В конце 1875 года в Москве произошло первое в России банкротство акционерного Коммерческого ссудного банка. Эта темная история вдохновила художника Владимира Маковского на создание картины «Крах банка»



Маковский К. Е. Крах банка. 1881

Почти до середины XIX века в России существовали лишь казенные банки. С отменой крепостного права в 1861 году в стране начался стремительный рост всех отраслей экономики, испытывавших большие потребности в дешевых кредитных ресурсах. И российские власти санкционировали создание акционерных банков, первым из которых стал учрежденный в 1864 году Санкт-Петербургский частный коммерческий банк. Прошло чуть более пяти лет, и в 1870 году министр финансов утвердил устав частного Ссудного банка Москвы, контора которого разместилась в самом центре первопрестольной столицы — в доме Бостанжогло на Никольской улице (на его месте в 1896 году построили известную всем москвичам аптеку Ферейна).
Председателем правления банка стал управляющий городским ломбардом Даниил Шумахер, вскоре занявший почетный пост московского городского головы. По его рекомендации директором-распорядителем банка избрали бывшего управляющего канцелярией генерал-губернатора Москвы, гласного (депутата) городской Думы Григория Полянского.
В руководстве банка было немало авторитетных московских предпринимателей и общественных деятелей, однако никто из них не имел практического опыта в финансовых делах. Поэтому в 1871 году, с подачи возглавлявшего контрольный Совет банка фабриканта Николая Борисовского и банкира Лазаря Кроненберга, директором по зарубежным банковским операциям стал «финансовый эксперт» из Варшавы Густав Ландау, имевший опыт работы бухгалтером в ряде кредитных учреждений после банкротства его собственной банковской конторы.

Руководство банка не смущала ни неоднозначная репутация Ландау и другого директора банка — «грека и временно московского купца» Дмитрия Миллиоти, сестра которого была замужем за Борисовским, ни то, что из 87 акционеров-учредителей банка с общим капиталом в 3 млн. рублей 71 был непосредственно связан с банком (члены правления и контрольного Совета, служащие банка и их родственники).
Учредителей банка гораздо сильнее беспокоил докатившийся до России в 1873 году мировой экономический кризис, связанный с «перегревом» рынка ценных бумаг. Курсовая стоимость большинства из них, раздувавшаяся в предыдущие 10-12 лет на манер мыльных пузырей, в конце концов стала падать, не будучи обеспечена реальными активами. Деньги, наоборот, стали быстро дорожать, и между банками развернулась конкуренция за привлечение денежных вкладов клиентов путем увеличения процентных ставок, составлявших от 12 до 17 процентов в год.
Банки все охотнее шли на подобные операции — сулившие хорошие барыши, но в то же время и самые рискованные. В 1873-1874 гг. московский Ссудный банк понес убытки на 233 тысячи рублей, то есть почти на десятую часть своих уставных капиталов после того, как директор Ландау скупил на европейских фондовых биржах большие пакеты акций западных кредитных компаний, стоимость которых вскоре резко упала. Однако эти убытки не были указаны в ежегодных банковских отчетах, дабы не отпугнуть вкладчиков. А также потому, что Ландау не желал предавать гласности свои проделки вроде покупки для банка на бирже в Дортмунде 1500 акций по 80 копеек при реальной цене 25 копеек за рубль, положив разницу в свой карман.
Надеясь покрыть потери от неудачной биржевой игры, Ландау и Полянский в 1874 году установили контакт с человеком, сыгравшим в судьбе московского Ссудного банка роковую роль. Им был 51-летний уроженец Восточной Пруссии, крещеный еврей Генри-Бетель Струсберг.
Рано осиротев, Струсберг провел молодость в доме дяди в Лондоне, где работал журналистом и страховым агентом. Накопив полезные связи в деловых кругах, в 1855 году Струсберг вернулся на родину в Пруссию уже как представитель солидного британского бизнеса, наибольшую прибыль которому тогда приносило строительство железных дорог.
В 1860-х гг. Струсберг возглавил компанию по прокладке в Восточной Пруссии железной дороги Тильзит — Инстербург (ныне действующая трасса Советск — Черняховск в Калининградской области), за которой последовало сооружение ряда железных дорог в Германии, Австро-Венгрии и Румынии. Все они строились по одному сценарию: сперва Струсберг получал концессию на стройку, давая щедрые взятки чиновникам. Затем, используя наработанные еще в юности навыки саморекламы, делец выпускал акции предстоящего строительства, которые поначалу охотно брали солидные компании и банки. Но с началом стройки собранный под нее капитал неизменно «осваивали», то есть разворовывали жуликоватые подрядчики, поставщики стройматериалов и тому подобные личности, делившиеся со Струсбергом «распилом».
Через год-два после учреждения очередной железнодорожной компании Струсберг выпускал ее дополнительные акции, которые тут же закладывал в банки, выплачивая из полученных ссуд дивиденды по облигациям самых настырных пайщиков. Само строительство всякий раз затягивалось, Струсберг оправдывался тем, что алчные чиновники блокируют его замыслы, рассчитывая на взятки — и спешил перебраться в другую страну, чтобы запустить там новый проект...
