Генрик Ибсен - один из самых интересных драматургов девятнадцатого века. Его драматургия всегда созвучна современности. Любовь к Ибсену в Норвегии – если не врожденное чувство, то, наверное, возникающее в раннем детстве.   

  Генрик Юхан Ибсен родился 20 марта 1828 года в маленьком норвежском городке Шиен в семье коммерсанта. После окончания школы Генрик поступил учеником в аптеку городка Гримштадта, где проработал пять лет. Затем перебрался в Христианию (Осло), где стал изучать медицину. В свободное время он читал, рисовал и писал стихи.

  Драматургом Ибсен стал случайно, когда ему предложили поработать в качестве "автора пьес" для норвежского театра в городе Бергене. В 1856 году в театре с успехом прошла первая пьеса Ибсена. В этом же году он познакомился с Сюзанной Торесен. Через два года они поженились, брак оказался счастливым. В 1864 году Ибсен получил писательскую пенсию. В 1852—1857 руководил в Бергене первым национальным норвежским театром, а в 1857—1862 возглавлял Норвежский театр в Христиании. После австро-прусско-датской войны Ибсен с семьёй уехал за границу - жил в Риме, Дрездене, Мюнхене. Первыми всемирно известными его пьесами стали стихотворные драмы «Бранд» и «Пер Гюнт».

Ибсену было 63-года, когда он вернулся на родину,  он был уже всемирно известен. 23 мая 1906 года Ибсен  умер от инсульта.

   Первое произведение Ибсена – заявление на произнесение Слова – пьеса «Катилина». Этот персонаж римской истории, в общепринятом мнении предстающий как символ худшей порочности, в изображении Ибсена является не мерзавцем, но напротив – благородным, трагическим героем. Эта первая пьеса создала путь Ибсену, путь индивидуалиста, мятежника и нарушителя правил. В отличие от Ницше, ибсеновский мятеж шел не к прославлению инстинкта, а к прыжку к духу, к трансгрессии. Важное различие между позицией Ибсена и Ницше в отношении к женщине. Печально известное «идешь к женщине – бери плетку» и «мужчина для войны, женщина для мужчины» цитируют даже те, кто далёк от философии. Ибсен, напротив, исповедует своего рода культ женщины, он верит в то, что женщина сбросит оковы бессознательности раньше мужчины и что её путь не менее индивидуален.

  Это особенно ярко отразилось в его произведениях – «Женщина с моря» и «Кукольный дом». В первом преуспевающая пара супругов сталкивается с тем, что приезжает давний возлюбленный жены, «с моря», который хочет её увести прочь. Этот возлюбленный – типичный «человек инстинкта», «варвар», полная противоположность её мужу-интеллигенту. Обычная динамика подобных сюжетов, как правило, необоснованно трагична, и в итоге женщина либо обречена погибнуть, либо уехать с доблестным покорителем. Её метания, которые воспринимаются как ужас неизбежности, вдруг оказываются поиском своей нераскрытой индивидуальности: как только муж готов смириться с её выбором и дать ей полную свободу, обнаруживается, что «человек с моря», то есть неинтегрированный анимус, не более чем миф, и она остается с мужем. Сюжет при столь беглом описании может показаться банальным, но его неожиданность и мятежность в том, что всячески подчеркивается именно индивидуальность жены, которая должна быть освобождена, и её возможность остаться с мужем появляется только после того, как он осознанно её отпускает.  Ключ к пьесе в том, что он находит в себе силы преодолеть «комплекс патриарха», то есть свои социальные и биологические права хозяина, которые ядом проросли от осирического эона.

   «Кукольный дом» (1879) - одна из самых популярных, интересных пьес Ибсена. В ней впервые женщина в мировой литературе говорит о том, что у неё кроме обязанностей матери и жены «есть и другие, столь же священные обязанности» - «обязанности перед самой собой». Главная героиня Нора заявила: «Я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах». Она хочет пересмотреть всё - и религию, и нравственность. Нора фактически утверждает право отдельной личности создавать свои собственные нравственные правила и представления о жизни, отличные от общепринятых и традиционных. То есть, Ибсен утверждает относительность нравственных норм. Ибсен фактически первый выдвигает идею свободной и индивидуирующейся женщины. До него ничего подобного не было, и женщина была плотно вписана в патриархальный контекст полной биологической подчиненности и против этого практически не бунтовала.

   Пьеса «Привидения» – по сути, семейная драма. Она о том, что родительские ошибки, как в зеркале, отражаются в поведении детей, и, конечно, о привидениях. Но не тех, которые живут на крыше, а совсем других. У Ибсена это живые люди, которые на самом деле не пытаются жить, а просто существуют в предлагаемых обстоятельствах.

