навязчивый сон-мечта, возникает рядом с его немолодыми героинями веласкесовская инфанта со скрипкой или флейтой – знал бы Веласкес, что она умеет играть... («Фантазия на тему Веласкеса», «Ансамбль»). Но Саша уже не пытается рассказать нам всё о своих героях, как это делали старые мастера – его не интересуют мелкие подробности их материальной жизни, – он рисует нам только их внутренний мир. Но опуская детали, Саша не заставляет нас впадать в транс самосозерцания, чтобы представить их. На его картинах удивительно точно выбрано соотношение пути, пройденного художником, и той его сладкой части, которую предстоит пройти зрителю.

Фантазия на тему Веласкеса

Ансамбль

Я много раз спрашивал Сашу - как, откуда возникают у него в голове эти лица? В ответ Саша всегда утверждает, что ничего не придумывает. Он говорит, что его проблема только правильно нарисовать нос, правильно нарисовать ухо, правильно положить цвет и свет, и его герои сами, и порой неожиданно для него самого, возникают из этой «скучной ремесленной» работы. Точнее Мандельштама тут не скажешь:

«Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота - не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра».

И если красота спорна, то бесспорна энергия добра исходящая от Сашиных холстов.

Саша по натуре не богемный человек. Он трудяга. С богемой его роднит разве что работа по ночам, но и тут он мне больше напоминает рабочих ночных профессий.

Работает он неторопливо, но без остановок. Готовые работы иногда месяцами отстаиваются в мастерской, ожидая последнего мазка, который вдохнет в них жизнь. «Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два» (все тот же Бабель, «Гюи де Мопассан»). Но иногда, видимо мучительно не найдя этого последнего движения, Саше не жаль полностью переписать уже готовую работу, от которой не отказался бы ни один ценитель живописи.

Переехав в Канаду, Саша не потерялся. Его старики повеселели («Соблазнение шампанским», «Танец») и помолодели. В своих снах они теперь летают не только по небу, но во вполне земных по своей безумности танцах («Конкурс», «Движение»).

Соблазнение шампанским

Танец

Конкурс

Движение

На Сашиных картинах появляются дети. Саша мудреет. Дома у меня висят «Мальчик с дудочкой» и «Девочка» («Новая кукла»). У моих друзей - «Кукольник». И если, глядя на его стариков, безошибочно и подробно читается их прожитая жизнь, то в растерянных перед открывающейся жизнью глазах детей столь же подробно и неотвратимо читается их будущее, от которого, иногда, становится не по себе. Кажется, что Саша обладает магическим кристаллом, который американцы называют «crystal ball» - кристаллом, позволяющим заглянуть в будущее. Секрет тут прост: его дети той же породы, что и старики, а сказано Экклезиастом: «Что было то и будет» («Первый внук»).

Мальчик с дудочкой

Новая кукла

Кукольник

Первый внук

И ещё, глядя на Сашиных детей, вспоминается дзен буддизм: «Истину знают только дети, взрослые её забывают».

Саша её сохранил на всю жизнь.

Автор: Марк Крымский
источник