У метро ковром колосятся ландыши. В Городе только в эту дивную майскую пору, раз в году, пахнет так, как в лесу.  Корзины, лукошки тугих букетиков, многие – не сосчитать, внезапно загорелые в такую пору в смоль руки, перебирающие ловко, конвеерно, из мешка – тонкий стебелек к стебельку, по краю сочный темно-зеленый лист, в минуту букет за пять, в две – за десять: дамочка, берытэ, дуже свижи и пахнущи ландыши, тильки з лису!

Беру! Вновь беру, не могу остановиться, устоять перед этими лесными чародейками: мне за десять!  И потолще… – тихо.

Поднимает голову из мешка, а там такие росистые женской безысходностью молодые иссиня-черные глаза, что наперед уже знаю, что через месяц опять в них утону, когда заполнит Город черникой.

- Титко, титко!..  – кричит мне в спину тонким голосом такой же глазастый иссине-черным, похоже – сын, лет десять-одиннадцать, скоро усы прорастут, голос загрубеет, мамка покажется глупой и недалекой, но пока еще у них есть  в запасе сезон-два совместных, связующих пуповиной, ходок из леса  в Город.

- Шо? – подыгрываю ему. – Смущается. – Останавливаюсь, возвращаюсь. – И шо, этот юноша с горящим взором, хотел титке сказать?

- Бэрытэ два, титко, нам трэба до дому, скотына ждэ!..