Здравствуй!
Слушай, я вот, что подумала. Вся эта тревога, депрессия, апатия - все это такая фигня. Какое к черту состояние депрессии, когда я просто сама себе трахаю мозги? Вот правда. Хотя, все равно от этого не скрыться, и не спрятаться и это имеет какую-то власть над моим же сознанием. Я уже ничем не могу управлять, да и сама являюсь той марионеткой, что теперь навечно выбита на моей спине. Нет, что ты, друг мой, я не жалуюсь тебе, а просто как всегда спокойно, и последовательно, рассуждаю о том хламе-беспорядке,что в моей голове.
Еще вот, свела меня судьба тут с человеком, и невольно я задумалась, что кажется когда Господь меня создавал, он на мне поставил печать "Саратов", но по ошибке меня отправили в 32-ой роддом Краснопресненского района города Москвы. Потому что я каким-то магнитом притягиваю людей оттуда. И вот снова - здорова, снова пишет парень из этого "чудного" города с не менее чудным именем, которое у меня ассоциируется исключительно с этим городом на Волге. Вот как так? Ведь это нечестно, что ли, или мне забыли сказать правила. И вот пообщавшись со мной, пытаясь понять меня и мой мир, человек выдает "тебя даже обижать не хочется", и вот думаю, комплимент ли это? "Обижать не хочется" - как приговор, что ли, как что-то такое, что просто меня электризует как ток хороший по венам. Просто это уже действительно не смешно, и мне кажется, что такого рода слова только и убивают.
Потом сегодня же один человек спросил меня "могу ли я убить?", и не думая и секунды я ответила "не я давала жизнь,чтобы лишать ее". Получается, из моего же суждения, что на убийство может пойти мать или отец? (если оправдано). Хотя, я может дура наивная, но я верю, что жизнь это не только смесь яйцеклетки и сперматозоида, а нечто чуть-чуть большее, чем обычное тыканье в постели (ну или где придется).
У меня такое тело, а точнее такая кожа, что почти не видно вен, и мне именно сегодня захотелось их поразглядывать, посмотреть на эти тоннели, по которым гоняет моя кровь. У меня ни раз возникало желание посмотреть на свой организм изнутри, на легкие, которые уже погрязли в смоге, на печень, которая кочевряжится от жареного и алкоголя, на сердце, которому достается с лихвой, на мозг, который отсутствует, на почки, которые в 15 лет были беспощадно отбиты. И все-таки я наверное дура.
Обнимаю!

 Я помню каждого своего любовника. Помню каждую пару глаз во время судорог оргазма, помню горячие ладони, влажные поцелуи. Я помню каждую складку простыней, каждое место в сумасшедших и суматошных городах где я отдавалась похоти. Я помню вкус тела, помню сладость удовольствия. Никогда не забуду, если была и боль, которая пронзала все мое тело. Я знаю и отличаю: трах, секс, занятие любовью. Даже в сознание, как вчерашний день, юношеский накур гидропоникой и постель с девушкой, тоже рыжей и маленькой. Я помню секс втроем, когда мне хотелось экспериментировать, и чего я не боюсь до сих пор. Я помню смазанные поцелуи за стойками баров и кофты с глубоким декольте. Я помню как кому царапала спины, и где прятались ключи от запретных дверей. Никогда не забуду цвета глаз и ощущения когда кто-то во мне, эта пошлость все я. Сейчас я не то, чтобы успокоилась, я просто малец другая. Но я позволяю себе быть шлюхой, но только с одним, только с ним. И не надо мне платить, я и так хорошо ему отсосу, и получу свой оргазм в любой из выше предложенных Камасутрой позы. Такая вот я. Прошу любить и ненавидеть..

Ну да, ну пришла, ну стоит датой в красном прямоугольнике, а мне то что? И я не создаю апофеоза вокруг даты: Ах, первый день весны! Весна страшное время года, время перемен и переломов, определяющее время дальнейший ход, время странных ощущений.
Я бы лучше проспала всю весну, потому что тогда будет более легче и на вдохе пройдет лето. Все ж проходит, все сменяется чередой часов и минут.
Мне бы сменить картинку за  окном, и мы просыпаемся в обнимку, в паре сантиметрах друг от друга. Я так глубоко дышу, что просыпаюсь от колебаний собственной грудной клетки, и он спит, я его укрою, поцелую и растворяюсь за большой спиной, которую я буду целовать вечно. Спину ровно!
Порой я себе приказываю, а иначе просто расслаблюсь в легких тонких пальцах. Я могу растерять себя на празднично – пофигистичных улицах. Просто только я себя нашла, я себя растеряю, такая вот нелепая цикличная правда.

