Штрихи к портрету первого российского генерал-прокурора П.И. Ягужинского

Почти три века отделяют нас от времени активной деятельности Павла Ивановича Ягужинского, и мало кто уже вспомнит о нем, об императорском любимце, заложившем ровно 290 лет назад основы прокурорского института России.

Вослед за неточностью исторических сведений о Ягужинском идет их противоречивость. Жена английского посланника леди Рондо, например, вспоминала: "Павел весьма красивый мужчина; лицо его, хотя не отличается правильностью, но исполнено величия, живости и выражения. В обхождении свободен, даже небрежен, и что в другом казалось бы недостатком воспитания, то в нем весьма естественно, так что никто не может быть им недоволен».

Сам посланник Рондо высказывал противоположные суждения. По его мнению, Ягужинский был лишен любых необыкновенных дарований, выглядел почти мужланом, и лишь придворная жизнь придала ему некоторую учтивость в обращении. В нем, безусловно, есть доброе сердце, объективничает посланец туманного Альбиона, "если бы природная вспыльчивость, очень часто воспламеняемая неумеренностью в напитках, не лишала его власти над рассудком, не побуждала ругать своих лучших друзей и разглашать самые важные тайны, а уж в расточительности он совершенно не знает разумных пределов". Причем, учтите - высказывания супругов-дипломатов взяты ведь не из их досужих дневников, а из деловых донесений тогдашнему английскому МИДу, направленных каждым по отдельности. Коварных королевских политиков Ягужинский интересовал, прежде всего, как очень преуспевающий международный деятель. С 1713 по 1722 гг. Петр I доверял ему важные дипломатические миссии. Павел Иванович вел переговоры с королями Дании и Пруссии. Как личный доверенный царя, принимал участие во всех европейских конгрессах. В том числе и потому, что владел английским, немецким, испанским и французским языками, не говоря уже о польском и литовском. Так что, отрицая заведомо любые дарования Ягужинского, сэр Рондо был явно предвзят. Половина его оказалась более объективной. И то, что в её характеристике проступает тщательно скрываемая личная симпатия к объекту доноса, согласимся, не минус, а плюс наблюдательной англичанки. Равно – как и Ягужинскому, который был даровитым человеком, как минимум. Иначе бы он просто не пробился на столь головокружительные государственные высоты при русском престоле. А это неоспоримый факт: со времен, как Петр I стал императором (1721), те же иностранцы практически единодушно доносили в свои страны: генерал-прокурор Ягужинский - второе лицо в государстве. Случайными такие взлеты в те времена не могли быть по определению.


Царь, по счастью, безоглядно верил в то, что отдельные представители его народа есть ничуть не хуже личности, чем выходцы из передовых европейских стран. И был в постоянном поиске таких личностей. И всегда находил их.

Вы не встретите в окружении великого императора ни одного человека из низших слоев тогдашнего общества, из так называемого "подлого сословия", который был бы тупой и ограниченной особью. Сплошь одни таланты.

А когда наступало время тому или иному чиновнику поручать важное задание или назначать его на серьезную должность, Пётр заставлял своего приближенного князя Фёдора Ромодановского проверять кандидата "на вшивость" через медведя-потчевателя. Специально обученный зверь подавал гостю большую чарку крепкой перцовки, и в случае отказа пить хватал того за платье, срывал с него парик или шапку. Люди по-разному себя вели в столь критической ситуации. Однако те, кто "накладывал в штаны", могли на царскую милость не рассчитывать. Ягужинскому тоже пришлось пройти нелепое испытание. И он его с честью выдержал! (К слову, не этот ли случай послужил Пушкину основой для описания сходной ситуации в "Дубровском"?) Взяв из лап медведя чарку, Павел Иванович залпом осушил её и собрался уйти. Однако зверь не хотел его отпускать. Ягужинский со всей дури врезал ногой медведю в промежность и спокойно сел за стол. Слуги еле утащили разъяренное животное. Хмурый Ромодановский докладывал:

- Твой Павлуша, Петр Ляксеевич, чуть не зашиб моего Мишуту. Но скажу тебе: орел! Такой не подведет!

А лишний раз Петр испытал Ягужинского из-за того, что намеревался ему поручить дело супергосударственной важности.

