скомканные дни как слипшиеся леденцы или неразборчивый полустёршийся билетик в кармане, как утонувший в луже лист, похожий на жука, летящего к солнцу.

что-то ещё как что-то ещё; давай завтра оно станет уже на своём себе, спокойное и пустое ясное.

(тишина, и я слышу, как где-то за стенкой храпит сосед. и ростом с дом бесшумная тень кота, задевшего фонарь)

Читать далее...

Читать далее...

как водится, мне проще втечь в странной формы клубок, чем строить из себя прямые углы; оказывается, это затруднение не вообще, а имеет конкретную форму/ вот например, правую сторону нужно подтягивать за левой, её недостаёт, и это даже как-то символично.

 

 

 

недавно смотрела удивительный сон про влетающий в окно мерцающий и лёгкий снег форм и образов, врастающих в пространство, сладкий на вкус и хрустящий на ощупь.

с бисером случился синий период, вынула наконец из головы наружу безупречно синей воды стрекозиную штуку, которая уже две весны пропустила в ожидании своей этой; за ней ещё две штуковины тянутся - лабрадоритовые реки, моховые берега, стрекозий ключ. синий период под знаком воды и башляра, которого читаю слишком медленно. и если голоса далёких звёзд по дороге могут сделаться бесплотным эхом, то вода реки от верхнего берега к нижнему приходит живой, и потому шить синих стрекоз что трогать чужой сон. что говорить через течение слова по многу раз, потому что их уносит, потому что очень тонкая грань, чужой тотем стартует из-под пальцев на все четыре крыла. привет -

 

из перегноя грусти растут новые листья.
видно, тепло, видно, светло,
крохотно и трепетно; сквозит.
клетки кафельные, прожилки тенью - ежевечерне
вчерне нацарапал предстоящее перед прошлым
было пошлым стало прозрачным
(ключом может быть старый ботинок, жестяная банка,
лохмотья-полиэтилен - любой тлен
который мусор и не даётся в руки)
(ключа достаточно)
тени-трещины в коже предметов морщатся
через улицу пахнет обедом - борщ.
саша живёт в листе на третьей звезде
третьем этаже
моет руки уже, хватает ложку и хлеб
камера почему-то съезжает в левый верхний
долго показывает как паучок паутину чинит
ой-ой
вот и след
гусиный гусеничный голодной гусеницы
с одной стороны листа и с другой
не грызи заусеницы
саша, домой!

Зима промчалась снежной волной и схлынула, обнажив сухие остовы трав прошлой осени, между которыми уже начинает зеленеть что-то новое, и в солнечный день это выглядит даже убедительным началом весны. Но когда возвращается пасмур и ветер, все другие погоды и времена года кажутся только коротким отклонением от точки покоя непреходящих осенних дней. Потому в начале весны получилась вещь про осень - в ней есть туманные кусты, высохшие головки колючих цветов, скелет листа, поросшие лишайником бусины, первый лёд и сочащиеся капли дождя. Моховой агат, окаменевший коралл, стекло и лист под ним, чешские стеклянные бусины, японский бисер, авторская фурнитура Анны Черных.
Колье "Сухотравье" ищет хозяйку.



Читать далее...

Стой и смотри. Всё движется, всё происходит, но где-то в глубине всегда стоит.
Больше всего меня, наверное, удивляет и восхищает уверенность говорящего в том, что его станут слушать. Чем она дольше, тем удивительнее - как же это самонадеянно и как естественно.
Цепи связей видимых и невидимых длятся, и отдельные звенья их кажутся предметами, но границ нет. По большему счёту нет.
Звуки усталого голоса идут чуть из другого места, чес обычно. Ты слышишь, ты понимаешь, в чём ошибка, но ты не перестаёшь быть этим - и пусть. Звуки усталого голоса касаются воды внутри, качая медленно и гладко. Когда уже нет сил на брызги и смех, остаётся только то, что есть. Простое движение, без бисеринок и завитков, гладкое как кость. Если снять с себя всё, останется то, что есть - делая так, я вдруг обнаруживаю, что мир в основе грустный. И этот фильтр, этот печальный цвет - blue mind - я снять пока не могу.
(Мир - страдание, сказали бы буддисты)
Мир, ты что ли вправду грустный?
Я знаю, что смеяться легко, что радость - просто, что существа внутри светлые; но ведь существа ещё не мир. Или нет?
(Это как у Василевского - но всему же есть предел
или нет)

Привет, тут совсем весна, дни какие-то нападали в кучку, и теперь разбирайся с ними: тот дождливый, этот пасмурный, а сегодня солнце, и все они в разные стороны единомоментно прут, как листья из почки.