Не разрешай мне ходить в прозрачных кофтах и открытыми плечами (исключительно с правым).
Все же смотрят на меня, и знаешь они все меня хотят.
Хотят раздевать медленно, а потом быстро, они хотят жадно меня целовать, и слышать мой стон, когда их тела придавливают меня к койке.
Не разрешай мне смотреть моими глазами, они очень блестят, и тогда просто светло даже в темнице.
Не позволяй мне разговаривать, мои губы дрожат, и трещинка на нижней придает пикантности.
Не допускай того, чтобы я курила на людях, дым из моей глотки красив, и сигарета между пальцами слишком хорошо смотрится.
Не делай так, чтобы я пила алкоголь и танцевала, под прозрачной кофтой грудь видно и живот, которые немного (оба знаем, что сильнее) соблазняют эти взгляды вокруг.

Запри меня в комнате, и сам люби ночи напролет, чтобы не оставалось сил, чтобы хрипела, чтобы стонала, чтобы курила и пила обжигающе ледяную воду, чтобы тело было ожогом твоих поцелуев.
Говори мне сам комплименты, чтобы только твоя похоть сшибала меня и дурманила сознание.
Бей меня наотмашь, чтобы сквозь боль мне было хорошо, ты же знаешь, как я это люблю.

Но какого черта, меня хотят те, кто совершенно неинтересен и кто прямо говорит в глаза «я бы тебя трахнул!»?

 И строчки кривые, и слова дурные, и мысли шальные. Все бы хорошо, но на моей шее нет бус, вчера видела желтый автобус, и на сердце ядовитый укус. И как бы что ли в рифму, только что-то не так. Меня уничтожает собственное мышление, и я разбиваюсь. Сама об себя, а от этого еще больнее. На свою жизнь смотрю будто через стекло, будто что-то мое, да неочень. Эти слезы, что проливала прошедшей ночи, дали одно - свободу им же. Нельзя настолько глубоко держать слезы, потому что потом они становятся концентрированным соляным раствором, и еще больней, и еще жестче. 
Мне когда-то кто-то говорил о том, что я буду в вечном поиске себя, и меня уже не то, чтобы не страшит, я наоборот учусь получать удовольствие. В каком-то стремление себя.  И ведь все смертно, нет ничего вечного, и только потом мои слова заговарят за меня, только потом я стану сиять в истинном свете своего же отражения. Малейшая реальность и все в порядке - правда.

Из письма другу:
<а завтра золотая свадьба у моих бабушки и дедушки, и глядя на них я верю в любовь. Верю, что это чувство можно пронести сквозь всю жизнь, они такие молодцы. Врачи прогнозируют бабушке слепоту, посему она сейчас объезжает мир по тому максимуму, что сама себе разрешает. Была недавно на Сицилии, это уже вторая ее поездка туда, потом поехала с дедом в Болгарию, у меня дед в 76 лет катается на горных лыжах, а сейчас они собираются по Европе. Глядя на них я понимаю, что в этой жизни есть куда стремиться и главное, что есть смысл. Они всегда в меня вселяли веру во что-либо>

Я стала зависима от писем, и каждый день их пишу. 

