Мировая премьера фильма состоялась в основной конкурсной программе 67-го Каннского международного кинофестиваля, где картина удостоилась награды "За лучший сценарий".
Картина также получила приз как "Лучший иностранный фильм" 32-го международного Мюнхенского кинофестиваля.

Кроме того, "Левиафан" номинирован на престижную премию Британской академии кино и телевизионных искусств /БАФТА/, а также претендует на выдвижение в номинации "Лучший фильм на иностранном языке" премии Американской академии киноискусств "Оскар"."

Андрей Звягинцев: «Это только в сказке герой побеждает зло»

Этой ночью «Левиафан» Андрея Звягинцева получил «Золотой глобус», второй раз в истории российского кино (после «Войны и мира» Бондарчука). Антон Долин поговорил с режиссером о выдвижении на «Оскар», цензуре и о том, почему правда — это всегда самое важное

Кино 12 января

 

 

 Фотография: Егор Рогалев

Фотография: «Двадцатый Век Фокс СНГ & A Company»

Фотография: «Двадцатый Век Фокс СНГ & A Company»

Фотография: «Двадцатый Век Фокс СНГ & A Company»

Фотография: «Двадцатый Век Фокс СНГ & A Company»

• Долгое время считалось, что праведник и мученик в России — интеллигент. Человек, говорящий правду. Особенно важно об этом думать в ситуации, когда остальные моральные авторитеты — религиозные, например — отказывают. Так чувствуете вы себя в роли такого интеллигента, наделенного особенной, отдельной миссией? Не могущего смолчать?

• Я не уверен, что могу сказать о себе — интеллигент, а вы еще и о миссии меня спрашиваете. Моральный авторитет — тот, кто несет в себе пример стойкости и чей нравственный императив не подвержен коррозии временем. И совсем неважно, интеллигент он или нет. Мученик, праведник — это слишком сильные определения, давайте мы поостережемся их использовать. Все, что я могу себе позволить, это говорить правду об окружающем меня мире. Более того, это мой долг, моя обязанность как человека перед лицом самого этого мира. Мы перестали бороться за правду, мы стали бороться только за самих себя. В стране и мире идет война — я сейчас даже не про Украину. Предположим, в этой ситуации ты можешь сказать что-то важное, а правда — это и есть самое важное. Не только сейчас. Всегда. Не истина, конечно, кому же она открыта? Жива только надежда, что мы на ее путях. Правда — это то, что мы ­всегда можем свидетельствовать. Это немного, но это и немало. А выводы — дело ума и совести каждого в отдельности.

• Да, но есть же охранный механизм, нормальный человеческий страх, разве он не подсказывает человеку, что нужно быть осторожным в подобных делах? Заниматься высоким искусством, не знаю, просвещением, может быть, или простой какой-то, нужной людям работой.

• Бояться нужно только одного — предать ­голос правды; смолчать, когда нужно сказать; отвернуться, когда нужно быть первым и помочь… Нельзя потворствовать этому липкому и гадкому страху за свое благополучие. Простите, меня иногда прорывает на подобный пафос, и надеюсь, читатель будет снисходителен ко мне. Возможно, отсутствие поучительности или моральных заклинаний в моих фильмах позволяет мне некоторую горячность в таких вот беседах. Теперь о нужной людям работе. У Льва Толстого есть высказывание о том, что сила власти держится на невежестве народа и она, власть, зная это, всегда будет препятствовать просвещению. А ведь просвещение — это и есть свет правды и знания. Можно утешать себя мыслью о том, что когда-нибудь ­народ наш станет все же значительно более просвещенным, чтобы осознать одну очень простую мысль: никакие другие инструменты не смогут регламентировать нормальные условия для жизни общества, кроме как примат правосудия. Только принцип подлинной законности может при­вести нашу страну хоть к какому-то равновесию. Когда каждый член общества, невзирая на лица, будет абсолютно равен с другими перед лицом ­закона, тогда можно будет говорить о вероятности какого-то прогресса в стране. Идеи эти утопичны, понимаю это отчетливо, но если не мечтать и не искать идеала, как же тогда мыслить и жить? В философском размышлении «О граде Божьем» Блаженный Августин задается вопросом: «В чем отличие государства от больших разбойничьих банд?» Ведь и одно и другое, говорит Августин, представляют собою сообщества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному решению. Августин от­вечает ­себе сам: «Государство в отличие от банд разбойников зиждется на правосудии. Но если право­судие попирается, тогда государство — это просто большая шайка бандитов». Эта ясная и прозрачная мысль высказана была полторы тысячи лет назад, но разве она не продолжает оставаться правдой и по сей день? Потому и просвещение, и искусство — все это и есть простая и нужная людям работа, даже если сами люди не согласятся с этим, а скажут, например, что сейчас им нужны ракеты и сильная власть. 