Только что вместо приказов были образованы коллегии. На них царь возлагал большие надежды в радикальном преобразования промышленности, экономики и финансов государства. Однако желаемого эффекта не получилось. Павлу Ивановичу это-то как раз проделать и предстояло. Представьте себе, что все наши нынешние российские министерства разом завалили бюджет, планы и прочие годовые показатели. И одному человеку в этом разбираться!

Ягужинский не просто "учинил грамотную ревизию" коллегиям, указал на узкие места в работе этих предтеч будущих российских министерств, но и высказал дельные предложения по улучшению их деятельности. Петр расцеловал расторопного чиновника: "И ране зрил в тебе надежу и ревностного помощника по делам узаконения моим, а ныне не нарадуюсь твоему прилежанию".

Всего за время монаршей деятельности Петра было принято 392 указа уголовно-правового характера. Примерно, триста из них разрабатывались при участии двух законоведов того времени - князей Я.Ф. Долгорукого и П.И. Ягужинского.

Это так называемый Артикул воинский, содержащий в основном нормы уголовного права. Применялся он не только в армии, но и в гражданских судах. В том артикуле вместо устаревших понятий «тать», «воровство» появляются термины, до сих пор применяющиеся в юридической практике: «преступление», «преступник». Разнообразнее становятся наказания. Смертная казнь, как панацея от всех проступков, часто заменялась так называемой политической смертью (лишенный всех прав и покровительства закона виновный рассматривался как умерший) или вечной каторгой, телесными наказаниями кнутом и батогами, каторгой на короткий срок, исправительными работами на фабрике, заводе или в смирительном доме. Вообще труд осужденных, и на том всегда решительно настаивал именно Ягужинский, стал в обилии применяться на самых различных объектах. Благо, во времена Петра их наблюдалось с избытком. В то же время, умеренный юрист Долгорукий и прогрессивный Ягужинский являлись одинаково рьяными адептами смертной казни. Она, в том числе и по их настоянию, предусматривалась сто одной статьей! Не зря же Пушкин написал: "Начало славных дней Петра/ Мрачили мятежи и казни".

С описываемых времен у нас категориально оформились и такие юридические понятия, как «дезертирство, уклонение от службы, нарушение устава строевой и караульной службы». (Парадоксально, но за убийство и сон на посту предусматривалась одинаковая казнь - смерть). Должностные преступления: взяточничество, злоупотребление властью, невыполнение обязанностей, подделка документов, фальшивомонетчество тоже именно тогда были выделены в отдельные статьи. С тем же финалом – смертная казнь. Таковы были времена.

В 1720 году при участии Долгорукого и Ягужинского разработан и вступил в действие Устав морской, где содержалось почти в два раза больше норм уголовного права, чем в Артикуле. И на гражданских лиц они распространялись. Но именно последний являлся основой петровского законодательства. Мыслил царь свести русское Уложение со шведским, но воплотить это в жизнь ему так и не удалось. А вот сделать надлежащие выводы из блестящей ревизии, учиненной Ягужинским коллегиям, у Петра хватило и энергии, и настойчивости. Так 12 января 1722 года появляется императорский указ, ставший, без преувеличения, знаменательной, этапной датой в истории государства Российского. В нём определялись обязанности сенаторов, давались предписания всем президентам коллегий (по нынешнему - министрам), устанавливалось ревизион-коллегия (нынче Счетная палата), при сенате учреждались должности генерал-прокурора, рекетмейстера (приемщика жалоб на деятельность коллегий), экзекутора (ведающего хозяйством) и герольдмейстера (протоколиста). Образовывались также должности прокуроров при судах.

С этого дня и ведет законный отсчет своим летам наша Генеральная прокуратура. В указе Петра черным по белому писалось: "Быть при Сенате генерал-прокурору и обер-прокурору, а так же во всякой коллегии по прокурору, которые должны будут рапортовать генерал-прокурору. Нынче ни в чем так надлежит трудиться, чтобы выбрать и мне представить кандидатов на вышеписанные члены, а буде за краткостью времени всех нельзя, то чтобы в президенты коллегий и в генерал и обер-прокуроры выбрать; что необходимая есть нужда до наступающего карнавала учинить, дабы потом исправиться в делах было можно; в сии чины дается воля выбирать изо всяких чинов, а особливо в прокуроры, понеже дело нужное есть".