Сколько тянется эта вечность?
Я не успеваю с собой разобраться, но уже так смело и четко кому-то что-то советую. Надо переставать мечтать и делать себе уже не мечты, а цели. Я просыпаюсь среди ночи, пишу какие-то строчки, и мне так тихо, что я слышу, как сминается простыня под тяжестью моего тела. Я бы разрубила все канаты, что когда-либо меня связывали с людьми. Люди, обрубитесь сами. Не надо мне напоминать о том, что нас когда-то связывало, даже сотни слов, типа мне, никогда не будут действительно важными для меня сейчас. Я стала циничной стервой, которая только и думает о том, как спасти и вынести свое счастье.
Вру, есть еще настроение на спасение души, и не своей, и помощи, хотя бы моральной для собственной матери.
А так, не ожидайте от меня таких же смелых альтерэгоистичных поступков, как когда-то я делала.
Циничнее в каждом вдохе, потому что так я сама от себя требую. Не надо мне алмазов росы, золота осени, капели весны, и не просите от меня чуть больше того, что сами не имеете. Я не знаю, кому именно все это, но я знаю, кому бы я точно швырнула это все в лицо, при чем мелкими кусочками, чтобы покочевряжились и склеили все эти бумажки, исписанные моим подчерком.
Моя свобода сейчас слишком дорого стоит, и не хватит ваших медных копеечек для того, чтобы хоть как-то меня удивить. Я уже совсем не_удивляема. И даже если вы принесете мне в дар вибратор последней модели, я посмеюсь так громко, и предложу его использовать вам.  
Я не исчезаю из ваших глаз, и все чаще вы думаете обо мне, потому что так не хватает.
А чего не хватает, господа? Марионетки? Доброты? Слов? А?
Не понимаю, и даже не хочу знать. Просто заткните, пожалуйста, рты и не говорите обо мне, а то я заебалась уже икать, и уши горят вечным пламенем сплетен.

Знаешь, я все равно тебе пишу, мой милый друг.
Тебе как-то  нездоровится, а мне мне как-то не здоровывается (это слово подчеркивает встроенный словарь, но я его
написала правильно). Люди сменяются чередой событий, а я меняюсь тоже. Иногда я замечаю за собой, состояние
пластилиновой души   я могу изменится под каждого. Могу быть стервой на шпильках, с алыми губами, и ажурными чулками
перед сном. Могу быть Пеппи Длинныйчулок, в разноцветных гольфах, с двумя косичками, и короткой юбочке американской
девчонки из команды черлидинга. Я могу быть тургеневской барышней, цитировать Достоевского, ходить с кулоном
Пресвятой Богородицы на шее (да простите мне это богохульство), и носить длинные платья до пят. Могу быть женщиной
байкера, носить черное, подводить глаза карандашом, слушать хеви-металл, и курить Мальборо (исключительного красного
цвета). Но знаешь кем я могу быть, и это самое сложное   я могу быть собой. Да-да, той самой кудряво-лохматой, в
домашней пижаме, на которой человек-печенька, и которая упивается кофе и выкуривает иногда до полутора пачек в день.
Самое сложное, это сохранять себя во всем этом безобразие и разности людей, что вокруг меня. Я помню один момент
своей жизни, когда я была настоящая настолько, что самой было приятно ощущать это.<вырезано с целью сохранить себя>
Отхлебывая кофе, погружаясь куда-то в самые глубокие недры себя, я чувствовала себя, ощущала каждую свою клетку и каждый свой миллиметр. Вот тогда я поняла, что показывать себя мало того, что сложно, но просто это надо делать не каждому, и нужно быть
осторожнее. Глупо может это все, но понимаешь, я настолько тонко чувствую этот мир, что материи иногда рвутся также
легко как и старое полотенце, которое сотни раз было в отбеливателе. Вот такое это письмо, из Hard Rock Cafe,
которое одно из немногих здесь с Wi-fi.

Эти лица, что снятся ночами. Вперемешку с дешевым алкоголем, и хорошей сигарой, это все прокуренные сны. Все было понятно, если бы я курил или гашиш, или марихуану, и сальсу, но только обычные сигареты вызывают во мне вдохи наслаждения. элементами познания себя, я пишу письма, которые разносятся по сетям, и почтовые а-ля голуби маячками светят для кого-то. нам необходимы письма, мне необходимо выложить все мысли в ровные предложения, а кому-то просто необходимо прочитать и понять меня.

«Нам так жалко свободы, мы с  тобой одной и той же породы. Да, мы слишком похожи, значит, выберут нас на роли совершенно случайных прохожих».

