Она стала главной актрисой своего поколения, получила «Оскар» и лавры Канна. Она – лицо Chanel и обладательница лучшего носа во вселенной. Она красива и, конечно, богата. Она не сходит со страниц прессы и часто ходит по красным дорожкам… Встреча с Николь Кидман, которую все это почти не изменило.

подготовила Виктория Белопольская 

 

«За нее я могу убить», – очень серьезно сказал мне ее охранник. А после паузы добавил: «Или умереть». И пояснил: не только по долгу службы. Просто он видит ее с близкого расстояния, он ее знает. Не бывало, чтобы она была с кем-то груба. Не бывало, чтобы он или ассистент Кидман остались без обеда. Она никогда не показывает обиды, но очень ранима. Она плачет тайком в машине, когда встретится с чьим-то горем, – с родителями больных детей в онкоцентре, с африканским подростком, которому оторвало ноги противопехотной миной… Для нее деньги – прежде всего способ помогать. Она не ведет себя как звезда или красавица. Ей не знаком здоровый цинизм много пережившей 47-летней женщины. Известность для нее скорее помеха. Главное для нее – семья и люди, которым нужна помощь, а не ее лицо на рекламных щитах. Она самый сердечный человек на свете. Так считает ее охранник… Вот не угадаешь, где встретишь ангела. Меньше всего ждешь, что в рядах голливудских звезд.

Высокая женщина, уже не молодая, хотя и неотразимая, не молодящаяся, хотя и звезда, она сидит на кушетке в старом кафе в Нэшвилле, где теперь живет с семьей, и счастливо. Бело-розовая кожа природной блондинки, ясные прозрачные глаза, белое, длинное винтажное платье, смешная короткая джинсовая курточка, белые балетки. Острые коленки. Прелесть и нелепость. Ангел в стиле кантри. В столице кантри, так подходящей ее мужу – звезде кантри, из-за которого она без колебаний и переехала в Нэшвилл из Лос-Анджелеса.

Николь Кидман угловатым, стеснительным жестом приглаживает волосы, потирает некрасивые маленькие руки… Мне кажется фантастической эта ее угловатость, стеснительность, естественность девочки во взрослой женщине. Я не знаю, каким надо быть человеком, чтобы сохраниться в этой первозданности под многолетним прицелом фотокамер, под светом софитов, под безжалостным взглядом таблоидов. Возможно, нужно быть новым святым – эпохи всевластия масс-медиа.

Psychologies: О вас никто никогда не сказал дурного слова. Вам сочувствовали, когда вы расстались с Томом Крузом и когда пережили внематочную беременность. За вас радовались, когда вы ждали ребенка, и болели, когда ваш второй муж избавлялся от наркозависимости. Кажется, вам никогда не завидовали – несмотря на богатство и славу, на союз со звездой № 1. Как вы это объясняете? Дело в вас?

Николь Кидман: Вряд ли… Знаете, когда я должна была читать текст от автора в документальном фильме об «охотнике за нацистами» Визентале*, я подробно изучала обстоятельства, ситуацию, жизнь в Германии эпохи нацизма. Это увело меня к Первой мировой. И я открыла для себя потрясающую книгу – сборник новелл Леонгарда Франка «Человек добр». Он написан во время войны, с учетом всех ужасов той войны, с учетом зарина, тифа, чахотки, расстрелов. Но среди всей бесчеловечности Франк отыскивает крупицы человечности, которая позволяет ему утверждать, что человек добр. От природы. И доказательства повсюду. Кто-то вскрикивает на тротуаре, когда спешащий прохожий бросается перебегать улицу на красный свет; мы плачем, увидев на YouTube казнь невинного журналиста Фоули исламскими боевиками… Заметьте, это ведь не умилительные слезы при просмотре телешоу о чудесном спасении пушистых зверюшек. Хотя я ценю и их. Это полностью бескорыстный страх за ближнего, скорбь, которую люди переживают, не имея личного отношения к жертве. И все это происходит потому, что человек добр. Я недавно вновь в этом убедилась. Когда папа умер. Я получила столько искренних соболезнований! Сначала мне казалось, это личное дело нашей семьи, мамино, моей сестры Тони. Но потом… Папа умер внезапно – поехал к Тони в Сингапур, у нее там работа, и умер от сердечного приступа. Мгновенно. Он столько для меня значил… Сначала я испытала что-то похожее на ярость: опять о моих личных переживаниях знает весь мир. Но потом… Понимаете, я ощутила искреннее сочувствие. Тем, кто соболезновал, не наплевать на меня. Они не питались переживаниями звезды. Они сочувствовали женщине, пусть и известной, но потерявшей отца, которого она так любила… Я вижу в этом только человеческое благородство.