С людьми, особенно на большие руководящие должности, на Руси испокон веков существовала «напряжёнка».

Желающих порулить всегда было много, а достойных - раз, два и обчёлся. Петр более иных русских самодержцев страдал от этого кадрового парадокса.

Однако на вновь образованный им высочайший государственный пост генерал-прокурора кандидатура у него имелась блестящая. Представляя сенаторам Ягужинского, император с горящим взором вещал на века:

- Господа Сенат! Вот мое око, коим я буду всё видеть. Он знает мои намерения и желания; что он заблагорассудит, то вы и делайте; а хотя бы вам показалось, что он поступает противно моим и государственным выгодам, вы, однако ж, то выполняйте и, уведомив меня о том, ожидайте моего повеления. И понеже сей чин - яко око наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нём взыскано будет.

Тем же указом Петра I Ягужинскому определялся помощник, обер-прокурор Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. Типичный служака, выдвинувшийся из гвардейских офицеров более своей пронырливостью, нежели умом. А вот интриги плести умел. С учётом того, что ему благоволила царица Екатерина - можно представить, каким заместителем одарил Ягужинского император. Но такова была у Петра система сдержек и противовесов при распределении государственных постов, чтобы один за другим. Доносительство, увы, император поощрял. Прибавьте сюда ещё и полное неумение, да что там говорить, явное нежелание самолюбивых родовитых сановников трудиться на благо Отечества коллегиально, и вы поймете, каково было "незнатному, безродному, сыну бедного литовского органиста" Павлу Ивановичу служить "оком государевым".

В это кому-то трудно будет поверить, но Ягужинский начинал с методических толкований сенаторам того, что им негоже "кричать, браниться и драться по пустякам ничтожным". Через полгода пребывания на посту "спикера Сената", он написал особое "Предложение", в котором мы находим всё те же призывы и увещевания: не спорить, не ссориться чуть-что, "ибо прежде всего это неприлично для такого учрежденья".

Историк В. Ключевский писал: "Генерал-прокурор, а не Сенат, становился маховым колесом всего управления; не входя в его состав, не имея сенаторского голоса, был, однако, настоящим его президентом, смотрел за порядком его заседаний, возбуждал в нем законодательные вопросы, судил, когда Сенат поступал право или не право, посредством своих песочных часов руководил его рассуждениями и превращал его в политическое сооружение на песке".

А более всего работой Ягужинского был доволен император, однажды изрекший: "Что смотрит Павел, так верно, как будто я сам видел".

Это высокое доверие чрезвычайно привередливого венценосца генерал-прокурор практически всегда оправдывал. Он никогда не волокитил никакое поручение Петра. Павел Иванович, получив задание, уже через день другой рапортовал о результатах.

Судя по большинству источников, Ягужинского отличали высокие и прочные понятия о чести и достоинстве русского генерала. Утверждает большинство исторических документов также и то, что он напрочь не воровал. Якобы даже тень подозрения в мздоимстве и лихоимстве на него никогда не пала. Это удивление еще больше усиливается, когда знакомишься со следующей выдержкой из сочинений того же В. Ключевского: "Свояк Петра князь Б. Куракин в записках о первых годах его царствования рассказывает, что после семилетнего правления царевны Софьи, веденного "во всяком порядке и правосудии", когда "торжествовало довольствие народное", наступило "непорядочное" правление царицы Натальи Кирилловны, и тогда началось "мздоимство великое и кража государственная, что доныне (писано в 1727 г.) продолжается с умножением, а вывести сию заразу трудно". Пётр жестоко и безуспешно боролся с этой язвой. Многие из видных дельцов, с Меншиковым впереди, были за это под судом наказаны денежными взысканиями. Сибирский губернатор князь Гагарин повешен, петербургский вице-губернатор Корсаков пытан и публично высечен кнутом, два сенатора тоже подвергнуты публичному наказанию, вице-канцлер барон Шафиров снят с плахи и отправлен в ссылку, один следователь по делам о казнокрадстве расстрелян.