Я принимаю свой трек, и бегу либо по кругу, либо по ширине, и выглядит это довольно – таки забавно. Я мечтала так мало, что теперь становится все мечтами, а реальностью я укрываюсь сквозь сеточку сознания. Мне бы становится тебе примерной девочкой, которая будет тебя радовать, и каждое утро ты улыбался бы мне. А ты так обворожителен, когда спишь, когда мерзнешь, когда тихо сопишь. Я рядышком смотрю фильм, с каким-то там сексуальным Джонни Депом, с мыслью, что этому парню я уже ни раз отдалась, а ты умудряешься сквозь сон, как-то ухватится за мою щиколотку, и я целуя тебя.
И чтобы заснуть, мне не нужно считать овец или баранов, или вспоминать поименно всех своих любовников, мне достаточно утонуть в нежности поцелуев тебя в спину. Боюсь, что я опять немного определила время, и чувствую наивысшую точку любви.
Я умею любить, оказывается..

 Сильная — не значит, что не слабая. Слабая — не значит, что не сильная. 

Утирая себе нос своими какими-то проблемами, начинаешь невольно забавляться от собственной истеричности. И почему-то боишься спросить совет, ведь типа вся такая взрослая, умная, круче меня только яйца Фаберже, а потом и плачешь в подушку. Я так много хочу плакать, что мне становится слишком солено, и уже изнутри, будто слезы польются из глаз, ушей, носа, сквозь поры. И ведь кто-то говорит, что «сильная», а я знаю правду про себя, я слабая, слабее многих из своего окружения. И конечно же, я пережила не ебаться сколько проблем, которые делают сильнее, но это все такие пустяки, что надо бы забыть. Чихать на все, и просто замолчать. Быть может если заткнуть сердце, тогда будет проще, и легче. Так будет логично и разумно, и к черту все эти полеты на собственные планеты, в мир каких-то мечтаний, не рассказывать сказки перед сном, а тупо «спокойной ночи», не писать «доброе утро, милый», а просто «удачи на работе» - какая серая гниль, в которой я захлебнусь спустя просто меньше недели сроком. Засыпать себе душу красным, черным и белым перцами и тогда остро будет, и может жарко, а лучше кинуть керосиновую тряпочку и спичку, и ух как полыхать будет, и уж точно не до слез будет — а они то могли бы и потушить все это. 

Вот ведь фигня. Я нигде не могу быть честной до конца. Ни в записях дневника, ни на салфетках перепачканных чернилами, ни в письмах, ни в разговорах с родственниками. Я все равно что-то да утаиваю. Что-то прячу даже от себя. Это какое-то лживое и недоговоренное осознание собственной жизни. Я не могу сказать, что я люблю, потому что тишина в ответ повлечет еще большую душевную травму, и одним «люблю» я тоже не могу ограничиться. Я вру себе, что мне плевать на прошлое, которое сейчас стучится в мои двери и ставни. А ведь если смотреть реально, то мне так все равно, что это все поддерживается мнимым воздухом, чтобы хоть как-то разжигать во мне нужные эмоции, а иначе я загнусь.
Пролистывая сотни страниц своего прошлого, я все больше и больше замечаю то, что я совершенно точно и безоговорочно лгала себе в чувствах. А сейчас нет. Я кому-то там кричала сквозь расстояния о любви, когда сама же хотела бежать еще дальше. Бежать пока будут силы, да нет же, сдохнуть где-нибудь от такой а-ля невыносимой боли. Недоговорки во мне и по отношению к самой себе, и иногда я так боюсь признаться в правде. Почему же мне так сложно даже признаться самой себе в том, что все действительно хорошо, что да, милая Дашенька переставай придумывать проблемы и искать подвохи, нет черт возьми, я обязательно создам себе иллюзию и сама же в нее поверю.
Вот такой я невъебенный сам себе волшебник и творец чудес.