К кризисному для мировой экономики 1873 году деловая репутация Струсберга была безнадежно подорвана по всей Европе — за исключением Российской империи, где «железнодорожный король», как он гордо именовал самого себя, успел построить лишь небольшую линию от Бреста до приграничной станции Граево. Правда, и этот проект не обошелся без дачи взяток чиновникам в Санкт-Петербурге и воровства выделенных на стройку денег. Но партнеры вроде железнодорожного «олигарха» той эпохи Самуила Полякова до поры надежно прикрывали Струсберга от конфликтов с российскими властями и законами.
Именно Поляков в октябре 1874 года свел Струсберга с директорами Ссудного банка Ландау и Полянским. Иностранец попросил у них ссуду под залог 1,5 тысяч вагонов, произведенных его заводом в Богемии — промышленном регионе в нынешней Чехии. Струсберг обещал расплачиваться с банком по мере поступления средств за поставленные им вагоны от их заказчика — Курско-Харьковской железной дороги, владельцем которой был Лазарь Поляков.
После того как первая партия вагонов прибыла в Россию, Струсберг получил от Ссудного банка кредит в 1 млн. рублей, что соответствовало реальной рыночной цене залога из расчета по 600 рублей за вагон. Но затем поставки прекратились, а ссуды продолжали выдаваться — поначалу за счет завышения цены залога до 900 и даже до 1200 рублей за вагон. Затем Струсберг внес в банк в качестве залогового обеспечения пакет акций Немецко-Богемской железной дороги, которая, как оказалось потом, так и не была построена, а также акции своего богемского завода, которые из-за незавершенности строительства не были введены в котировки. Как позже выяснилось, директора банка Полянский и Ландау закрыли глаза на мнимую ценность бумаг прусского дельца, получив от него за это 160 тысяч рублей.
Какое-то время все эти махинации оставались тайной для акционеров. Но в начале октября 1875 года в отсутствие Полянского и Ландау члены контрольного совета банка наконец-то заподозрили неладное, запросив европейских партнеров о реальной ценности акций предприятий Струсберга. Получив ответ, что на биржах Европы их цена равнялась цене бумаги, на которой они были напечатаны, члены совета провели внутреннюю ревизию. Результаты были ошеломляющими — в иностранном отделении не оказалось никакой документации, которая, вероятно, вообще не велась. Общая сумма кредитов, выданных к тому времени Струсбергу, составила 8 117 757 рублей 93 копейки, из которых лишь чуть больше миллиона рублей имело реальное обеспечение. Для сравнения с нынешними ценами стоит отметить, что тогдашний рубль по своей покупательной способности был равен нынешним 20 долларам США.
Вечером 10 октября 1875 года делегация правления банка экстренным поездом отправилась в Санкт-Петербург, надеясь получить субсидии Министерства финансов, что позволило бы Ссудному банку рассчитаться с вкладчиками. 11 октября 1875 года банк прекратил все операции. Уже на следующий день, не добившись содействия от министра финансов Рейтерна, банк объявил о прекращении платежей по вкладам и их выдаче (всего в банке было размещено 14 млн. рублей), что вызвало шок у вкладчиков.
Поскольку, по слухам, Струсберг брал ничем не обеспеченные кредиты и в других российских частных банках, к вечеру 12 октября взволновалась вся Москва, затем Петербург и другие финансовые центры империи. В «черную неделю», с 12 по 15 октября 1875 года, вкладчики наперебой штурмовали банковские офисы, снимая свои средства с текущих счетов. В те дни Международный банк потерял 50 тысяч рублей, Русский банк внешней торговли — 200 тысяч, Волжско-Камский — 100 тысяч рублей. Под шумок свои сбережения с заблокированных счетов Московского ссудного банка тогда же пыталось снять его руководство во главе с городским головой и председателем правления банка Шумахером.
Однако сослуживцы, не располагавшие столь мощным административным ресурсом, под угрозой немедленного скандала в прессе вынудили начальство отказаться от его намерений, сосредоточившись на массовой распродаже акций банка на Московской фондовой бирже. Еще одним местом лихорадочного сбыта акций стала «негласная биржа» — бывший тогда любимым местом сбора околобиржевых спекулянтов ресторан «Казино» в здании так называемого «Чижовского подворья» в начале Никольской улицы (дом № 8). Однако падение курса акций банка с 250 до 35 рублей за штуку, произошедшее за 5 дней, отпугнуло большинство потенциальных покупателей.
13 октября 1875 года представители обманутых вкладчиков обратились в Московский окружной суд с требованием начать процедуру банкротства Ссудного банка. В тот день его контора была опечатана, на имущество членов Совета был наложен арест, большинство из них взяли под стражу. (Позже их освободили под большие залоги и отпустили под надзор полиции). Несмотря на прусское подданство, Струсберг попал тогда в московскую долговую тюрьму — печально известную «Яму» во дворе здания Московского губернского правления (ныне дом № 5 по Историческому проезду между Красной и Манежной площадями).
