Теряя не прибавишь пустоты,
А пустота сама себя не терпит
Привычной лжи пустые пьедесталы
Заменой истине. Нет худа без добра...
Беглец. Весь - финиш.
Цель диктует средства.
Засада. Сети. Ничего не изменить,
Не нарушая правила игры.
Границы, установленные прежде,
Приходится ревниво охранять:
“Твоё, моё, чужое, наше, их... “
Добро и зло, жизнь, смерть...
Никто не станет
Жить в полосе прифронтовой,
Поглубже в тыл!..
(Однако! Суть конфликтов приграничных
В самом существовании границ?)
Так, разум оторвав от доброты,
Разводят их на ринге по углам
И объявляют поединок...
Стойте!!!
Над пропастью, у самого обрыва,
Кто копошится:
Слепой? Не смеющий решится?
Самоубийца? Птица?
Граница.
Да и нет.
Свет. Темнота.
И ощущаемые очертанья тел.
Каких границ рассудок не возвёл?
Не оттого ль тела, желая слиться,
Настраивают души в унисон.
И, музыке покачиваясь в такт,
Друг друга пьют в объятии упругом?
И чем полней душа осознаётся,
Тем ей невыносимей разобщенность.
Но добротой не отягчённый разум
Играет безразличными словами,
И, обнаружив видимую суть,
Стремиться всё назвать по именам.
Тем временем на крыльях любопытства
Душа, влетая в хитрые ловушки,
Тончайших пут не в силах разорвать...
Челнок мечты на парусах иллюзий,
Случайным ветром к берегу прибитый,
О неприступный материк расколот...
И, зачерпнув жестокости бортом,
Идёт ко дну и облака над морем
Как сорванные ветром паруса.

*************

ГОРОД

1. Выйди в сумерках из дома,
В суету нарядных улиц.
Стук шагов, неясный говор
Слышен, словно повинуясь
Дирижеру - невидимке,
Звуки падают куда - то
В фиолетовую дымку
Догоревшего заката.
Без теней. Теплей и мягче
Силуэты, выраженье встречных лиц,
И что - то прячет
Слов привычное звучанье.
Во дворах и переулках
Умирает беззаботно тишина,
И только гулко
Отдаётся в подворотне
Гром захлопнувшейся двери.
И опять, в обычный вечер,
Как всегда во что - то веря,
Выходи себе навстречу.

2. Растворись и потеряйся
В суматохе миллионной,
Покорись и притворяйся,
Стань в толпе хамелеоном...
В толчее ежевечерней
Ритуального хожденья
Каждый словно бы очерчен
Чёрным кругом отчужденья.
Но становится теснее
В групповом нелепом танце
И становится яснее,
Что не вырваться из транса.
У витрин, под фонарями,
Будто бабочки у свечки, -
Жертвы перед алтарями, -
Человечки, человечки...

3. Железобетонный Будда.
Фантастическая маска.
Наспех сделанное чудо,
Электрическая сказка...
Город... Опухоль из камня
С метастазами предместий,
Звоном стёкол, скрипом жести,
Зудом зависти и мести
Умирающий отравлен.
Я кричу... В гудящем улье
Голос слышен мой едва ли.
В суматохе людных улиц,
В лабиринте магистралей
Отыщи меня, поди - ка...
Телефон в пустой квартире
Надрывается от крика,
Словно муха в паутине.
Что - то ездит, кто - то ходит,
Загляни в окно любое:
Видишь - что-то происходит,
Знаешь, - это не с тобою
Мы одиноки, мы совсем одни,
Мы редкие, далёкие огни,
Мы на виду у всех, как маяки,
И к нам летят ночные мотыльки,
Пылинки, мелочь, бестолочь и вздор,
На огонёк, на свет, в тепло, в костёр!..
Но бьются о стекло... А на стене,
Как будто души корчатся в огне,
Громадных силуэтов толкотня, -
Что рядом с ними язычок огня!
Не так ли ты, - с собой наедине, -
Глядишь в себя, а судишь обо мне.

ег.
На месте.
За место.
От места до места совместно.
Если первенство,
Значит за первое место.
Вместе,
Порознь,
Врозь,
Врассыпную,
Один за другим...
Бег.
Куда?
От Кого и за Кем?
Никому не известно.
Бег.
И вместо награды -
Штрафные круги...
Заплетаются ноги,
Глаза застилает усталость,
Неизвестно, что там впереди -
Эшафот?
Пьедестал?
Я устал,
Я прощаюсь со многим,
Что в прошлом осталось,
А осталось немного -
Дожить,
Добежать
До Того,
До такого, как стал.
Бег.
Беглец.
От себя.
От погони.
Безумец в попытке побега.
Бег.
Куда?
От Кого и за Кем?
От судьбы своей как от беды...
По примятой траве,
По булыжнику улиц,
По облаку снега,
На небо,
Чтобы там
Незаметными стали,
Растаяли вместе со снегом
На небе следы...