Я бы тебя с нежностью, да по вечности вдоль.
Мокрыми пяточками, да по кафельному полу, чтобы замерзнуть.
Слушай, а ведь правда бывает совсем не однобока, не однорука, и не односторонняя, я просто хочу, чтобы две грани были едины, без помарок на той или иной стороне.
Мокрые кудри, и капли по спине, и плевать, что будет минус, и будет лед вместо слез.
Успокаиваю себя горячим чаем, терпкими орехами, и ледяными пальчиками рук.
Напишу слова совсем незначащие, и сотру их в порошок, я сотру и себя в том числе, если уж так нравится прятать меня.
Хочешь?
Почему все становится таким безразличным, когда даже признаешь свою ошибку, даже когда понимаешь, что да не права, почему надо быть таким холодным, я же к чертям тогда замерзну и сдохну.
Я раскрашу эти дни разными красками, и пожалуйста, давай без каких-либо отчетов и рамок, я так не смогу, мне нужно разрастись в ширь, а не становится узкомыслящей или узкочувствующей.
Ты ни разу не видел моих записей, и не читал почти эти строки, а я все равно пишу, потому что, обращаясь  тебе здесь, мне становится чуть легче.
И сквозь комок не выплеснутых слез я бы хотела тебе сказать, как я тебя люблю, но не сказала.
Хотя, ты точно также не спал, также ворочался, но не принимал моих объятий, ведь в своем-то коконе куда удобнее и роднее, зачем же разделять тепло с каким-то телом рядом.
Ноты прорезают с самого утра, кофе обжигает с первого глотка, тошнит от первой тяги, голова кружится от первого звона, плакать хочется после закрытия двери и звука закрывающегося засова.
Это так все глупо, что надо бы забыть, стереть, и не придавать этому значения.
Да-да, ты скоро оттаешь, и все снова будет хорошо, и так по-нашему, но пока ты не оттаял, я изгрызу себя изнутри и перегрызу себе глотку несколько сотен раз.

Нам бы пару тяг ленинградского «Беломора» да не в затяг. Красное вино плещется в бокалах, и я проливаю на скатерть. Секундная стрелка замерла, минутная пробегает свой кросс. На голое тело, твоя белая рубашка, и твой черный ремень вокруг талии – ты так сегодня хочешь – буду. Остывший какао, печенье надкусанное, детский бант, и халат забытый где-то в  прихожей. Изучаю тебя своими ресницами, щекотно тебе, а мне хорошо. Запоздалый сон бежит скорее стать реальностью, и я открываю двери. Вдоль позвоночника стекает капелька, я чувствую ее путь от затылка до поясницы. А мне бы удар по лицу, чтобы понять, что это моя реальность, такая вот моя вся. Каждая минута вместе, неужели это не миф, неужели это правда, такая? Ты подглядывай за мной, когда я тебя так нежно целую и прогибаю спину, когда как кошка готова выгнуться и не промяукнуть слова лишнего. Я помню твои руки на своем теле, и знаю от чего мне так прохладно в полуноче, полусне, полудреме. Ну же, будь смелее, бей наотмашь, чтобы я почувствовала хлесткий удар по щекам, дай мне понять, что это реальность и похоть моей жизни, что это все настоящее, что я настоящая в твоей жизни.

Бей меня и кусай, лезвием острым режь, только не уходи на-все-гда!
(с) Мара

А музыки столько, что можно оглохнуть.
А света побольше, чем можно представить.
И тепла ровно столько, чтоб не подохнуть.
Спички, сигареты и память.
(с) Веня Д’ркин 1993

Я бы тебя нежно, и прям между строк.
Можно?
Я бы станцевала, но балетки мне малы, каблуки высоки, плащ на голое тело.
Мы на закатном солнце споем свои серенады, и услышим биение сердец.
На моих ладонях цветы прекрасных полян, а слезы служат росой.
Босыми ногами по прохладе вечера и так, чтобы никто не услышал, и никто не заметил.
Я бы своими губами по всему твоему телу, и только бы в карих видеть блеск.
Ни одно сладкое не заменит мне сладость твоего тела, и вкуса твоей кожи.
Я закрытыми глазами чувствую тебя.
Ночью, когда мы спим, знаешь, мы спим в унисон, мы никогда не оказываемся по разные стороны кровати, мы всегда плотно прижимаем друг друга.
А еще я не понимаю, зачем вторая подушка, ведь либо я сплю на твоей, либо на тебе.
И зачем такое большое одеяло, когда я все равно укрываюсь тем же кусочком, что и ты, или твоими объятиями.
Я чувствую своими холодными пяточками, как ты пытаешься согреть меня.
Меня безумно трогает то, что ты утром заезжаешь на минутку ко мне, отдать мне кое-что для чая, и целуешь в нос, а я ведь толком еще не проснулась.
В этой потрясающей нежности хочется плавать и плавать, к черту все спасательные круги и всякую другую мишуру этой сказочной реальности.
К каждому утру я пишу тебе записочки на настроение.
Мы придумали целую тетрадку по датам, где я пишу тебе утренние пожелания.
Это наше с тобой.
Скоро и фотографии по стенам, и все чаще я дышу неровно в дыхание сладости и ясности.
Как же я глубоко дышу тобой.