Это интервью было опубликовано в журнале «Афиша» №24 (197)

Дмитрий Быков

К.Орлова―Здравствуйте! Это программа "Особое мнение". Меня зовут Карина Орлова, а в студии сегодня писатель Дмитрий Быков. Дмитрий Львович, добрый вечер!

Д.Быков― Здравствуйте, Карина, здравствуйте всем!

К.Орлова― Фильм «Левиафан» Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм. Вот для тех, кто не смотрел, а также для тех, кто смотрел, но, может быть, не понял, о чем фильм, вы можете объяснить, почему этот фильм достоин «Золотого глобуса», если вы, вообще, считаете, что он достоит?

Д.Быков― Я, кстати, должен признаться в ужасном: я смотрел его пиратскую копию именно потому, что другой возможности увидеть картину у меня не было. В Канны не зовут, на «Кинотавр» не берут. Так случилось, что, как только он появился в сети, я немедленно его скачал. В порядке извинения могу сказать, что я, например, всегда приветствую, когда мои книги пиратским образом распространяются.

К.Орлова― А вы еще в «Новой газете» высказали предположение, в статье, что это может быть...

Я всегда приветствую, когда мои книги пиратским образом распространяются Q0

Д.Быков― Высказал, да, потому что мне показалось, что это, может быть, хитрый ход самих продюсеров, потому что шансы на широкий прокат у этой картины изчезающе малы, потому что придерутся или к мату, или к упоминанию церкви. Там один из самых отрицательных героев как раз местный церковник, глава местной епархии отвратительный, который как раз мэру все время подсказывает самые дурные шаги, говоря, что всякая власть от бога. У меня много претензий к «Левиафану». Я считаю, что первое, что надо сказать, безусловно, это выдающееся художественное явление. Это кино, оно, конечно, на порядок профессиональнее, чем фильмы Юлия Быкова слишком публицистичные, чем фильмы Сигарева. Она, конечно, гораздо более гладкая в профессиональном смысле. И, тем не менее, в сценарии какое-то лютое количество нестыковок. Вот московский адвокат, довольно, судя по всему, состоятельный адвокат, когда к нему приезжает пьяный мэр и начинает ему угрожать, вместо того, чтобы вынуть айфон и заснять это потрясающее зрелище – а у него айфона, может быть, и нет, бог с ним, - но он ведет себя как абсолютный идиот с этим мэром, начиная с момента, когда он является к нему и прямо из рук в руки передает ему компромат, собранный где-то, видимо, довольно уникальный, видимо у него есть друзья силовики, до момента, когда он садится к нему в машину и едет якобы получает у него деньги, хотя то, что это провокация, самый глупый зритель понимает с первого момент.

К.Орлова― Погодите, но у него был шанс не сесть в машину?