***********

СЕНТЕНЦИЯ


Мы не являемся,
Мы становимся,
Что-то теряя, мы обретаем.
Изобретаем...
И следом за совестью
Душами тянемся,
Силами таем.

Но не таим,
Не даем даже повода
Нам говорить,
Что не стали мы сами...
Бродим лесами
И, вроде как по воду,
Ходим, как по воду
За Небесами...

Мы не являемся,
Мы становимся,
Мы проявляемся,
Как на плёнке.
Так и до старости
С каждою новостью
Мы обновляемся,
Копим силёнки.

И никогда,
Даже в самом отчаянье
Мы не теряем надежды на лучшее -
Что-то такое,
Чего не встречали мы -
Добрую Фею Счастливого Случая...

Верим и верим,
И не разуверимся,
Просим,
И недопроситься боимся...
То забываем,
На это надеемся...
Мы не являемся,
Мы стремимся...

*************

А мимо ехали машины...
Я шёл и думал - Хорошо бы
Уснуть среди людского шума...
Проснуться в звёздной тишине.
Открыть глаза...
Смотреть на звёзды...
Смотреть на небо,
На котором звёзды...

Смотреть на город,
Над которым небо...
Смотреть на окна города-
На свечки
И светлячки,
Горящие из ночи
Глазами Города и Неба...
Блуждать по незнакомым переулкам
На встречу утру,
В поисках Надежды,
В сопровожденье Веры и Любви...


ПОЭЗИЯ АЛЕКСАНДРА БУТУЗОВА (ФАГОТА)

Живущие на разных скоростях,
в руках мы держим собственное время,
час для Вселенной просто никоторый,
единственный — для каждого из нас.

Что общего в случайном совпаденье
календарей и стрелок часовых?
Как подвести под общий знаменатель
час чьей-то смерти, час моей любви?
Боль одинока, наши сны отдельны,
воспоминанья наши несводимы,
им ни к чему сверять свои часы.

Как могут так красиво лгать созвездья,
когда в пустом пространстве одинока,
всегда отдельна каждая звезда?
Соединила ночь звезду и тополь,
но, Боже мой, где тополь, где звезда?
Соединила ночь глаза и небо,
но что-то нас разводит навсегда.

Одна любовь освещена порывом
соединить два времени в себе,
но и любовь в беспамятстве слиянья
из двух отдельных лишь рождает третье,
опять отдельное, как тот и та…

И яблоко, и облако, и зяблик —
вне времени. И сила повторенья
им возвращает неизменный облик, —
они бессмертны, ибо никому
не задают вопросов. И в ответ
благоволенье им, вознагражденье:
им смерть - как сон, а завтра — пробужденье.

Я слишком жив, не уложиться мне
в горизонтальный круг существованья, —
не яблоко, не облако, не зяблик,
невидимую ось ищу на ощупь,
бросаю по сквозящей вертикали
и вверх и вниз — раздвоенный вопрос.

За то, что я не сплю, а вопрошаю,
отказано мне в вечном повторенье,
но единичный может приподняться
над временем. Один — не воин в поле,
но волен поле в песню претворить.

И музыка, и муза, и молитва —
над временем. У музыки ли спросишь,
ей сколько лет и где она ночует,
когда она уходит от тебя?

И музыка, и муза, и молитва
в свободном измерении живут,
где человек проходит через стены
и птица пролетает сквозь стекло, —
не одинока боль, сны не отдельны,
не расстается с тополем звезда.

Вот только это, видишь, только это
я, тонущий во времени, бросаю
на берег неизвестно для кого…

С.В.Рахманинов - Элегия - es-moll - Пьесы фантазии (op. 3) (рояль - Howard Shelley)

Теперь я знаю:
ты
идешь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Все остальное ?
ложь.
Идешь,
как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идешь.
Земля,
замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
кончите галдеж?
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама не знаешь.
Но ?
идешь!

1. Когда уезжал?

Позабылись дожди,
отдыхают ветра?
Пора?
И вокзал обернется, -
руки в бока, -
пока!
На перроне озябшем
нет ни души?
Пиши?
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой?

Я тебя дожидался,
звал,
повторял,
терял!
И висела над нами,
будто звезда,
беда.
Так уходят года,
так дрожат у виска
века?

По тебе и по мне грохочет состав?
Оставь!
Это ? губы твои,
движенье ресниц, -
не снись!
На рассвете косом,
в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
перекрести?
Прости!
И спокойно, -
впервые за долгие дни, -
усни.

?А ты идешь наверх.
Костром.
Порывом.
Вот
задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
Нет времени?
Потом?
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
о бидон?
Соседка что-то говорит печально.
Все жалуется?
Деньги?
Сыновья?
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
еще не слышу я?

2. Когда прислушивался?

Слухи,
слухи,
слухи,
слухи, -
то начальники,
то слуги?