Шорох солнечного света заползает в эту понедельничную спальню наших снов. Будильники выключается на первых же секундах трели, и дальше спать. Прижимая ближе, сжимая крепче, без слов. Все, что можно было сказать, мы промолчим на двоих, на нас двоих. Треснутыми губами по голой спине и плечам, я все чувствую слишком чутко. Нам бы только утро чуть длиннее, нам бы сон чуть крепче, нам бы объятия еще нежнее. Солнце пробивается сквозь жалюзи и ровными полосками на моем голом теле, а он, целуя мне колени, говорит, что я совсем еще ребенок. Неужели дети тоже так могут стонать в судорогах оргазма?
Его забавляет мой красный педикюр, а меня возбуждает щетина, когда я ее чувствую на своей коже. Время безжалостно мчится вперед, играя друг с другом на перегонки, а я целую его. Он в полусне перебирает мои волосы, а я сжимаю руку, скрещивая пальчики. Он укрывает меня, потому что от холода у меня дрожат плечи, а я всего лишь от удовольствия неги растворяюсь. Мы безмятежно дышим друг другом, помогая с каждым вдохом. Я кладу утренние записки под крышку ноутбука, а он прячет мою пяточку под одеяло.
Проводит ладонью от головы до пят, и меня еще более сильнее тянет раствориться в этой неге, чувствующей только нас двоих. А потом он хочет встать с кровати, а  я запутываю наши ножки в узелочки и не отпускаю, но он мальчик сильный и все-таки распутывается. Я же засыпаю в сладкой дремоте и заворачиваюсь в одеяло. Целует меня, щекочет за пяточку, и говорит, что солнце сегодня ослепительно, и я должна пойти прогуляться. На столе все также недопитая чашка черного (его) кофе, в ванне на стенах холодные капли, а я растворяюсь в блаженстве наших сердец.

Душно, знаете ли бывает.
Вот живешь с человеком, любишь его, веришь ему, боишься слов его, а на самом деле понимаешь, что не знаешь, что такое счастье?
Счастье? 
Это же вроде так просто, так обыденно просто..

Счастье просыпаться вместе, и засыпать сжимая запястья.
Счастье, это когда я ему на ночь рассказываю сказку.
Счастье это когда после него заходишь в душ, одергиваешь занавеску, а с нее летят ледяные капли.
Счастье, это когда утром встаешь, видишь, что он чашку не помыл, и будто ругаешься (а сама-то не помыла вечером посуду).
Счастье, это когда идешь по городу, а он звонит и говорит "Не сутулься - я все вижу" - оборачиваешься, а он сзади тихонечко едет на службной машине.
Счастье, это когда вы оба пахните одинаково, даже если у вас разные шампуни, гели, молочко для тела, а вы все равно пахните одинаково.
Счастье, это когда вечером вы гуляете, ты ему расказываешь про детство, а он тебе в ответ говорит, что эротический костюм Пяточка будет самое то для следующей ночи.
Счастье, это когда 14 февраля у всех День Святого ВАлентина, а у тебя другой праздник - День Рождение Любимого!

Счастье оно везде, надо только немножко посмотреть под другим углом.
Ой, мамочки, как страшно-то!
 

 Мне порой кажется, что я разучилась дышать полной грудью.
Я не ловила этой зимой снежинки ртом,
не каталась на коньках.
Пила обжигающий горячий кофе, и леденящий виски.
Я грелась в объятиях, мужчины, мальчика, мамы, отца.

Режет-режет, это режущая боль, слышится тромбонами
по всей тишине моих снов.
Крылья давно срезаны, и валяются в шкафу
под старыми лохмотьями прошлого века.
Бросить все куда-то к разносящей ветер пустыне, и только
там обрести долгожданный покой. Потрепанная, раненная,
исколоченная, яркая и совершенно глупая душа — нараспашку.

Здравствуй Ты!

