Конечно, с детства, - книжки с картинками. На картинках – кудрявый мальчик в белой рубахе навыпуск, ремешком подпоясанной. Такой правильный мальчик, что, по моим ощущениям, к нему и пыль не прилипала. «Когда был Ленин маленький, С кудрявой головой, Он тоже бегал в валенках По горке ледяной». Ещё из книжек помнятся рассказы Зощенко про Ленина. Как вождь мирового пролетариата в очереди к парикмахеру сидел и как в тюрьме чернильницы из хлеба ел.

Помню, как в пионеры принимали. В третьем классе. В день рождения Ильича. Линейка была. В барабан били, в горн дудели и знамя гордо несли кому положено. После линейки нам подарили книжки. Мне – книжку-рассказ Л.Н. Толстого «Акула» (вот так незаметно жизнь и подпихивала к морской карьере). Там картинок было больше, чем букв. В общем, нормальная такая книжка.
А Серёжку Кабарухина в пионеры не приняли: он учился плохо. Серёжка делал вид, что ему плевать, а на самом деле было не плевать, и он очень расстроился. Я знаю.

Как-то на уроке, в день рождения Ленина, наша учительница Прасковья Гавриловна сказала, что у людей в мозгу бывает серое и белое вещество. Так вот у Ленина, сказала она, когда его голову после смерти вскрыли, было только одно белое вещество. А потом она заплакала от горя, потому что Ленин умер, а ему бы жить и жить. А я всё думал: а у меня какого вещества больше, серого или белого? Хорошо бы, белого побольше. Чтоб не в дураках.

А в четвёртом классе мне мама из Измаила гостинцы привезла: шариковые ручки, которые в городе, если и были, то единицы. И жевательную резинку. Я хотел похвастаться и жевал её на Совете пионерской дружины школы. Хорошо жевал. Старательно. Ещё и пальцами её изо рта на всю длину руки вытягивал. В общем, это был мой звёздный час. И все завидовали. А одна девочка, которая не сводила с жевательной резинки глаз, вдруг сказала, что это скотство и мещанство, и «что бы дедушка Ленин сказал, когда увидел?» Про мещанство я не понял, а от «скотства» мне стало обидно, я покраснел и перестал изображать шредер. А про девочку я подумал, что она дура: ну, чего бы Ленин подумал, если в его время и жевательной резинки-то не было? Наверно, ему бы стало интересно. И мы бы с ним эту резинку вместе пожевали, как Том Сойер и Бекки Тэтчер.

Помню, зимой 1974 года нас (ну, тех у кого предположительно белого вещества было больше, чем серого) от школы возили в Ленинград и Москву. Из Владивостока. Неблизкий свет.
Я из поездки больше всего цирк запомнил с Никулиным и как в Мавзолей ходили. Ну, и Эрмитаж, конечно. А то ещё подумаете, что если я про Эрмитаж не пишу, то вовсе неинтеллигентным мальчиком рос. Я ого-го какой интеллигентный был. Это сейчас вот жизнь маленько пообтесала, материться непотребно стал и водку жрать. А тогда – сплошное белое вещество от штиблет до панамки. Мальчик-колокольчик. Смотрю на детские фотографии и плачу от умиления: какого ангела мир потерял!