Снился какой-то смешной сон про пуговицы, прибитые гвоздиками к двери как украшение, про длинные автобусные маршруты в городе, лето, предвкушение радости, полуподвальные хэппенинги, все рядом.
А погода пасмур, зима никак не кончится, зима никогда не кончится, но всё равно сейчас плюс один теплее, чем плюс один месяц назад. Все эти листья правы, что прут. У меня тоже есть такое входящее в противоречие с погодой ощущение, что уже можно и в маечке, что уже вот оно всё, только почему-то ещё не видно.

Во всём идёт поиск говорящего собеседника. Но если твой собеседник молчит, и тем диалог не прерывается - удастся ли рассмотреть диалог здесь?
Или так. Есть паузы в вещах; замеченное не сразу начинает значить. Бывает, значение обретается только в объёме, а не поштучно.

сырой песок набился внутрь сандалий

и куст густой сирени тоже пахнет

под тополем, уставившимся в небо

так быстро от сандалий прямо в небо

июньский вечер вышел из земли

потом упал во время разговора

как старый тополь линия трещит

Снилась пустыня или, скорее, прерия. Время вечернее, свет жёлтый, замерший. Там стояли какие-то вещи, длинные столы, вроде бы даже с едой, с разбросанной мишурой, в беспорядке, словно был многолюдный праздник, с которого в самом разгаре вдруг все ушли. Тишина, и ветер чуть шевелит покинутые предметы. Из глубины прерии к этой узкой полосе вещей пришли бизоны, большие, мохнатые, карие, бродят среди и тихонько нюхают. И огромный нереальный жёлтый свет, густые тени с намёком на цвет в глубине себя, подчёркнутый рельеф. Спокойные бизоньи глаза и шершавые рога. С другой стороны подходят несколько человек в ряд, среди которых я. Мы идём к бизонам, каждый к своему. Это что-то вроде инициации, мы просто идём, но каждый шаг даётся не то что бы легко, словно идём сквозь пространство и время и что-то ещё разом, от себя к другому. Что-то происходит, пока мы идём, что-то неведомое и важное. Я уже совсем близко, и мой бизон смотрит на меня, ветер запутался в его чёлке, а в глазах всё больше проявляется - понимание? слово? - и я просыпаюсь.

Наткнулась у Башляра на очень созвучную мне мысль: даже если внешняя форма образа банальна, это не перечёркивает его значимости, поскольку основной центр тяжести может находиться в подводной части айсберга, в архетипическом слое восприятия этого образа, который в таком случае будет ключом к саду, а не самостоятельной ценностью. И плевать, какой формы ключ, если он открывает дверь.

плохо понимаю, как другое в другом может быть не фатальным разделением, а добрососедством; но оно есть именно так, и я удивляюсь этому радостно, безмысленно. именно разговор, создание совместности, а не повторение друг друга. чудо какое-то.

улица в полтысячи домов длиной, дорога горбится, стряхивает с себя порывистый пыльный ветер; люди задирают головы и тычут пальцами в небо. я в автобусе, и мне не видно, что там сверху. мне - в эту облупленную дверь, сторожа не будить, да и нет не говорить, а тихонько мимо фур и мимо гор груза по тонким ступенькам вниз, налево, прямо, в самый угол четвёртой снизу полки: там среди обёрточной бумаги отыскать серебряный оттиск листа. 