Слухи-горы,
слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.

Для веселья,
для разлуки,
на глазах и на устах ?
снова слухи,
слухи,
слухи
просто
и не просто
так.
Прокляты,
необходимы ?
среди ночи,
среди дня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.

Слухи-отдых,
слухи-опыт
без особенных затей:
существует
тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я ?
по слухам ?
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
жив?
То внушительно,
то наспех,
то наградой,
то бедой, -
будто капли,
будто айсберг:
половина ?
под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.

? Слышали:
на школьнице
женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
для зарплаты нету денег!..
Слышали:
поэт свалял
такого дурака!
Слышали:
она ему
наставила
рога?

3. Когда смеялся?

Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
Каждой весною.
Платите валютой!
Зелененьким хрустом.
Фигура у кассы
глаза намозолит.
По средам
с лицом
независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
"Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!.."
?А если на миг
отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я ?
только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает?
Врываюсь в покой
тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
я,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
"Из?
ме?
на?"

"Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли..!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эх, люди-
люди?

?А ты идешь
по лестнице,
идешь по лестнице,
Шагаешь,
как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь?
Нет!
Ты не поднимаешься, -
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы?
О, сколько нас ?
"подаренных" -
идет
друг к другу!..
Мы,
окрыляясь тостами,
парим
над столиками.
Читаем книжки ?
толстые,
а пишем ?
тоненькие.
Твердим
о чистой совести,
вздыхаем
мудро?
А сами
неосознанно
идем
к кому-то?

4. Когда любил?

Люб-
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую...)
лю!
(Хочешь, --
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море?..)
Люб-
(Богово -- богу,
а женское -- женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
Ты непокорная...
Воздуха!
Воздуха!)
Люб-
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звезды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб-
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится...)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства...)
Люб-
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.
лю!
(Охай, бесстрашная!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб-
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою...)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб-
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
жалуйся!..)
лю!
(Хочешь -- уедем?
Сегодня? --
пожалуйста.
Завтра? --
пожалуйста!)
Люб-
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие!..)
Люб-
(Чертовы горы уставились в небо
темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб-
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда -- до гибели...
Вот оно...
Вот оно...)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся...
Воздуха...
Воздуха!..)


?А лестница
выше.
А двери ?
похожей.
Я знаю,
я вижу,
я чувствую кожей, -
шагаешь
по далям,
шагаешь
по датам.
Недавним и давним.
Святым
и бездарным.

5. Когда отчаялся?

Кукушка:
"Ку-ку!
Живи на земле?"
А палец ?
к курку.
А горло ?
к петле.
А небо ?
к дождю
(галоши надень)?
Сгибаясь,
тащу
две тыщи недель.
Две тыщи суббот
(взвали,
если жив).
Следы
от зубов
своих
и чужих.
Все отблески гроз
на глади
стола.
И тихий вопрос:
"Зачем ты
была?.."

Несу на горбу, -
не сгинув
едва, -
чужую
судьбу,
слепые
слова?

Кукушка:
"Ку-ку!
Останься.
Прошу?"
А я
не могу.
А я
ухожу.
Цветы в изголовье,
и тень на лице.
И ночь
на изломе.
И пуля
в конце.
?А ты все время ? вверх,
все ближе,
ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идешь,
как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, -
уже
не важно.
Не важно,
кто начнет,
а кто продолжит.
Себя
перешагнет.
Жизнь
подытожит.
Взойдет на перевал.
Вернет,
отчаясь,
затасканным
словам
первоначальность.

6. Когда выжил?

Что я?!
Что это я?!
Да что я?!
В воспаленном:
"То?
иль не то?.."
Выбрал
самое распростое.
Проще пива.
Глупей лото?
Расплываюсь
в слезливом трансе.
Вопли кончены.
Не берет?
Вы
орите!
А я
наорался
на десяток годов
вперед.
По озерной метельной глади
прет
весенних недель
орда.
Все будильники мира,
гряньте!
И замолкните
навсегда.
Лишним криком
эпоха скомкана,
смята
грохотом календаря?
Да отсохнет
язык
у колокола,
если он трезвонит
зазря!..
Реки движутся
в каменных шорах,
дни уходят в небытие?
Крик
устал.
Да здравствует
шепот
двух людей:
его
и ее.

?Застыла у дверей.
Теперь
помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
были
километры.
Сегодня ?
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень
сорок?

Войди в свой дом.
Я двери отворил.

