Вот еще одна история о женщине из далекого XVIII века, одно время бывшей любовницей Петра I. Весьма пикантная, наверное. И в чем-то даже омерзительная.

Прелестная женская головка в банке со спиртом
Евгений АНИСИМОВ



Согласно легенде, во время визита Петра Великого в Копенгаген в 1716 году датский король Фредерик IV, расслабившись после обильного обеда, спросил царя: "Ах, брат мой! Я слышал, что и у вас есть любовница?"
Петр помрачнел: "Брат мой! Мои потаскухи обходятся недорого, а ваши стоят тысячи фунтов, лучше их на войну со шведами тратить..."
Петр здесь, как во всем другом, был последователен: интересы государства - прежде всего. Как вспоминал личный токарь царя Андрей Нартов: "Впущена была к его величеству в токарную присланная от императрицы комнатная ближняя девица Гамильтон, которую, обняв, потрепал рукою по плечу, сказал: "Любить девок хорошо, да не всегда, инако, Андрей, забудем ремесло". После сел (за станок - Е.А.) и начал точить". Словом, первым делом самолеты, а девушки, а девушки потом...
О любвеобильности царя-реформатора известно много. Современник так косноязычно, но весьма прозрачно выражался о павианских наклонностях царя: "Великий монарх никогда не отказал быть себя от плотского сластолюбия преодолена".
Даже в поездки Петр брал с собой небольшой гарем "метресс", которые не перевелись и с женитьбой царя на Екатерине. Из их переписки следует, что царица сама посылала Петру таких девушек из своего окружения. Да и знатные дамы не оставались для царя неприступны. В принципе, российские самодержцы пользовались не только абсолютной властью, но и исключительной сексуальной свободой.
Так продолжалось, пожалуй, до времен Александра III - однолюба и строгого моралиста. А до этого ни одна дама не могла отказать государю... Впрочем, Петр исповедовал принцип: "Живу сам и даю жить другим". Он не был строг и к половой свободе своих подданных, даже поощрял внебрачные связи. И здесь он исходил из интересов государства.
Сохранился рассказ о том, как Петр защищал от нападок односельчан девушку, "принесшую в подоле" дитя от понравившегося ей иностранца. Погладив по головке рожденного в грехе бастарда (по-русски - выблядка), царь наставительно сказал: "Великое дело! Она ничего худого не сделала! А этот малый со временем будет солдат!"
Указом 1715 года в государстве были учреждены больницы для содержания "зазорных младенцев, которых жены и девки рождают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места, отчего оные младенцы безгодно помирают".
Приметим слово "безгодно", т.е. бесполезно для общества. И далее, как всегда в указах Петра, слышен государственный рык: "А ежели такие незаконно рождающие явятся в умервщлении тех младенцев, и оные за такие злодейства сами казнены будут смертию".
Собственно, все вышесказанное имеет прямое отношение к истории Марии Гамильтон. Она происходила из древнего шотландского рода и с 1715 г. состояла в комнатных ближних девицах жены Петра - Екатерины. Не приходится сомневаться, что Мария была любовницей царя, но около 1717 г. она завязала роман с денщиком Петра - Иваном Орловым, парнем молодым и красивым. Роман был смертельно опасен, но из-за этого-то особенно сладок - чтобы спать с любовницей грозного царя, нужно быть не просто хорошим мужиком, но орлом!...
Денщики Петра не только чистили царские сапоги и одежду, спали у его дверей, но и выполняли серьезные поручения государя, и некоторые из них вышли в люди - вспомним Алексашку Меншикова. Обычно это были молодые ражие парни, они жили во дворце и крутили любовь с девицами из окружения супруги-царицы. Так что ночные похождения Орлова и Марии Гамильтон диковинкой не являлись.
А на дворе стояла весна 1718 года - время страшное. Как раз Петр расследовал дело своего сына царевича Алексея, в застенках Тайной канцелярии лилась кровь пытаемых, устраивались свирепые публичные казни, шли новые аресты, всюду искали врагов, писали доносы. Орлов тоже решил отличиться и подал Петру донос на каких-то людей, собиравшихся по ночам в компании.
Царь сунул донос в сюртук, чтобы почитать писание своего денщика на следующий день, на свежую голову. Бумага же провалилась за подкладку, и царь, утром хватившись и не найдя доноса, рассвирепел - он решил, что Орлов передумал и донос выкрал из кармана. Посланные за Орловым нигде его не нашли, что вызвало новый приступ ярости подозрительного царя. Когда, наконец, Орлова вытащили из какого-то "вольного дома", где он проводил ночь, и приволокли к царю, бумага уже обнаружилась за подкладкой. Но Орлов, не зная сути дела, испугался и, увидав грозного царя, сразу же повалился ему в ноги и чистосердечно признался (всё по Фрейду): "Не казни, государь, виноват, сожительствовал с Марьей Гамонтовой" (так произносили фамилию Гамильтон в то время).