Д.Быков― Конечно. Конечно, более того, если он – я уж не думаю, что он из интернета скачал этот компромат, наверное он не идиот, - наверное он собрал его с помощью своих силовых друзей, почему же эти силовые друзья не оказывают ему никакой помощи в дальнейшем? Он не то, что проигрывает эту ситуацию, он проигрывает жизнь своего друга Николая. Он же должен понимать, что тут речь не только о его судьбе, но речь о судьбе его подзащитного. Все эти люди – я не очень понимаю, за что мне их любить. Я, хотя уже в сети начали широко обсуждать эту рецензию, я совершенно не понимаю, почему мэр отжимает у Николая конкретно тот участок, на котором стоит его дом? Дом, отнюдь не блещущий гламуром.

К.Орлова― Ну как Долин написал – простите, все время с ним в заочную политику вступаете…

Д.Быков― А, что он написал, скажите. Нет, пожалуйста, я Долина люблю.

К.Орлова― Он написал, что в конце церковь-то как раз построена на месте дома, то есть это нужно было не мэру снести этот дом, а именно…

Левиафан - о том, как чудовищно всесильна государственная махина и бессилен хороший человек Q0

Д.Быков― А, скажите, пожалуйста, чем эксклюзивно этот кусок берега отличается от соседнего куска берега? Почему надо было вот этот дом надо было отнять от для церкви? И кто тот иностранец, с которым мэр разговаривает в финале?

К.Орлова― А, почему нужно обязательно посадить на 4 года человека, который вышел на Болотную площадь?

Д.Быков― Нет, это, конечно иррационально, но если вы делаете сюжет картины сколько-нибудь связной, то вы должны следить, чтобы все связи в этом сюжете работали, иначе получается, какое-то абсолютно барское высокомерие. Если они под церковь отжимали этот участок, что из фильма не следует никак.

К.Орлова― В конце… Ну, Долин пишет: стоит на месте…

Д.Быков― Но, хорошо, вот в конце мы видим, что там стоит церковь. Почему до этого мэр договаривался не с церковником? Не с церковником он договаривался о том, что там будет этот участок?

К.Орлова― Просто там этого не показано.

Д.Быков― Ну, не показано. А, почему церковь нельзя было построить рядом? Вообще, стартовая ситуация: почему у Николая отжимают дом. Мы понимаем,что надо показать столкновение человека и государство. Но для того, чтобы показать столкновение человека и государство, надо худо-бедно изучать реальность. Надо прослеживать какие-то медицинские ситуации, какие-то коммерческие. А мы здесь выдумали с нуля: решили отнять домик.

К.Орлова― Но это так важно. Вот, например, когда Сочи строили.

Д.Быков― Да очень это важно.

К.Орлова― Отнимали же дома, ну?

Д.Быков― Возьмите конкретную историю из Сочи, перенесите ее в Мурманск, где это снимали, в Териберку - и там рассматривайте. Напишите хотя бы образ главного героя, ведь мы про Николая ничего не знаем, мы не понимаем, почему надо любить этого человека?

К.Орлова― А, почему вы, вообще, должны его любить, почему вам надо его любить?

Д.Быков― А, почему, простите, я тогда должен быть на его стороне в его противостоянии с мэром.

К.Орлова― А, кто сказал, что вы должны быть на его стороне?

Д.Быков― А на что тогда мы должны смотреть? Если человека давит государство, так вы мне покажите, что это все-таки человек, а не абсолютно бессмысленная, ни на что ни способная машина.

К.Орлова― А я вам отвечу фразой из вашей же статьи в «Новой газете».

Д.Быков― Отвечайте, конечно, да.

К.Орлова― Вот вы пишете, что «это российское кино делается на уровне ощущения. Ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно».