Главной героини – фру Алвинг, хозяйка большого дома,  давно влюблена в местного пастора, но свято хранит память своего мужа-капитана. И так же истово ограждает от большого чувства сына-художника, который всерьез увлекся хорошенькой горничной. Сила материнской любви превратит его в такое же, как и она сама, живое привидение.

  «Пер Гюнт» - одна из основных пьес Ибсена ставшая классической, благодаря Григу.

Марк Захаров: "Пер Гюнт –  драматическая новость на стыке XIX и XX веков, утверждавшая основы экзистенциализма. Чуть упрощая проблему, скажем, что Пер Гюнт взаимодействует не с отдельными персонажами – он взаимодействует со Вселенной. Весь окружающий его мир – главный партнёр Пер Гюнта. Мир, постоянно видоизменяясь, по-разному атакует его сознание, а он в этом веселом водовороте ищет только одну, единственную, ему принадлежащую Дорогу.

    Мне интересен Пер Гюнт, может быть, потому, что я прошёл «точку невозврата» и реально ощутил, что жизнь не бесконечна, как мне казалось в детстве и даже по окончании Театрального института. Теперь можно посмотреть на собственную жизнь, как на шахматную доску и понять – по каким квадратам проходил мой путь, что я обходил и во что встревал, иногда сожалея потом о случившемся. Главное – правильно начать, а самое главное – ещё понять, где оно, твоё Начало. Как угадать свой единственный возможный путь по лабиринтам жизненных обстоятельств и собственных убеждений, если они у тебя есть…  А если – нет? Найти! Сформировать! Выявить из недр подсознания, поймать в космической безразмерности . . .  Но иногда уже найденное ускользает из рук, покидает душу, обращаясь в мираж, и тогда предстоит новый мучительный поиск в хаосе событий, надежд, тлеющих воспоминаний и запоздалых молитв.

    О нашем герое иногда писали, как о носителе идеи компромисса. Это слишком плоско и недостойно уникального, вместе с тем, заурядного и даже узнаваемого чудака-героя, созданного Г. Ибсеном. В Пер Гюнте сидит не одна только дурь, и жив он не одними только фольклорными отголосками, есть отвага и дерзость, есть грубость и нежное смирение. Г.Ибсен представил миру образ человека, о котором, как о чеховском герое, очень трудно сказать - кто он.   

    Я начинал свой режиссерский путь, когда очень ценился и воспевался «простой человек». Кажется, теперь почти все мы вместе с Достоевским, Платоновым, Булгаковым и другими провидцами осознали истину или приблизились к ней – вокруг нас очень непростые люди, даже если притворяются винтиками, одноклеточными созданиями или монстрами.

    Вот и захотелось рассказать о Пер Гюнте и некоторых других людях, без которых не могла бы состояться его неповторимая жизнь. Только рассказать по-своему, не слишком серьёзно, как умеем. И, размышляя о самых серьезных вещах, избежать претензий на обязательное глубокомыслие… Замысел опасный. Сочинять сегодня спектакль занятие рискованное."                                                                                                                                 МАРК ЗАХАРОВ

     В 1874 году ведущий норвежский драматург Генрик Ибсен задумал постановку новой пьесы. Он пригласил для совместной работы над новой постановкой молодого, но уже известного композитора Эдварда Грига. Музыка для спектакля была написана за полгода. Это музыкальное произведение, состоящее из 27 частей. Называется эта постановка «Пер Гюнт».

На премьере в 1886-м году драма Ибсена и музыка Грига имели равный успех. Это было второе рождение пьесы Ибсена. Потом музыка стала более популярна, и началась ее отдельная концертная жизнь.

   "Пер Гюнт" - пьеса о молодом человеке. Пер бросил дом и любимую девушку и отправился на поиски счастья. Многое повстречал он на своём пути. Он бродил по свету, встречая злых троллей и легкомысленных женщин, странных горбунов и разбойников, арабских колдунов и многое другое. Однажды Гюнт попадает в пещеру горного короля. Автор в едином образе показал две стихии: самого горного короля и его злые силы. В их числе была и королевна, которая своим танцем пытается привлечь к себе внимание Пера.

Пер Гюнт, герой нашего времени

Пер Гюнт — фигура одиозная. Повод для люда поразвлечься и посудачить. Все считают его бездельником, вруном и болтуном. Таким его воспринимает даже мать, которая была его первой музой-вдохновительницей (от её сказок, которыми она его в детстве перекормила, воображение Пера получило свободу и постоянно гуляет то вниз, то вверх):

Пер Гюнт почти не отличает реальность от грёз, действительность для него в любую секунду готова превратиться в вымысел, а вымысел стать правдой.