Вы говорите так, будто никогда не сталкивались с подлостью, с низостью…

Н. К.: Может быть, эти столкновения меня просто не впечатляют?

Значит, вы ждете от жизни худшего и именно поэтому, встречаясь с лучшим, с благородством, с сочувствием, испытываете благодарность?

Н. К.: Нет, просто я католичка, верующая католичка. И не уверена, что мы пришли в этот мир для непрестанной радости. Мир нам ничем не обязан. Но мы должны стоить данной нам жизни. И благодарить. Когда мы в Лондоне снимали «С широко закрытыми глазами», Кубрик как-то сказал: я никогда не говорю «нет» – ни новым идеям, ни непривычным ситуациям. Потому что мы не знаем результата, не знаем, к чему это приведет. И вообще в жизни: плохой с виду человек может вдруг бескорыстно пожертвовать самым ценным, а то, что кажется праздным к тебе интересом, – станет твоей поддержкой. В какой-то момент это стало моим кредо: не отрицай, потому что не знаешь, чем кончится.

А что это был за момент?

Н. К.: После развода. После того как Том ушел. Просто оставил меня, и все. После страшного времени глубочайшей депрессии. После долгого ощущения безысходного одиночества. После этого испытания – когда я не должна была ничем показать своего состояния Белле и Коннору (дети Кидман, усыновленные в первом браке. – Прим. ред.), после этого каннского ужаса – триумф «Мулен Руж», мой актерский триумф и это жуткое ощущение личного провала… И все в один момент… А потом, спустя какое-то время, немаленькое, я поняла, что это было взросление. Я вышла замуж в 23 года. Едва приехав из нашей прекрасно-спокойно-провинциальной Австралии в Америку, где все кипело. Вышла замуж по страстной, огромной любви. За суперзвезду. И сама как-то стала звездой. А когда ты так известен и муж твой так известен… Вы оказываетесь как бы внутри невидимого пузыря этой известности. И твои чувства может понять лишь тот второй, кто в этом пузыре вместе с тобой. Только он. Это невероятно романтично, создает фантастическую близость между вами. Но если второго больше нет, если он ушел… Ты в невидимом шаре оказываешься в полном одиночестве. Фактически не зная жизни без ушедшего. Не имея ни малейшего представления, как ее жить, – ведь тебе было всего 23, когда он вошел в твою жизнь и она стала вот такой… Дело не только в том, что Том ушел. Дело было в том, что я в 35 была в каком-то смысле еще 23-летней. Мне пришлось взрослеть в сжатые сроки. Это было болезненно. И, возможно, именно поэтому мне нравится, что молодость позади. Зрелость для меня значит, что травмы ушли в прошлое.

Ваш второй муж, Кит Урбан, тоже очень известный человек, певец-звезда. Вы снова в прозрачном шаре?

Н. К.: После развода с Томом я долго не могла начать новые отношения. Даже когда уже пережила тот кризис взросления. Мы стали всерьез встречаться с Китом только через два года после знакомства. Я просто была неспособна на близкий контакт… Но все дело в Ките! Я ощущаю его как отрицание всяких тревог, как постоянную защиту – хотя мне ничто и не угрожает.

Но ваш муж признавался: некогда он был наркозависим. Что было непросто и для вас...