1967

Kevin Kern - Pearls of Joy

Ответь, человек, ты правда думаешь, что это и есть – любовь?
А ты знаешь, что это такое?
Тебе есть, с чем сравнивать?
Ты знаешь эталон, на который нужно равняться?
Что ты знаешь о любви, о страсти, о преданности, об увлечении?
Откуда ты знаешь, что именно сейчас чувствуешь?
Почему ты уверен, что это – именно она?
Может, ты хотя бы знаешь человека или не человека, который может ответить на эти вопросы?
Так что же даёт тебе право с такой уверенностью говорить: «Я люблю тебя»?
Почему тебе так хочется думать, что ты и правда любишь?
Почему ты решаешь сказать эту фразу вслух?
А ты знаешь, сколько ответственности она за собой несёт?
А ты знаешь, что чувствует человек, которому ты это говоришь?
Ты представляешь, что при определённом стечении обстоятельств эта фраза может изменить всю его жизнь?
И всю твою жизнь тоже может, разве нет?
Готов ли ты отдать всего себя кому-то?
Готов ли прожить всю жизнь вместе?
Сможешь ли ты взять на себя такую огромную ответственность?
А будешь ли уверен в своих чувствах через неделю, месяц, год, десять лет?
А хватит ли сил посмотреть в глаза этому человеку, если всё закончится?
Хватит ли смелости всё сказать, как есть?
Сможешь ли ты признаться ему в своих настоящих чувствах?
А себе?
Ты хотя бы представляешь себе, что чувствует человек, которому сказали: «Прости, но всё кончено»?
Готов ли ты сам пережить такое чувство?
Задумался?
Насторожился... Наверное, даже напрягся!
Представляешь себе всё это, а?
Боишься? А, думаешь, всё будет легко или думаешь, наоборот, что это всё слишком сложно?
Думаешь, я пытаюсь напугать тебя?
Думаешь, хочу отговорить от чего-то?
Ты хорошо подумал?
Всего-то две минуты прошло, а как много вопросов. А ты ответил положительно хоть на один или два из них? Если – да, то тебе стоит всё же попробовать, ведь это действительно стоит того! Любовь стоит того, чтобы пережить тысячи трудностей, любовь стоит того, чтобы жить с ней и жить ради неё!

Лучшее от Пауло Коэльо(?)

"В ту ночь, когда он умер, мир обеднел на десять миллионов прекрасных поступков "(с) "451 градус по Фаренгейту".

Рэй Брэдбери (22 августа 1920 — 5 июня 2012)

Его называли одним из самых влиятельных и уважаемых писателей современности, "самым выдающимся из фантастов", он же предпочитал именовать себя "сказочником". Одному простому правилу он следовал всю жизнь: "Делай то, что любишь и люби то, что ты делаешь!".

Брэдбери начал писать в двенадцать лет: "Я не мог позволить себе купить продолжение "Марсианского воина" Эдгара Бэрроуза, ведь мы были бедной семьей... И тогда написал свою собственную версию".

К 20 годам твердо решил, что станет писателем: "Я начал читать произведения Достоевского, когда мне было 20 лет. Из его книг я узнал, как нужно писать романы и рассказывать истории. Я читал и других авторов, но, когда я был моложе, Достоевский был основным для меня".

Брэдбери окончил лишь среднюю школу, в колледж ему поступить так и не удалось. Главным его учителем стали книги: "Жюль Верн был моим отцом. Уэллс - мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По приходился мне двоюродным братом; он как летучая мышь - вечно обитал у нас на тёмном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс - мои братья и товарищи. Вот вам и вся моя родня. Ещё добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница "Франкенштейна". Ну, кем я ещё мог стать, как не писателем-фантастом при такой семейке".

Хотя многие произведения Брэдбери посвящены достижениям будущего, сам он к некоторым продуктам технического прогресса относился по меньшей мере с опаской: "Я вырос в среде, где люди были слишком бедны, чтобы позволить себе автомобиль. Впрочем, сегодня многие люди бедны, но покупают автомобили, не замечая, что продают свои души за эти "дурацкие жестяные гробы". В конце 1930-х годов у меня было достаточно денег, чтобы купить машину, но в то время многие из моих друзей погибли в автомобильных авариях, и это отбило у меня желание покупать машину".

Брэдбери был обладателем уникальной памяти и помнил себя с младенческого возраста: "У меня всегда присутствовало то, что я бы назвал "почти полным мысленным возвратом" к часу рождения. Я помню обрезание пуповины, помню, как в первый раз сосал материнскую грудь. Кошмары, обыкновенно подстерегающие новорождённого, занесены в мою мысленную шпаргалку с первых же недель жизни. Знаю, знаю, что это невозможно, большинство людей ничего такого не помнит...Но я-то — видел, слышал, знал..."

Главным, фантастическим даром в произведениях Брэдбери были не машины или научные открытия, а жизнь. Когда в одном из интервью ему задали вопрос "Если бы сегодня на вашем заднем дворе приземлились инопланетяне, что бы вы спросили у них?" Брэдбери ответил так: "Я бы спросил: что для вас жизнь? Значит ли она для вас то же что и для меня? Ведь действительно, жизнь удивительный дар!"