Слово за словом, и Орлов рассказал о своем амуре с фавориткой царя и между прочим сказал, что Гамильтон от него имела двоих детей, родившихся мертвыми.
Царь насторожился: он вспомнил, что год назад при чистке дворцового нужника в выгребной яме нашли труп ребенка, завернутого в дворцовую салфетку, а совсем недавно в Летнем саду, у фонтана, нашли труп еще одного ребенка в салфетке... Словом, позвали Гамильтон, царь ее допросил. Ее, Орлова и всех причастных к делу слуг отправили в крепость. Машина сыска, скрипя, закрутилась: начались допросы и очные ставки, а потом и "виска" - дыба и кнут.
В петровском застенке ломали волю и не таким нежным людям, как Мария. На пытках, под кнутом, она призналась, что двоих зачатых детей она вытравила каким-то снадобьем, последнего (родившегося) ребенка сразу после рождения утопила в ночном судне и приказала служанке куда-нибудь выбросить тело.
В ноябре 1718 года Марии Гамильтон был вынесен приговор - смертная казнь через отсечение головы. Вообще-то, по Уложению 1649 г., детоубийцу живой "закапывают в землю по титьки, с руками вместе и отоптывают ногами". Бывало, что преступница в таком положении жила целый месяц. Для этого, конечно, власти должны были проявить гуманность: не мешать родственникам кормить несчастную и не давать беспризорным собакам ее загрызть. Но Гамильтон ждала другая смерть.
После вынесения приговора многие из близких Петру людей пытались умилостивить его, упирая на то, что девица поступала бессознательно, с испуга, ей было стыдно. За Марию заступались обе царицы - Екатерина Алексеевна и вдовствующая царица Прасковья Федоровна. Но Петр был непреклонен: закон должен быть исполнен, и он-де не в силах его отменить. Вспомнил он и историю другого своего денщика - Васьки Поспелова, который женился на брюхатой от него фрейлине, и ничего! Причем невеста еле ходила вокруг аналоя, и в этот день царь гулял на свадьбе, а назавтра уже участвовал в крещении новорожденного младенца, одобряя супругов за похвальную быстроту в производстве слуг Отечества.
Все ходатаи, выслушивая рассуждения и шутки государя, понимали, что дело не в бессилии самодержца изменить подвластные ему законы и не в примере Поспелова. Просто все знали, что младенцы, убитые Гамильтон, возможно, были детьми самого Петра, и именно этого, как и измены, царь не мог простить своей фаворитке.
14 марта 1719 года на эшафот, устроенный на Троицкой площади, возвели преступницу, которая все еще продолжала верить, что государь ее помилует. Чтобы разжалобить монарха, Гамильтон облачилась в праздничное белое платье и, когда появился Петр, встала перед ним на колени. Государь помилования ей не объявил, но обещал, что рука палача ее не коснется: известно, что во время казни палач грубо хватал казнимого, обнажал его и кидал на плаху...
Гамильтон и окружающие замерли в ожидании окончательного решения царя. Он что-то прошептал на ухо палачу, и тот вдруг взмахнул широким мечом и в мгновение ока отсек голову стоящей на коленях женщине. Так Петр, не нарушив данного Марии обещания, заодно опробовал привезенный с Запада палаческий меч - новое в России орудие казни, впервые тут использованное вместо грубого топора.
Современники писали, что после казни государь поднял голову Марии за ее роскошные волосы и поцеловал в еще не остывшие губы, а затем, перевернув голову, стал объяснять своим помертвевшим спутникам особенности кровеносных сосудов, питающих мозг человека. После показательного урока анатомии голову Марии было приказано заспиртовать в Кунсткамере, где она в банке вместе с другими монстрами коллекции первого русского музея пролежала полвека, пока ее не было приказано захоронить. Все уже давно забыли, что это за голова, и посетители, развеся уши, слушали рассказ сторожа о том, что некогда государь Петр Великий приказал отрубить голову самой красивой из своих придворных дам и заспиртовать ее, чтобы потомки знали, какие же красивые женщины были в те времена.
История Гамильтон неожиданно аукнулась и за границами России. В Шотландии - на родине предков Марии - в народе была сложена баллада, которую знал даже Вальтер Скотт. Героиня баллады Мария Гамильтон заворачивает в фартук рожденного от царя ребенка и бросает его в бурное море - времена уже наступили романтические, про ночное судно упоминать было невозможно...

Источник

Лично я так до сих пор и не могу понять, почему образ Марии Гамильтон был столь романтизирован, и почему ее судьба вызывает сочувствие…