Д.Быков― Да. Ощущение бессилия, но это и его собственное бессилие, к сожалению, потому что это бессилие увидеть вживую, реально тех людей, которые там живут. Вот зачем то Серебрякова надо было два месяца там держать, и он жил там и мучился страшно, потому что действительно это не очень ласковая земля. И вот почему-то, тем не менее, мы никого из людей, живущих там, не видим. Единственный убедительный сколько-нибудь образ, это страшная подруга-стукачка. Но эти люди другие, я их немножко, в общем, знаю. Поэтому нам надо признать: конечно, российское кино сделало огромный шаг вперед, конечно российское кино постепенно начинает признаваться во всем мире. Пока еще российское кино очень мало знает российскую жизнь, хотя при этом пейзажи снимать оно уже научилось. Я говорю, картина похожа на Россию: в ней прекрасные пейзажи и очень мало смысла.

К.Орлова― Может быть, поэтому она и хороша – тем, что она похожа на Россию, зачем же добавлять смысла, если снимать Россию, в которой нет смысла?

Д.Быков― Знаете,снять невнятный фильм о невнятной жизни – это не есть, по-моему, подвиг. Я знаю, что я сейчас могу себе нажить врага в лице создателей картины. Мне уже «Возвращение» казалось чудовищно ложно-многозначительным и страшно переоцененным. «Елена» была выдающаяся картина. Я очень люблю Роднянского, выдающегося продюсера, который позволил этой картине состоятся. Ощущение стыдного бессилия есть, слава богу. Но для того, чтобы выбраться из ситуации, для того, чтобы жить дальше, надо немножко в ней понимать – вот это очень важно. Кстати, одного из великих понимателейроссийского кино я хочу сегодня поздравить. Сегодня 60 лет Андрею Шемякину, одному из самых известных российских кинокритиков. Шем, я тебя поздравляю от души и очень рад, что ты меня научил задавать неудобные вопросы.

К.Орлова― Дмитрий Львович, давайте тогда, может быть, более общее: о чем фильм?

Ощущение стыдного бессилия есть у Салтыкова-Щедрина. Нынешняя русская жизнь сильно видоизменилась Q0

Д.Быков― Фильм задумался, безусловно, о противостоянии гоббсовского государственного Левиафана и частного человека; о том, как чудовищно всесильна государственная махина и как бессилен хороший человек. Плохой может встроиться. Все плохие там себя очень хорошо чувствуют. А вот хороший пытается жить по правилам, и у него ничего не получается. Вот об этом была задумана картина. К сожалению, та русская жизнь, которая показана там, наводит на единственную мысль: эти люди не заслуживают никакой другой власти, пони плоть от плоти ее. Они – часть этого Левиафана, и они становятся частью этого Левиафана, когда Левиафан пожирает их. Вот это из классического совершенно апокрифического евангелия от Фомы, в котором Христос произносит вещь, которой в других евангелиях нет: «Мертвая ест вас, и вы становитесь мертвым» - вот это очень важно. Там замечательно сказано: «Когда живые едят мертвых, - ну человек ест мясо, например, - оно становится живым, а, когда мертвое вас ест - вы становитесь мертвым». Вот нас ест мертвое, и, кстати говоря, образ мертвого Левиафана, который там есть, этого скелета, он как раз выводит картину на некий метафизический уровень, но это там недоиграно совсем. Вспомните страшное чудовище мертвое морское в финале «Сладкой жизни». Там мы видим, что можно выловить из этих вод какой-то смысл, но этот смысл давно мертв, жизнь его лишена. Вот так же и здесь: этот скелет кита, он символизирует, конечно же, рухнувшие ценности, рухнувшие смыслы во многих отношениях рухнувшее государство. Но почему тогда этот Левиафан так страшен? И возникает страшный вопрос: а не сами ли себя жрут эти люди? Потому что, простите меня, но трагедия жены главного героя – это целиком дело ее собственных, - назовем это – рук.

К.Орлова― О жене главного героя в исполнении Елены Лядовой, которая очень нравится Дмитрия Быкова…

Д.Быков― Чуть позже, после рекламной паузы!

РЕКЛАМА

К.Орлова― Мы продолжаем "Особое мнение". Дмитрий Быков в студии. Дмитрий Львович, мы закончили на Елена Лядовой.