В деревне Пера ненавидят, смеются над ним и боятся его (поскольку не понимают). Некоторые считают его колдуном, хотя говорят об этом с издёвкой. 

Ему никто не верит. А он продолжает хвастать и рассказывать о себе истории, которые давно и так всем известны. 

По сути, все эти россказни Гюнта — лишь вольное изложение старинных легенд. Но в этом «вранье» и проявляется способность поэта к перевоплощению. Как гофмановский кавалер Глюк (не то сумасшедший, не то вживающийся в образ артист), Гюнт воссоздаёт легенды. Он не просто зритель, слушатель или исполнитель, но заново творящий, дающий новую жизнь уже, казалось бы, умершим образам и мифам. «Вся летопись земли — сон обо мне», — мог бы воскликнуть Пер Гюнт.

Так в «Пере Гюнте» традиционная проблема (непонимание обществом художника, творящего новую реальность и формирующего новые культурные формы) перерастает в манифест всех людей искусства, которые идут в своём поиске до конца, невзирая ни на какие границы, условности и установления. 

Именно поэтому этот текст был так любим, например, символистами. Ведь, как сказал в своей программной статье Ходасевич, символизм представлял собой «ряд попыток, порой истинно героических, найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино». 

И, в частности, поэтому же «Пер Гюнт» Ибсена актуален и сегодня. 



Страх быть творцом



С другой стороны, общечеловеческим и вневременным типажом Пера Гюнта делают его нарциссизм и лень. Ибсен относит нарциссизм к природе не человека, а тролля. Но тролль ведь — это символ. Концентрированное воплощение всего низшего в человеке — тщеславия, эгоизма, похоти и прочего порока. 

20-летний Пер слоняется без дела по окрестностям своей деревни, дерётся, пьёт, соблазняет девчонок, рассказывает байки о своих похождениях. И как только им овладевает самолюбование, встречает троллей: Женщину в зелёном и Доврского старца. От них он узнаёт, в чём разница между троллем и человеком. И предпочитает остаться человеком — изгоем среди людей, а не королём среди троллей.

Вся эта сцена у троллей (да и остальные сцены, в которых принимают участие сказочные, мифические персонажи) происходит в воображении героя, а не во внешнем мире. И если заметить в тексте вполне ясные указания на это, то «Пера Гюнта» можно читать как совершенно реалистическое произведение, в котором тролли, как и остальные мифические персонажи, всего лишь представляют различные функции внутреннего мира Гюнта.







Загвоздка в том, что Перу Гюнту ни разу не приходит в голову записать свои грёзы. Что и позволяет литературоведам говорить о нём как о герое, в котором Ибсен выразил, мол, всю несостоятельность человека XIX века — человека, забывшего о своём предназначении. Зарывшего талант в землю.

Перу будто бы просто лень записать свои сны. Хотя скорее это даже не лень, а «страх чистого листа».

Когда Пер Гюнт видит, как некто отрубает себе палец, чтобы не пойти в армию (то есть, собственно, из трусости), он приходит от этого поступка в неподдельное восхищение (курсив Ибсена): 

Можно задумывать, можно желать

Но совершить? Непонятное дело... 

В этом весь Пер Гюнт — фантазирует, желает что-то совершить, но не решается (или боится)...

Впрочем, возвращаясь к упомянутой статье Ходасевича и символистам, можно посмотреть на Гюнта как на поэта, который не пишет, но лишь живёт свою поэзию. На художника, создающего поэму не в искусстве своём, а в жизни. Всё та же причина, по которой поэты Серебряного века почитали Ибсена как одного из своих гуру. 

Но достаточно ли для художника творить свою жизнь, не создавая никаких других произведений? Ответ на этот вопрос как раз и даёт «Пер Гюнт». 



Мифология Гюнта







Сольвейг отреклась от всех, чтобы быть с Пером Гюнтом. Пер идёт строить королевский дворец, счастливый и гордый от появления Сольвейг. Но вдруг сталкивается с Пожилой женщиной в зелёных лохмотьях (она грезится ему, видимо, потому, что он слишком горд своей «победой» над Сольвейг, ведь тролли являются как раз в те моменты, когда Пера охватывает тщеславие). Старуха требует, чтобы он выгнал Сольвейг, предъявляет ему сына-уродца в качестве своих прав на его дом, но он отвечает ей на это: «Прочь, ведьма!». Она исчезает, и тут Пер Гюнт начинает рефлексировать: 



«В обход!» — говорил мне кривой. И, ей-ей,

Всё верно. Моя обвалилась постройка.