Всю свою долгую жизнь он провел с одной женщиной Маргарет Брэдбери, которая подарила ему четырех дочерей (Маргарет умерла в ноябре 2003 года). И действительно был просто, по-человечески, счастлив: "Я не могу назвать писателя, чья жизнь была бы лучше моей. Все мои книги изданы, они есть во всех школьных библиотеках и когда я выступаю перед публикой, мне аплодируют еще до того, как я начну говорить".

Брэдбери сам выбрал место захоронения - это Вествудское кладбище на западе Лос-Анджелеса, а на надгробии он попросил написать: "Автор "451 градуса по Фаренгейту". Хотя мечтал, в шутку или всерьез, быть похороненным на Красной планете: "О чем я мечтаю сейчас? Я надеюсь дожить до того момента, когда мы приземлимся на Марсе. Я бы с удовольствием стал первым покойником на Марсе. Мой прах можно было бы поместить в какую-нибудь впадину на планете и назвать ее в честь меня".

*********************************************************************************************************************************

Интервью знаменитого американского писателя-фантаста Рэя Брэдбери Дмитрию Диброву прозвучало 15-го и 22-го октября 2005-го года в передаче «ПроСВЕТ» на телеканале «Россия».

4-го октября в полдень откроются увитые плющом ворота, и я на ватных ногах переступлю порог особняка в Лос-Анджелесе. Ко мне навстречу на кресле-каталке выедет 85-летний Рэй Брэдбери. Это будет первое интервью, которое гений даст русскому телевидению.


— Вы патриарх научной фантастики, принято считать, что вы определяете будущее человечества. А можно попросить вас дать несколько определений тому, что волнует нас сегодня? И вот первый и главный вопрос: дайте определение, в чём смысл жизни?

— А что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы — публика. Жизнь на земле создана затем, чтобы свидетельствовать и наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь.

Если вам не нравится пьеса — выметайтесь к чёрту!

Я — часть публики, я смотрю на Вселенную, я — аплодирую, я — наслаждаюсь. Я благодарен ей за это. А Вселенная говорит мне: подожди, то ли ещё будет! Будет больше, чем ты можешь себе представить. Будет нечто удивительное, нечто невозможное. Так что гляди в оба, чтобы ничего не упустить.

В ближайшие годы мы вернёмся на Луну, мы построим там базу. Мы полетим на Марс, обживём Марс, обоснуемся там на ближайшие пару сотен лет. А потом, надо думать, полетим на Альфу Центавра.

И вот как здорово быть частью публики, замирающей от восторга, наблюдая всё это.

— Как часть этой публики, могу заявить: что за скверную пьесу нам порой показывают! Надо полагать, что в эти-то самые ближайшие годы, о которых вы говорите, нам также покажут спектакли о горестях и бедах. Наверняка, и на будущий сезон в репертуаре останутся и трагедии неразделённой любви, и драмы о тяготах и лишениях. Не прикажете ли и здесь благодарно хлопать?

— Нужно принимать всё. Каждый из нас проходит свою порцию испытаний. В конце концов, мы дойдём до смерти. Люди моего возраста умирают. Мне приходится признать это. Это входит в мою привилегию быть частью мироздания. И я говорю: хорошо, я умру. Люди стареют.

Но вот штука: я прихожу домой с поминок и пишу пьесу. Или книгу, или короткий рассказ, или поэму. И смерть меня так просто не прихватит. Разве только Господь съездит мне по затылку бейсбольной битой.

Каждое утро я просыпаюсь и говорю: это прекрасно! У меня то же чувство, что и в двенадцать лет. Тогда я посмотрел на волоски, покрывавшие руку, и подумал: «Позвольте, я ведь жив! Вот она — жизнь!». И в двенадцать лет я сказал себе: «Ты жив — разве это не здорово?».

Поэтому надо принимать всё — все горести, саму смерть. Они есть. Но с другой стороны, есть и все чудеса любви, а одно это уже способно уравновесить всё остальное.

Я впервые влюбился в девятнадцать. Я вернулся домой вечером, заперся в ванной и заорал в потолок: «Господи, пусть бы каждый был так счастлив, как я сейчас!».

Моя мама подлетела к двери: «Рэй, что случилось? Тебе плохо?». А я сказал: «Мне очень хорошо, мама, мне очень хорошо».

Вот как всё устроено: минуты испытаний сменяются мгновениями высшей радости.

Первые годы моего брака были годами вдохновения. Это был взрыв! Упоительное сумасшествие.

Конечно, так не может длиться всю жизнь. Любовь стихает, вы становитесь друзьями, но навсегда в памяти остался взрыв первых лет, когда ты говорил: «Слава Тебе, Господи, что я жив и всё это чувствую».

— Вы написали «Вино из одуванчиков», когда вам было тридцать?

— Да, двадцать девять – тридцать.

— Как вы смогли передать мудрость зрелости, будучи совсем молодым человеком?

— Я пишу так, как великие французские живописцы, которые создавали свои полотна, нанося на холст точки.

— Пуантиллика?