Да, ладно, чего я всё про Эрмитаж, да про Эрмитаж? Мавзолей тоже круто. Холодно вот только: зима всё же. И очередь длиннющая, как… как в Мавзолей. И новобрачные постоянно подъезжают и без очереди всё норовили так – шасть в Мавзолей парами. Наверно, традиция такая была. Чтобы Ильич выбор супруга одобрил. Или ещё зачем, не знаю, но шастали они туда постоянно. Я даже подумал тогда, что Мавзолей надо было в Симбирске ставить: там людей поменьше, и женятся они, наверно, не так часто, как в Москве. А тут – вона их… едут и едут, шастают и шастают. Так ведь замёрзнуть ненароком можно! А рядом с вождём окоченевшего меня, хорошего такого, вряд ли положат. Так, малой скоростью во Владивосток и отправят. К маме. Прими, мол, сына.
Вот в таких скорбных думах я ко входу в Мавзолей и подошёл. А там дядьки строгие на всех злыми глазами зыркают и вполголоса прикрикивают: «Руки из карманов! Руки из карманов!!»
Пропустили меня, ага. А чего с меня взять? Куртка на рыбьем меху – и та не застёгивалась: молния сломалась. Куртка аж в 1972 году в Таганроге мамой куплена. Красивая такая куртка, болониевая. Голубого цвета. Донашивать же надо? Надо. Вот я и донашивал до окончания школы. Новую куртку я себе в 1976 году купил. Из матросской зарплаты. А так – бушлаты носил. Да чего я с этой курткой, как с Эрмитажем? Я ж про Мавзолей!

Подошёл я, значит, ко входу в Мавзолей, а там ступеньки. И на ступеньках копейка валяется, медью влажно поблёскивает. Я ещё поднять её хотел, но вовремя передумал: не дай Бог, врежут те дядьки-руки-из-карманов по кумполу, диверсию подозревая, так всё остатнее белое вещество из моей головы-то и выбьют. А я его, небось, всю жизнь по капле собирал. С мамкиной утробы. Вещества, его ж больше копейки жалко. Но и копейку до сих пор помню.

Потом, помню, в курсантские годы, конспектировали мы работы Ильича. А работ у него богато было. На все случаи жизни. Как у Конфуция. Я, если честно, ни одной до конца не прочитал. Даже самой коротюсенькой. Лениво было. Я и конспекты первоисточников из чужих конспектов переписывал, его текст и мои личные муки безбожно сокращая. Потом вообще некоторые слова и фразы в иероглифы переделал: «средства производства», «производство средств производства» (как я не свихнулся, конспектируя, – не знаю), «капитализм» и прочие часто встречающиеся «измы» (Конфуций – так Конфуций!). А преподавателю нашему, Шендель Шавельевне, это нравилось. Ей только давай. Я имею в виду нововведения в тексте. Самой, наверно, скучно было. Я думал, она конспекты курсантов не читает, а она читала. Интересный человек она, Шендель Шавельевна. Ей как-то Витя Мацак в годы горбачёвской «перестройки» съязвил, увидев, как она у выхода из магазина очумело смотрит на полученные два куска хозяйственного мыла:

- Ну, что, Шендель Шавельевна, помог Вам Ваш научный коммунизм?
- Да погоди, ты, Витя, с научным коммунизмом. Ты мне лучше скажи, какой дурак придумал, что двух кусков мыла мне на месяц хватит?

Было время, я и в университете марксизма-ленинизма учился. И даже закончил его с одними пятёрками: очень сын крановщицы хотел «в люди» выбиться. Хоть и было понятие, что в люди не выбиваются, ими рождаются. Но всё ж. Там ещё над входом цитата красовалась: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Корявая, бездоказательная фраза, как я считаю. На уровне рекламы. Но что было, то было.
Изучал я там исторический опыт КПСС. Наш выпуск последним был. Выпустился, но работ Ленина принципиально не читал. Язык хорошо подвешен был, соображалка работала. Этого хватало.
Вскорости и КПСС ластами щёлкнул, и Союз в Беловежской пуще алкаши распилили.

Ещё помню старушечку. Убогонькую. Она в трамвае ехала и тогдашнюю власть почём зря кляла. Ельцина, Гайдара с Чубайсом – всех, в три колена мать. А когда я к выходу стал протискиваться, она почему-то на меня посмотрела и сказала: «Вы только Ильича нашего не трогайте, сынки!»

А дальше и вовсе не до Ленина стало. Но, как говорят, «пережили голод, переживём и изобилие». Утрёмся.

Вот что я вспомнил в день смерти вождя. «Камень на камень, Кирпич на кирпич, Умер наш Ленин, Владимир Ильич».

Похоронить его надо, «Ильича нашего». На исторической родине. Плохо, когда в самом центре столицы кладбище разлеглось.