Я знаю, что в своей тишине, или грохочущей музыке ты читаешь каждую мою запись. Помнишь, я обещала поставить знак, что это тебе? Я поставлю. Хочешь знать как у меня дела, где я, с кем я сплю и кого люблю, какого цвета небо над головой, и сколько я вешу? Знаешь, я так давно не писала тебе, а ты мне, что порой мне кажется, что ты был эдакой иллюзией моей биографии, только вот ты сам решил взять и растворится. Что ж бывает. Я даже, кажется, что привыкла к тому, что ты внезапно появляешься и также исчезаешь. Я вот, не поверишь (смейся громко) снова с чашкой кофе, и в пепельнице дофига белых окурков. 

И так, я поведаю тебе, слышишь, именно тебе. 

Сейчас я живу в разных городах, и совершенно разных местах. Вещи разбросаны, книги где-то, картины неоконченные, записки на бумаге, салфетках, и даже стенах. Я где-то потеряла свой фиолетовый лифчик, не у тебя ли? Хотя нет, у тебя его не может быть ибо мы слишком давно (читай: никогда) не видели друг друга, хотя вру, может и видели, и я к тебе ни раз заходила в сон. Знаешь вот, сплю с одним, люблю его же, дышу им же, и периодически встречаю редкостного гада, который очень ловко выворачивает мне душеньку мою, но я терплю. Я вообще стала терпимее и спокойнее, представляешь? А еще у меня сломался зуб, и я ношу три серебряных кольца, на шее подвески с иконками Мадонны, и ем все больше сладкого. Начинаю пить, при чем крепкие и крепленое. Совсем уже избаловала себя. Позволяю платить за меня, при чем только мужчинам — с женщинами по кафе уже не шляюсь. 

Все также неизменно люблю мятые простыни, ноябрь, февраль, август и творить в тишине ночей. Как сейчас. Только я перепачкана еще и красками вдобавок, и пальцы перемазаны краской от газет. Я люблю холщовые веревки, деревянные рамки для фотографий, и интересных мужчин, которые меня чему-то научат.

Больше слова тебе не скажу, потому что, да потому ты читаешь всю эту дребень (и письмо, и дневник) и сам знаешь как я живу. 

P.S Ты же понял, что это тебе. MD 

 Жила — была девочка, видимо дура по-своей натуре. Девочка была уже вроде как взрослая, многие рожают детей или горят на кострах, устраивая  революции, а наша девочка в свои года просто была дура. Влюблялась несколько десятков раз, пирожки пекла, платья даже подвенечные мерила, даже колечки золотые носила, но так и не научилась готовить борщ. И уж как повелось по ее жизни, что не нужно ждать принца на белом коне, во — первых девка — дура боится лошадей, во — вторых принцы последнее время гадкие какие-то, и в - третьих уж очень любит простецкую жизнь, сидя на крылечке в ожидание, видимо, блин, чуда. И жила себе девочка, вышивала крестиком, когда скучно, вязала крючком, когда настроение было, носки пробовала вязать, но только петли слетали, и писала на бересте свои какие-то истории. Повторюсь, дурой же была. 

Мне так плевать, что за окном -26, мне, черт возьми, внутри холодно, и выворачивает колени. 

 Мой чай с мятой, в глиняной чашке уже остыл, и ложка немного блестит от лампы. Вкрадчиво открываю блокнот, откладываю его в сторону, прячу долой с глаз, беру белый лист, красные чернила, и музыку на тон тише и с нового абзаца пишу:

Так ослепительно открыта и паршива Москва ночью, я проезжаю в такси от  1905 года до Чистых Прудов, маршрут выучен назубок — мне больше ночью тайн. Сколько страстей, где-то на перекрестках этих дорог, сколько моих открытых душ и сладких мгновений, где можно упиваться болью.

Коктейли смертельной недо_любви, которые выпивали жадными глотками, падаю в отрубе забвения. Не успели долюбить, досказать, до_отдаться, до_пережить мгновения той своей недо_жизни. Слышали-слушали, вписывали-выбрасывали свои-чужие недо_понимания-недо_страдания. 

Любили ответно до хрипоты и сладости губ, ненавидели треснутыми губами и ломанными судьбами. Купались в пепелище сожженых мостов и тонули в океанах похоти. Сжирали себя огрызками памяти и делились адомовым яблоком со всеми близкими — надкусите. Монохромные лица и судьбы в цветастых костюмах на площадях, где нашими трупами надежд все усыпано, босиком пройдем без жалости сминая воротнички белых рубашечек.