— Ну да, пуантиллика. Ты просто наносишь отдельные точки, а потом они складываются в картину. Когда приступаешь к полотну, ты не видишь целого. Ты кладёшь отдельные точки. Сначала одну. Потом другую. Потом третью. Наконец, отходишь — глядь, а точки-то сложились в картину. И ты говоришь себе: «Чёрт возьми, кажется, ты сделал неплохую картину!». А ведь всё началось с одной единственной точки.

«Вино из одуванчиков» началось с того, что я написал маленький пассажик о крылечках американских домов. Вторая точка — рецепт, как делать вино из одуванчиков. Его вырезал мой дед из одного журнала, когда мне было три года. Вот вторая точка. Фейерверки, запуск змея, Хэллоуин, провинциальные похороны — все эти точки мало-помалу населяли полотно, и в один прекрасный день я посмотрел и изумился: «Кажется, я написал картину!».

— Когда тебе семнадцать, ты знаешь всё на свете. Когде тебе семьдесят, и тебе кажется, что по-прежнему знаешь всё на свете, тебе всё ещё семнадцать.

— Да-да. Когда мне было семнадцать, я не мог ничего. Я не мог написать ни стихотворения, ни эссе. Даже короткого рассказа не мог написать.

В старших классах школы, где я учился, велась антология — ученики сами о себе писали короткие сочинения. Моего там не было — я не мог сложить на бумаге и двух слов.

Так я и окончил школу неумехой. Я вышел в мир беспомощным существом, зная твёрдо одно: я хочу быть писателем.

И я устроился на работу в газетный киоск. Друзья проходили мимо и спрашивали: «Что ты тут делаешь?». И я отвечал: «Становлюсь писателем». «Как можно стать писателем, стоя тут?».

А вот как. Каждое утро, проснувшись, я писал короткий рассказ. А после работы шёл не домой, а в библиотеку. Я жил в библиотеке. Меня окружали лучшие в мире возлюбленные — ими были книги.

Редьярд Киплинг любил меня. Чарльз Диккенс любил меня. Герберт Уэллс любил меня. Жюль Верн любил меня.

Эти любящие меня люди изменяли мою жизнь. Они смотрели на меня в упор. Когда ты входил в библиотеку, ты попадал в удивительную атмосферу, ты вдыхал её, ты плавал в ней. Ты становился писателем, плавая посреди библиотеки. И сквозь тебя проходили вибрации. Они оставались в тебе навсегда.

Я не думал о том, как мало я умею. Я был так поглощён любовью к книгам на полках, что просто некогда было думать о собственных несовершенствах.

Ведь в чём сила любви? Любовь заставляет тебя звучать даже после того, как музыка закончилась.

Вот почему нужно постоянно быть в состоянии влюблённости во что-нибудь. В моём случае — в библиотеку, в книги, в писательство. Даже если то, что ты сам напишешь, ужасно, ты безжалостно выбрасываешь написанное и принимаешься за чистый лист.

У меня ушло десять лет на то, чтобы в один прекрасный день написать первый сносный рассказ. Мне было двадцать два. Я сидел за машинкой, я закончил рассказ, и слёзы потекли по щекам.

— А что это был за рассказ?

— Он назывался «Озеро». Его потом включили в один из моих сборников. И вот тогда я ясно почувствовал — только что я написал первый хороший рассказ, после десяти лет. И с тех пор я стал писать хорошо.

— Это было тогда. Сегодня же никто, кажется, не интересуется этими вибрациями, как не интересуется библиотеками и книгами. Скорее, ждут, когда книга станет сценарием для Голливуда.

— Я бы так сказал, хороший кинорежиссёр должен быть писателем. Он должен испытать нечто подобное. Он должен примерять мой опыт на себя. Он должен быть полон деталями. Полон теми точками жизни, о которых я упоминал.

Даже не пытайтесь уследить за всеми фильмами со всеми их взрывами и прочей банальностью. Следить надо за великими режиссёрами; вот недавно я пересмотрел «Лоуренса Аравийского» Дэвида Лина — я душу бы заложил, чтобы только написать сценарий для этого режиссёра.

Или вот фильм русского режиссёра, который я видел тридцать лет назал — о парне, который пошёл на войну и, в конце концов, погиб. Ты сливался с героем, и вместе вы проходили испытание за испытанием. В кинотеатре ты плакал, но это были слёзы радости от знакомства с большим произведением.

— Вам понравилась экранизация «Войны и мира» Толстого?

— Об этом судить лучше вам, русским. Потому что это ваша национальная эпопея, вы цитируете «Войну и мир» как Библию. Но, насколько я могу судить, русская киноверсия грандиозна. Потому что ухвачен дух книги.

— Вы встречались с Бондарчуком здесь, в Голливуде?