Н. К.: Мне от того его публичного обращения с извинениями было не по себе, если честно. Хотя я была тронута, очень тронута его смелостью – сказать это вот так, всему миру. Но понимаете, нет никаких отдельных его несчастий. Как нет отдельно моих. То, что происходит с ним, происходит со мной. Происходит с нами. Такого не было в моей жизни раньше, с Томом. Мы были вместе, понимали друг друга как никто, но все-таки кроме этого у каждого была своя жизнь, своя карьера, свои задачи. С Китом все не так. Именно поэтому я так легко поехала к нему в Нэшвилл. Мы – одно. Мы – семья. И все дело в нем, в его характере. Он очень похож на моего отца – я вижу это по его отношениям с дочками. Ну точно такие же были у нас с папой! Любовь, защита и… некоторая муштра! Только папа был клинический психолог, а Кит творец и девчонок подталкивает к творчеству. И он открыт, с ним невозможно оказаться внутри шара – скорее, ты летишь на воздушном шаре и должен выбрать, где приземлиться.

Вы приземлились в Нэшвилле, вдали от «мест силы» киноиндустрии – от Голливуда, от Нью-Йорка?

Н. К.: Потому что – это как раз «место силы» для Кита. Потому что тут нет Голливуда. Потому что появился человек, который так уверенно сказал: «А давай со мной в Теннесси!» Потому что наконец я нашла свой, только свой дом. Потому что именно здесь я поняла, что значит счастье. Раньше я понимала значения слов «успех», «удача», «самореализация». Даже «любовь». Но теперь знаю, что такое счастье.

И как оно выглядит?

Н. К.: Это когда отказываешься от того, что раньше казалось – и было – важным: от того, чтобы быть в профессиональной форме, от ролей, даже от очень хороших ролей. Просто стряхиваешь это, как крошки со скатерти перед переменой блюд… И следуешь тому, что стало теперь главным. Я отказалась от роли в замечательном фильме «Чтец» Стивена Долдри, которому обязана «Оскаром» за «Часы». Потому что была беременна. И продюсер, и мой агент, и Стивен пытались меня образумить: «Ник, только два месяца, а съемки закончатся, когда ты будешь всего-то на четвертом. Ну же!» Но я сказала себе: черт, я так долго ждала этой беременности, она и есть главное. И роль перешла к Кейт Уинслет… У меня родилась Сандей Роуз, а Кейт получила «Оскар». Так и выглядит гармония в этом мире… Потом мы переехали в Нэшвилл. Понимаете, в Лос-Анджелесе абсолютно все вращается вокруг карьер. А мне уже не было дела до этого вращения. Это и есть счастье – отказаться от переставшего быть важным и жить действительно важным. Теперь дети мои тут в Нэшвилле удивляются, когда меня на улице щелкает какой-нибудь фотограф, и спрашивают: «Почему это тебя фотографируют?» Многие звезды и не мечтают услышать такой вопрос от своего ребенка. Счастье… Которое я высидела, как курица цыпленка.

У вас совершенно особый опыт: двое приемных детей, биологическая дочь Роуз и Фэйт, рожденная суррогатной матерью. Есть ли разница в чувствах к детям в этих разных материнствах?

Н. К.: Чем дальше я живу, тем больше убеждаюсь: мы, женщины, все чьи-то мамы. Если нет своих детей, то есть брат, друг, тот, к кому испытывают что-то похожее на материнское чувство. Потом мы становимся родителями своим родителям и опекаем их. Или ты вынуждена вести себя как мама с заплаканной юной гримершей… Так что усыновить, попросить кого-то выносить твоего ребенка – так же естественно, как родить. Ребенок, который растет на твоих руках… Ты все равно считаешь себя его мамой. Это женская природа.

Вы рассказывали, что ваша мама – убежденная феминистка, когда-то настаивала, чтобы вы с сестрой боролись за свободу… от вот этого – якобы предписанного природой. Мама вряд ли бы теперь с вами согласилась.

Н. К.: Нет, вовсе нет! Уже даже мама со мной согласна… И пожалуй, это одно из моих главных достижений.

* «Я никогда вас не забывал. Жизнь и наследие Симона Визенталя» (реж. Ричард Трэнк, 2007).

Источник фотографий: Shutterstock.

 

Источник