Д.Быков― Да, мы хотели еще немножко вернуться с вами к другой Елене, к предыдущей картине Звягинцева, которая мне первая из его картин после «Возвращения» очень понравилась. Понравилась, потому что там есть великолепный главный образ. Вот она действительно Елена – героиня: вокруг нее все вертится. И вот этот образ страшный, с виду покорный, но хищницы-самки, которая выращена этими условиями и никогда не упустит своего, и пойдет на убийства - все ради своего гнезда, чтобы в зоб «птенцу» беспомощному этому тридцатилетнему напихать как можно больше. Это гениальный образ, и, кстати, абсолютно интернациональный. Он великолепно сыгран, хорошо придуман – Негин хороший сценарий написал. Вот, действительно, люди постарались, это было видно.

«Левиафан» - это результат высказывания, конечно, оно рассчитано на только на внешние какие-то воздействия, не только на внешние какие-то премии иностранные – понятно, что будут много на этом спекулировать, - но, конечно, фильм снимался не ради иностранных премий. Фильм снимался ради актуального высказывания. И в жертву этой актуальности принесены многие смыслы. Я говорю, что это, действительно, история, которая нуждается в проработке.

К.Орлова― Смотрите, вы говорите о нестыковках в сценарии, но какие смыслы принесены в жертву? Вот я не понимаю, какие смыслы?

Д.Быков― Если это филь о том, что всякая жизнь – страшная мясорубка, пожирающая человека, непонятно, при чем здесь Россия, церковь, коррумпированный мэр? Можно подумать, что если бы это был идеальный мэр, то тогда бы жизнь человеческая стала бы менее трагична. А, если это фильм о российской трагедии, вы потрудитесь насытить его какой-нибудь конкретикой. Покажите жизнь этой женщины, которую Лядова играет так энигматично, так непонятно, так загадочно. Проследите ее жизнь на этом рыбзаводе, а не одну сцену на конвейере.

К.Орлова― Но это же и так понятно.

Д.Быков― Проследите, что было в папке на этого мэра.

К.Орлова― А это важно? Какая разница? Разве непонятно, как работают на рыбзаводе?

Д.Быков― Конечно, это важно. Это же не комедия масок, понимаете? На Романе Модянине крупно написано: «Я очень плохой!» Объясните нам, что это за человек.

К.Орлова― Зачем какие-то очевидные вещи объяснять?

Коррупция не главное зло. Есть вещи более страшные - это бесчестие Q0

Д.Быков― Вы притчу делаете или психологическую драму? Нет, это вещь не очевидная. Откуда этот мэр таким взялся? Почему этот мэр востребован?

К.Орлова― Да, потому что большинство мэров такие, ну как?

Д.Быков― Нет, конечно. И весь город его почему-то терпит. Хотя у Николая масса друзей в этом городе, в том числе, среди гаишников, среди власти. Он дружит с представителями власти, и уж, наверное, они не все так покорно его сдали. Как получилось, что вообще в этой картине нет ни намека на сопротивление?

К.Орлова― Но Кущевку-то терпели?

Д.Быков― Кущевку терпели. Но, во-первых, Кушевка вышла наружу. Во-вторых, в Кущевке бандиты держали Кущевку, а вовсе не лично Ткачев. Вот это сращение бандитов и власти - на него здесь есть единственный намек, когда качки бьют адвоката. По большому счету, здесь не показана схема этой жизни. Здесь есть, опять-таки говорю, голимый импрессионизм, это впечатления. Вот очень плохие люди. Так русская жизни – в этом ее трагедия – она сама себя не знает, она сегодня не познана. У нас нет реальной социологии, у нас нет реальной картины профессиональной структуры этого общества, иначе бы мы в ужасе увидели, что в стране не стало профессионалов.

К.Орлова― А если она не познана, то как мы можем: а) критиковать Звягинцева за это, а б) отвечать, что Звягинцев снял не так, если она не познана?