— Да, у меня была своя киноассоциация, и я показал здесь, в Голливуде, «Войну и мир». Был дан приём. И все большие режиссёры Голливуда тех лет собрались, чтобы встретиться с Бондарчуком. Были Барри Уайлдер, Уильям Уайлер, Джон Уэйнс, Форд, режиссёр фильмов с Гретой Гарбо и другие знаменитые режиссёры. Они все выстроились в длинную очередь, и Бондарчук шёл вдоль неё и узнавал многих: «О, мистер Форд, мне нравится ваш фильм». Узнал режиссёра Греты Гарбо, ещё кого-то узнал.

Я пристроился в самом конце очереди и молча наблюдал за всем этим. Как тут Бондарчук закричал: «Рэй! Брэдбери! Это вы?». И он подлетел ко мне, заграбастал меня в объятия, потащил с собой, схватил бутылку «Столичной», усадил за свой стол, где сидели его близкие друзья. И все режиссёры, стоявшие в очереди, — самые известные режиссёры в истории Голливуда — недоумевали: «Кто этот Брэдбери? Откуда он взялся?». И чертыхаясь, они ушли, оставив меня наедине с Бондарчуком.

— Как вы думаете, почему он выделил именно вас?

— Почему? Да просто он любил меня. И он знал мои книги. Ему было наплевать на голливудских магнатов. Но ему было не наплевать на «Марсианские хроники».

— Первое, что вам в приходит в голову при слове «Россия»?

— Я думаю о народе, полном страсти и любви. И лучшие дни его ещё впереди. Они уже не за горами, они не так давно уже начались. Рано или поздно русские научатся любить себя и верить в себя, они, овладеют будущим. Притом, овладеют любовью, вовсе не войнами или диктатурой. Это произойдёт, когда они наконец узнают себя самих и обнаружат, что они умеют любить, как никто другой.

Вот что я думаю. В этом убеждает меня русская литература, русские фильмы. Просто русские ещё не стали внутренне свободны, ещё до конца не освободилась их энергия, их страсть. Так что предстоящее столетие увидит, как русские люди освободятся от всего, что сковывало их внутренне последние триста лет. И Россия станет сверхмощной державой только благодаря тому, что люди научатся любить самих себя.

— А не благодаря нашему газу, нефти, углю?

— Нет. Эти вещи важны, чтобы выжить, но они не заменят самой жизни.

— Знаете ли вы, как вы популярны — хотя нет, не популярны, а любимы — в России? Знаете ли вы, как ваши книги — тогда очень редкие — читались под одеялом с фонариком, потому что наутро их нужно было передать следующему по очереди? Знаете ли?

— Да, у меня есть фэн-клуб в Москве. И пять лет назад они прислали мне плёнку, на которой все вместе спели «С днём рождения тебя!». И это была любовь, как она есть. Да. Это прекрасно.

— Но вернёмся к вашим книгам. Во многих из них повторяется идея машины времени. А что такое время? Ведь нет же молекулы времени?

— Мы все — машины времени. Время — его можно увидеть на нас и внутри нас. Вот почему мне так нравится общаться со стариками. Всю свою жизнь я нахожусь под очарованием стариков. Потому что я всегда знаю — вот сейчас нажму его потайную кнопку и окажусь в 1900-м году. Или на Гражданской войне (в детстве я встречал ветеранов Гражданской войны).

Так что каждый из нас — машина времени. Время существует только в нашей голове. Время не существует снаружи нас. Время — это память.

— И всё же, есть у времени своя воля. И зачастую оно сильнее нас. Как тут не вспомнить историю Элен Луис и Билла Форрестера из «Вина из одуванчиков»? Разве эта история не о том, что время распоряжается нами несправедливо — она слишком стара, он слишком молод для этой встречи? Это ли не история об ошибке времени?

— Это один из самых любимых моих сюжетов. Он — чистая правда. Мы все встречаем людей, для которых мы либо слишком молоды, либо слишком стары.

В двадцать лет я встречал женщин, которые были на сорок–пятьдесят лет старше. Они могли бы быть моими возлюбленными и учителями одновременно.

Да и вообще-то, в хорошем браке люди всегда учат друг друга. Вы учите друг друга науке жизни. Ежедневно соприкасаясь, лежа на одной подушке, вы влияете друг на друга, помимо воли. Вот в этой комнате стоит шкаф с книгами моей жены, а этот шкаф напротив — мои книги. Видите, какое переплетение? Она была моим учителем и возлюбленной одновременно. А я был её учителем.

— А почему это два разных шкафа? Почему не один?

— Потому, что мы два разных человека. Ей нравились её авторы. Она любила французскую историю, она любила английскую историю, она любила итальянскую историю. Она была историком. Она была лингвистом. Она любила языки — видите сколько книг по сравнительной лингвистике? Она изучала слово как таковое. Изучала науку о значении слов. Она была библиотекарем. Она работала в книжном магазине — там мы и познакомились.

— Конечно, кем же ещё должна быть жена писателя, как не библиотекарем?