Меж мною и той, что казалась моей, 

Отныне стена. Нет причин для восторга! 

В обход! У тебя не осталось пути,

Которым ты мог бы к ней прямо пройти. 

К ней прямо? Ещё и нашлась бы дорога. 

Но что? Потерял я Святое писанье. 

Забыл, как трактуется там покаянье.

Откуда же взять мне в лесу назиданье?

Раскаянье? Годы пройдут до поры,

Покуда спасёшься. Жизнь станет постылой.

Разбить на куски мир, безмерно мне милый,

И складывать вновь из осколков миры?

Едва ли ты треснувший колокол склеишь,

И то, что цветёт, растоптать ты не смеешь!

Конечно, чертовка всего лишь виденье

Она безвозвратно исчезла из глаз,

Однако, минуя обычное зренье,

Мне в душу нечистая мысль забралась. 



Так обращается Пер к самому себе перед тем, как до самой старости уйти от Сольвейг.

Если воспользоваться терминологией датского философа Кьеркегора (близкого по духу Ибсену), Пер пытается в этот момент перейти с эстетической стадии существованияна этическую, взять на себя ответственность. И в этом залог его будущего спасения. Ведь, бросая Сольвейг, он делает то единственное великое, на что способен — навсегда «сохраняет себя в её сердце». Дальше он уже может жить как угодно (что, собственно, и делает). Поступок всей его жизни совершен. Предназначение исполнено. «Поэма» написана.

Сольвейг — муза Пера Гюнта, женщина, которая «живёт, ожидая», запомнив его молодым и красивым. Великая Мать, Душа мира, Вечная женственность (и в гётевском, и в символистском значении этой мифологемы). Она сохранила образ Пера Гюнта в своём сердце и, в конце концов, тем самым спасла Пера.

Гюнт всегда находится под покровительством (под покровом) Вечной женственности. В конце битвы с троллями он кричит: «Спаси меня мать!» А после этого — разговор с Кривым, размытым бесформенным голосом из мрака, заканчивается словами едва дышащего Кривого: «Хранят его женщины; сладить с ним — трудное дело». 

Кривой ― это как раз символ «лени», «страха», «бездеятельности» Пера («Великий кривой побеждает без боя», «Великий кривой ждёт побед от покоя»). С одной стороны — функция психики, а с другой — это норвежский бог подполья (бог подземных глубин, воплотившийся чётче всего в герое «Записок из подполья» Достоевского, вславянской мифологии это Овинник).







Через Ибсена ключом била мифология. Возможно, он и думал, что пишет об упадке, в котором оказалась современная ему Норвегия, об обмельчавших норвежцах (так частенько трактуют «Пера Гюнта» и другие ибсеновские тексты). Но получился у него манифест преодоления христианства и возвращения к язычеству. (Символизм — частный случай такого преодоления.)



Если и смотреть на творения Ибсена как на отражение своего времени, то лишь в том смысле, в котором Карл Густав Юнг в своей работе «Психология и поэтическое творчество» говорил о произведениях визионерского типа. Тех, в которых (часто минуя волю автора) выразился дух времени. Автор в момент написания визионерского произведения становится своего рода рупором коллективного бессознательного, пропуская через себя информацию, идущую из самых заповедных глубин всечеловеческого опыта. 

«По этой причине вполне понятно, когда поэт обращается снова к мифологическим фигурам, чтобы подыскать для своего переживания отвечающее ему выражение. Представлять себе дело так, будто он просто работает с этим доставшимся ему по наследству материалом, значило бы всё исказить; на деле он творит исходя из первопереживания, тёмное естество которого нуждается в мифологических образах, и потому жадно тянется к ним как к чему-то родственному, дабы выразить себя через них», — пишет Юнг.

Несомненно, творчество Ибсена (в особенности «Пер Гюнт») относятся к этому визионерскому типу.

Христианство, язычество и ницшеанство 







Начиная с Четвёртого действия всё в «Пере Гюнте» происходит уже на другом уровне — там нет никаких мифических чудовищ и голосов из мрака. Повзрослевший и внешне остепенившийся Пер Гюнт (теперь богатый работорговец) учительствует: 



Откуда явится отвага 

На нашем жизненном пути? 

Не дрогнув, надобно идти 

Меж искушений зла и блага, 

В борьбе учесть, что дни боренья 

Твой век отнюдь не завершат, 

И верные пути назад 

Беречь для позднего спасенья 

Вот вам теория моя! 