смотрю на флюгер, и вдруг он меняет направление

Это большая вещь, которая выросла сама собой. Довольно долго я не могла толком увидеть, какой она будет. Я даже уже начала вышивать, не представляя, какая бусина должна оказаться следующей. Но как только первые два камня встали рядом, случилась некая волшебная реакция, в результате которой совершенно прояснилось то, что должно вырасти вокруг них. Мне оставалось только успевать пришивать бисер на нужное место - так настойчиво эта штука требовала воплощения. Вышло то, что вышло: разные агаты с пятнами синей каменной ржавчины, в самом большом из них угадывается слоистая структура - так могло бы выглядеть дерево изнутри; пара бусин яшмы, несколько кусочков лабрадорита, аммонит, авторская фурнитура Анны Черных, идеально изображающая части леса, а также множество сортов бисера, в основном японского неравномерной окраски. Здесь есть также гальванизированный серебряный бисер, пёстрое чешское стекло, а ещё квадратные бусины тила, при ближайшем рассмотрении поверхности которых заметно копошение одноклеточной жизни. И все эти бисерные не то ветки не то лапки, кажется, вот-вот куда-нибудь уползут.
Я даже не знаю, как продавать эту бисерную живность, так что пока она полежит у меня. Разве что у кого-то случится полное совпадение с этой штукой - тогда, конечно, пишите.

"Под катом два с лишним десятка фотографий"

солнце прогревает и меняет шаг, даже по делам идёшь не спеша, штаны делаются клеша, хендрикс радуется в ушах, недра города тормоша. на прилавках лежит черемша, закипает в тазу лапша как скелетики камыша. 

очевидно, что тексты являются не отражением, а междометьем, клейстером момента.

вот она, которая я, вот ещё она и она, а вот вдруг та черноглазая, которая не я, но родилась в один день, потом ещё был самолёт и рассыпанные по залу ожидания тысячные купюры вперемежку с листьями - потрясающе аккуратная девушка, возит с собой утюг, а из всех карманов торчат какие-то ветки. я несла ей чемодан, она несла мне шарф, был холодный кажется август, бессонная мелкая дрожь асфальта под четырьмя каблуками падала дробью. вся постель комком, а она и она, герань и улитка, в другом углу гадают яблоком, глазным, стеклянным, ты ли та ли? смотри мне. варёный укроп и душный рис, структура лиц и съеденные слова. мы были ему как две, левая и правая; в ком бы ещё встретились - ком в горле. 

не то что бы у меня есть любмый цвет, я люблю саму возможность цвета. но особенно нравятся цвет света заката, огненный, горячий, молчаливый - сам по себе он не существует, а только на всякие поверхности упав, если вычесть свойства которых, вот, остаётся цвет. и пронзительный светло-голубой весеннего неба, высокий и радостный, который почти невозможно сделать вручную, настолько точно надо попасть в тон. ещё светящийся зелёный листьев на просвет.

снился хороший сон. там были люди, знакомые, каждый занимался каким-то своим собственным делом, не то уборкой, не то ещё, расправлением, а я говорила с красивым человеком, мужчиной, красивым не с картинки, а для меня, внешне, старше, и кончилось тем, что на меня он вылил чашку воды, так весело и приятно и смешно, чувство общности, и что мне передали очередь, эстафету, подарок, возможность, силу, что там ещё. отличного настроения сон.

В ботаническом саду (тишина, птицы доедают шиповник) под кустом нашла огромную электролампочку. Вероятно, такие светят в уличных фонарях - очень большая. Нашла её на слух, потому что вместо мягких листьев нечаянно пнула что-то загудевшее в ответ. Подняла, повертела в руках, постучала ногтем - не то, нужно звонче. Из более звонкого под рукой был только железный советский фотоаппарат, краем которого я и воспользовалась. Звук получился странный, сложносоставный, удивительный - лампочка гудела как небольшой, но глубокий и печальный колокол, перегоревшие части внутри неё вибрировали глухо и металлически, в беспорядке тёрлись о стекло, кроме того был ещё маленький короткий звук соприкосновения лампочки и фотоаппарата, запускавший остальные. В разных точках поверхности звук получался разный по тону, наверное, из-за неравномерной толщины стекла, и пока я это исследовала, лампочка вдруг стала трескаться, крошиться, терять осколки - каждый из них разительно менял всю картину звука, который становился неравномерно выше, резче, вдребезги, шуршание сгоревшей спирали о хруст стекла. Всё это произошло очень быстро и внезапно, спонтанный концерт для лампочки и фотоаппарата среди пустой прошлогодней травы; от него у меня остался только скелетик, да и тот помялся в кармане.