Следствие, длившееся с осени 1875 до весны 1876 года, сопровождалось многочисленными скандалами. Сам Струсберг обвинял московских банкиров в том, что еще до знакомства с ним они проводили рискованные и убыточные операции, для покрытия которых стремились «урвать куски от будущих безусловно прибыльных предприятий» самого Струсберга. Такие руководители банка, как Шумахер, Миллиоти и Полянский признавались, что они ничего не смыслили в банковских операциях, не знали о своих правах и т. д. Короче, всячески демонстрировали свою наивность и невежество в финансовых вопросах.
Правда, их «наивность» удивительным образом сочеталась с блокированием любых попыток контроля со стороны за деятельностью банка, акционеров которого просто не пускали на отчетные собрания. Что касается Ландау, то он через своего адвоката напрямую предложил первому следователю, который сам потерял в банке 20 тысяч рублей, вернуть эту сумму в обмен на прекращение дела. В итоге и следователя, и адвоката отстранили от процесса.
Первое заседание суда по делу о банкротстве Ссудного банка состоялось 29 мая 1876 года. В тот день в Екатерининской зале здания Сената в Кремле, где с 1866 года размещался Московский окружной суд, собралось более 2 тысяч вкладчиков разорившегося банка. Освещать громкий процесс приехали журналисты из Санкт-Петербурга и даже из-за границы. Однако в тот день заседание закрылось, едва успев начаться. Защитники банкиров во главе со знаменитым Федором Плевако придрались к «субъективному настрою специально подобранных присяжных и к отсутствию важных свидетелей».
Из-за последующих судебных каникул процесс возобновился лишь в октябре 1876 года. К этому времени банк сумел расплатиться с частью мелких вкладчиков, а главный обвиняемый Генри-Бетель Струсберг издал в Берлине свою 500-страничную биографию, наполненную рассуждениями о гениальности его проектов и тупости и мздоимстве препятствовавших им чиновников. Этой же линии Струсберг придерживался на процессе, продолжавшемся до конца ноября 1876 года. Несмотря на все усилия защиты, присяжные заседатели согласились с доводами прокурора Петра Дейера, признав Струсберга, Ландау и Полянского виновными в расхищении банковских средств, а Шумахера — в нерадении, вследствие которого произошло это расхищение. Борисовского и еще пять членов совета банка суд оправдал, но их деловая репутация была навсегда подорвана.
Иностранный подданный Струсберг был приговорен к вечной высылке из России. К тому времени на его родине в Пруссии на все имущество банкира был наложен арест, так что последние годы его жизни до кончины в 1884 году прошли в бедности. Полянского и Ландау отправили на год в ссылку в Томскую губернию, откуда Ландау бежал за границу. Шумахер отсидел под арестом один месяц, но лишился своего поста московского городского головы. Что касается самого московского Коммерческого ссудного банка, то его банкротством занялась созданная именным указом царя Александра II ликвидационная комиссия, выплатившая вкладчикам около 75 процентов их средств. Правительство также выделило ссуды проблемным коммерческим банкам, которые тогда особенно сильно донимали вкладчики.
Печальный опыт банкротства Московского ссудного банка был учтен в 1883 году, когда в России был принят новый закон о статусе акционерных банков. В соответствии с ним, в учреждении банка должны были участвовать не менее 5 человек; кредит одному клиенту не мог превышать 10 процентов уставного капитала; членам правления не разрешалось совмещать административные должности и пользоваться кредитом в своем банке. Предусматривались государственные ревизии за счет банков, формирование прибыли запасного капитала, ограничение числа голосов для одного акционера. В 1884 году был принят закон о механизме ликвидации обанкротившихся банков.
Помимо упомянутого банковского законодательства и картины В. Маковского скандал вокруг Московского ссудного банка был увековечен в дневнике великого русского писателя Ф. М. Достоевского, отметившего в дни вынесения приговора осенью 1876 года:
«Приговор прав — и я преклоняюсь; он должен был быть произнесен хотя бы над одним только банком. Дело было такого характера, что осудить этот «попавшийся» несчастный московский ссудный банк — значило осудить и все наши банки, и всю биржу, и всех биржевиков, хотя бы те еще не попались, да ведь не все ли равно? Кто без того же самого греха, ну-тка, по совести?
Кто-то уж напечатал, что наказали их слабо. Оговорюсь, я не на Ландау указываю: этот виноват действительно в чем-то необыкновенном, а я и разбирать-то этого не хочу, но Данила Шумахер, приговоренный «за мошенничество», ей-богу, наказал ужасно. Взглянем в сердца свои: многие ли из нас не сделали бы того же самого? Вслух не надо признаваться, а так про себя бы только это подумать. Но да здравствует юстиция, мы их все-таки упекли! «Вот, дескать, вам за наше биржевое и развращенное время, вот вам за то, что мы все эгоисты, за то, что мы таких подлых материальных понятий о счастье в жизни и о ее наслаждениях, за наше сухое и предательское чувство самосохранения!» Нет, осудить хоть один банк полезно за наши собственные грехи...»

Источник