Он сообщает своим собутыльникам, что хочет стать царём мира: 



Коль я не стал собой, — владыкой 

Над миром станет труп безликий. 

Примерно так звучал завет ― 

И, мне сдаётся, лучше нет! 



А на вопрос «Что означает «стать собой?» отвечает: быть ни на кого не похожим, как не похож на бога чёрт. 

Вопрос, что такое «быть собой» мучает Пера Гюнта, не даёт ему покоя. Это вообще главный вопрос пьесы. И в конце на него даётся простой и исчерпывающий ответ. Указание на единственную возможность для человека «быть собой»… (И на единственную возможность для художника по-настоящему соединять поэзию с жизнью.) 







В литературоведении Перу Гюнту часто противопоставляют другого ибсеновского героя — священника Бранда (из одноимённой драмы). И утверждают, что вот именно Бранд как раз и оставался всегда «самим собой». 

Если Гюнт для литературоведческой традиции — типичный человек типа «ни рыба ни мясо», какой-то редкостный эгоист, который всю жизнь отлынивал от своего предназначения, в результате чего его личность (и его жизнь) распалась на осколки, то Бранда обычно толкуют как любимого героя Ибсена, видят в нём этакий идеал человека — цельного и полноценного. 

И действительно, он совершенно не мучается поисками собственного Я. Но если присмотреться, то обнаруживается, что Бранд — это даже и не человек вовсе. Он — некая сверхчеловеческая бездушная функция. Подталкивает к падению всё слабое, что его окружает, готов пожертвовать своей жизнью и жизнью других, потому… что считает себя (так уж он решил!) избранником Бога. Эти брандовские жертвы — уже даже не авраамовские жертвы, не «вера силой абсурда», о которой говорил Кьеркегор, а рациональное решение волевого гордеца. Кроулианский произвол. Ницшеанская гордыня. 

Поэтому логично, что Бранд гибнет, в отличие от Пера Гюнта, который — совершенно по-христиански, хотя и в языческом антураже — спасён. 

Происходит это спасение уже в пятом действии, которое снова оказывается наполненным символическими видениями. Когда Пер Гюнт убегает в лес (в глубины бессознательного), он настолько сливается с природой, что стихия, олицетворённая воображением поэта, начинает высказывать ему его же мысли о себе: 



Мы песни, — ты нас

Не пел во всё горло,

Но тысячи раз

Глушил нас упорно.

В душе твоей права

Мы ждём на свободу.

Ты не дал нам ходу.

В тебе есть отрава. 



Библейская притча о талантах. Раб, зарывший свой талант в землю и не умноживший состояния своего хозяина, попадает в немилость. Пуговичный мастер (мифологический персонаж, функция которого — забрать на переплавку душу Пера Гюнта, не достойную ни ада, ни рая) говорит: 



Быть собой — это значит явиться

Тем, что хозяин в тебе явил. 



Пер всячески юлит, отмазывается, изворачивается. Но обвинение (самообвинение) выглядит вполне внушительно: он — человек, не выполнивший своего предназначения, зарывший в землю талант, не умевший даже толком согрешить. Всё, что он создал — это безобразный тролль, который наплодил себе подобных. Переплавка или ад — наказание в любом случае кажется неизбежным... 







Пер хочет, чтобы его осудила Сольвейг, так как полагает, что именно перед ней он виноват более всего. Но в лице Сольвейг осуждённый встречает весталку. Сольвейг называет Перу место, где он всегда оставался собой: 

В вере, в надежде моей и в любви! 

Конец. Спасение. Пуговичный мастер поджидает за избушкой... 



«О попытке слить воедино жизнь и творчество я говорил выше как о правде символизма, — пишет Ходасевич. — Эта правда за ним и останется, хотя она не ему одному принадлежит. Это вечная правда, символизмом только наиболее глубоко и ярко пережитая». Подобно гётевскому Фаусту, Пер Гюнт в финале ибсеновской драмы избегает возмездия, потому что главным творением его жизни была любовь. 



Спасён высокий дух от зла

Произведеньем божьим:

«Чья жизнь в стремлениях прошла,

Того спасти мы можем».

А за кого любви самой

Ходатайство не стынет

Тот будет ангелов семьёй

Радушно в небе принят. 



И как финальная точка: 



Всё быстротечное — 

Символ, сравненье.

Цель бесконечная

Здесь — в достиженье.

Здесь — заповеданность

Истины всей.

Вечная женственность

Тянет нас к ней.





http://www.peremeny.ru/