Пётр ожесточился, видя, как вокруг него играют в закон, по его выражению, словно в карты, и со всех сторон подкапываются "под фортецию правды". Есть известие, что однажды в Сенате, выведенный из терпения этой повальной недобросовестностью, он хотел издать указ вешать всякого чиновника, укравшего хоть настолько, сколько нужно для покупки веревки. Тогда блюститель закона, "око государево", генерал-прокурор Ягужинский встал и сказал: "Разве ваше величество хотите царствовать один, без слуг и без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого".

Это безусловная смелость Ягужинского. Потому что перечить Петру - даже не медведя по причинному месту бить. Тут совсем иного покроя отвага была надобна.

Ведь не зря сказано, что русский человек издревле горазд спокойно смерть принять, но всегда оробеет перед большим начальником.

Ягужинский мог отстоять свое человеческое достоинство даже в стычках с сумасбродным самодержцем, который дубиной любил охаживать своих ближайших помощников.

Недюжинной твердости и решимости требовало от Павла Ивановича само исполнение его многотрудной должности. Вот яркий пример. Против Меншикова в сенате серьёзно выступили подканцлер Шафиров вместе с князьями Голицыным и Долгоруким. Обер-прокурор Скорняков-Писарев был за Меншикова. Разгорелся скандал, чуть ли не до мордобоя. Пётр находился в персидском походе. Возвратившись, приказал Ягужинскому разобраться в склоке государственных мужей. Тот всех допросил. Итог: Шафирова приговорили к смерти. Голова его лежала на эшафоте, а секира опустилась рядом... Подканцлера затем отправили в ссылку под Новгород. Там он умер в нищете. Скорнякова-Писарева отстранили от должности, отобрали все пожалованные ему деревни. Князей Долгорукого и Голицына наказали крупными денежными штрафами. Меншиков, упредив решение суда, пал на колени перед императором, прося "милостивого прощения и отеческого рассуждения". Петр, питавший какое-то животное расположение к "герцбрудеру", и на этот раз простил его, только палкой отработал как следует.

Ягужинский смело заметил: "Правды никогда не добьемся, государь, ежели будем спуск учинять таким, как князь Меншиков. Коли сам, батюшка, законы попираешь, так над ними ты Господней волей поставлен. Прочим всем следовало бы законы те блюсти и строгость наказания нести". "Кругом ты прав, Павлуша, - ответствовал император, потупив голову. - Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила его мать, и в плутовстве скончает живот свой; если не исправится, в следующий раз быть ему без головы. А нынче вина его немалая, опять твоя правда, да прежние заслуги больше её".

Меншиков с Ягужинским пережили своего императора. Светлейший князь и генералиссимус, видя соперника в Ягужинском, услал того полномочным министром при польском сейме.

Павел Иванович за свою долгую и беспорочную службу был награжден всеми орденами Российской империи, многими "ценными подарками": островом на реке Яузе, огромным имением в Дерпте, большими денежными суммами.

Он умел пожить на широкую ногу, слыл выдающимся кутилой своего времени. Сам Пётр отмечал дом своего ближайшего сподвижника, как "всегда веселья полна чаша". А в личной жизни счастья Ягужинский, похоже, не имел. Его первая жена Анна Хитрово была одержима патологической склонностью к распутству, безумным оргиям и непредсказуемым поступкам. Синод их развёл. В конце концов лишившуюся рассудка женщину сослали в Переславль-Залесский монастырь. Ягужинский женился вторично на Анне Головкиной. Она тоже питала слабость к кутежам и танцам, но уже как бы в пику собственному мужу. С ней Павел Иванович, как и с предыдущей супругой, прижил сына и трех дочерей. Первенец умер, а сын от второго брака дослужился до генерал-поручика. После смерти мужа Анна Гавриловна вышла замуж за обер-гофмаршала М.Бестужева-Рюмина. В 1743 году за участие в заговоре против императрицы Елизаветы Петровны была наказана кнутом и с отрезанным языком сослана в Сибирь. Где и умерла.

Будучи «третьим оком императора», Ягужинский прожил на земле ровно столько, сколько его "отец и кумир" Петр Великий. Мистическое совпаденье, но по-иному, наверное, и быть не могло.

Михаил Захарчук

tatasoz-