Д.Быков― Но мы можем задать элементарный вопрос по сюжету? Почему героиня так губит собственную свою жизнь, почему она так внезапно сошла с ума?

К.Орлова― А что, она единственная, кто губит свою жизнь бессмысленно и беспощадно?

Д.Быков― А если она так губит свою жизнь, то, простите, какие претензии к власти?

К.Орлова― Так, может быть, и нет никаких претензий к власти?

Д.Быков― Вот тогда и определитесь… Нет-нет, конечно, есть. Вот определитесь с замахом. Вы показываете кошмар человеческой жизни вообще или ужас русской провинции при партии "Единая Россия" и при такой церкви, которую мы видим. Не надо уводить этот вывод в какую-то глобальную метафизику. Либо вы делаете жесткое социальное кино, например, типа фильма Панфилова «Тема» или Абдрашитова «Остановился поезд». Вот там есть жесткость социального диагноза и абсолютная проработанность картинки. Либо, простите, у вас есть метафизика Тарковского, но тогда вытащите эту метафизику на какой-нибудь уровень кроме пересказа сельским священником притчи об Иове. У вас получается абсолютно иллюстративное кино. Но я еще раз говорю, ребята, это претензии очень по гамбургскому счету. Давайте радоваться, что у нас, вообще, появилась картина о лицемерии отцов церкви, о тройном союзе: братков, власти и церковников. Это уже огромное событие – то, что мы рот открыли. Но после первых звуков, оттуда вылетающих, мы вправе надеяться на осмысленную фразу.

К.Орлова― Дмитрий Львович, а вот «стыдное бессилие» - может быть, это и есть главное, что хотел сказать Звягинцев?

Д.Быков― Понимаете, как, еще раз говорю: если да, то он это, конечно, сказал, но у меня есть сильное подозрение, что современная русская жизнь не сводится к стыдному бессилию.

К.Орлова― Почему?

Д.Быков― Ощущение стыдного бессилия можно получить уже из Салтыкова-Щедрина. Нынешняя русская жизнь, она все-таки очень сильно видоизменилась. Вот эти дети, эти подростки, которые там сидят в разрушенной церкви и там что-то такое шамаляют, современные подростки даже в северной провинции гораздо больше времени проводят в соцсетях, чем в разрушенный церквах, и у них есть такая возможность; или в компьютерных клубах, где они играют в стрелялки беспрерывно.

К.Орлова― Подождите, а откуда у них такая возможность? Вы уверены, что в провинциях у всех есть компьютеры?

Д.Быков― В провинции есть такая возможность. Уж во всяком случае один компьютерный центр, где они могли бы играть в стрелялки, там бы был. Эти подростки, которые, кстати, перекочевали еще из «Елены»…

К.Орлова― Они еще из «Возвращения».

Д.Быков― Да, они пришли откуда-то из 70-х годов. Современный подросток совершенно другой. Если он травится, то он травится смесями, спайсами, а это гораздо более страшно и более опасно, чем то, что показано у Звягинцева. То есть жизнь ушла далеко вперед, пока эти штампы реализовывались, и надо отслеживать эту новую реальность. Мы не рефлексируем ее. Попытайтесь написать роман о сегодняшней русской жизни, или прочитать роман – вы всюду будете упираться в те же штампы: пьянство и коррупция. А современная русская жизнь – это не коррупция и пьянство – вот, в чем проблема. Вот с тех пор, как я вам сказал, что коррупция для меня не главное зло, я постоянно продолжаю получать вопросы: «А что же для вас главное? Вы продались». Я еще раз говорю: коррупция не главное зло. Есть вещи более страшные. Есть вещи даже более страшные, чем смерть. Бесчестие страшней, чем коррупция. А бесчестье выражается не только в том, что все продажные. Бесчестие – это отсутствие смысла, это полное падение культуры, нравов, морали.

Читать полностью: http://www.echo.msk.ru/programs/personalno/1470838-echo/

слушать 34:53