— Правильно. Неким библиотекарем моей жизни. Да и вообще, все девушки, с которыми я встречался в молодости, были билиотекарями.

— Мы подошли к следующему важному определению — определению любви. Что есть любовь?

— Это когда в другом узнаёшь себя. Когда в книжном магазине я встретил Мэгги, вмиг понял, что встретил себя. И когда мы заговорили, я понял, что говорю сам с собой.

Когда мы поженились шестьдесят лет назад, у нас не было денег. На нашем банковском счету было восемь долларов. Каждое утро она уходила на работу, чтобы я имел возможность писать. Тогда я писал короткие рассказы про Марс.

— Но она всегда знала, что замужем за великим писателем.

— Э, нет, не тогда. Тогда-то как раз все её друзья говорили: «Не выходи замуж за Рэя, он затащит тебя в никуда».

Предложение ей я сделал так: «Мэгги, я собираюсь на Марс и на Луну. Хочешь со мной?».

И она ответила: «Да».

Это было лучшее «да» в моей жизни.

Так она и вышла замуж за писателя, который вёл её в никуда, да вдобавок без денег. Первые два года у нас даже не было телефона. Мы снимали крошечную квартирку в Венис, по соседству с бензозаправкой. Там на стене и висел мой первый телефон. Я выбегал к нему, брал трубку, а люди думали, что звонят мне домой. Не было даже телефона, что уж говорить о машине.

Но знаете, что у нас было? Любовь.

Мы занимались любовью на океанских волнорезах по всему побережью — на волнорезе в Венис, на волнорезе в Санта-Монике, на волнорезе в Ощен Парк. И если бы построили новый волнорез, мы бы примчались и туда отметиться. Вот что такое любовь — у нас не было денег, но у нас были мы.

— А какова природа страсти?

— Если чего-нибудь не любишь — не делай этого.

И наоборот, если любишь — осилишь, что угодно. Я доказал это на примере своей жизни.

Я люблю театр, и ушло двадцать пять лет прежде, чем я написал пьесу. Страсть сделала своё дело — теперь я могу писать пьесы.

Я хотел писать короткие рассказы, я не умел это делать, но я упорно пытался писать их — пытался страстно — и теперь я пишу короткие рассказы.

Я хотел писать киносценарии, но не знал, как. Джон Хьюстон дал мне шанс написать сценарий фильма «Моби Дик». В какой-то момент работа зашла в тупик. И тут случилось чудо. В лондонской гостинице, где я работал тогда над сценарием, я случайно взглянул в зеркало и сказал себе: «Я — Герман Мелвилл». И тут же в зеркале увидел, как сквозь мои черты проступили черты Мелвилла. Я тут же подскочил к машинке и за следующие восемь дней написал, закончил сценарий — и это только от страсти, от страсти! — вовсе не от ума.

Нельзя писать умом — надо быть в письме, проживать жизнь над машинкой.

И я промчался через весь Лондон со сценарием под мышкой и вручил его Джону Хьюстону с криком: «Вот, читай!».

Он открыл рукопись и воскликнул: «Именно то, что надо! Как это получилось?».

И я сказал: «Всё очень просто. Дело в том, что перед тобой стоит Герман Мелвилл. Только читай скорее, через пару минут он уйдёт».

— Значит, страсть — это ворота, через которые твой дар попадает в этот мир и становится ощутим физически?

— Да. Нужно быть одержимым жизнью каждый день. И одержимым страстью.

Трезвый ум — ещё не всё. Мало знать, что любишь. Надо быть тем, что любишь. Надо смело идти вслед за страстью.

В девятнадцать лет мультфильм про Бака Роджера вторгся в мою жизнь. Это было в октябре 1939-го года. В газете я увидел кадры из мультфильма о будущем. Я впился в них глазами — это ли не было страстью! Я стал вырезать кадры этого мультика из всех газет. Я улетел в будущее да так в нём и остался.

Вот как всё было. А через два года из-за этой самой страсти я стал писать сам. Я писал свои варианты продолжения марсианских историй Эдгара Берроуза. Я не выбирал это занятие сознательно, всё происходило по страсти. Получается, что вся моя жизнь — история страсти.

— Выходит, что страсть — антоним ума? Страсть — то, что окрывает в тебе зверя?

— Страсть взрывает тебя. Нельзя жить, как ребёнок, который ждёт-не дождётся Рождества с подарками под ёлкой. Всю свою жизнь я просыпаюсь каждое утро и говорю себе: «Я жду-не дождусь именно этого дня». Вот что такое жизнь, и вот что такое страсть.

— Простите, а это кто?

— О, это Хэлли, полное имя Хэллоуин. Это кошка из праздника Хэллоуин, она выглядит, как тыква со свечой внутри. Получается, это кототыква.

— Вы описываете страсть как важное условие, необходимое для человеческой продуктивности. Но ведь во всех конфессиях страсть описывается как кратчайший путь к пороку?

— Молодым людям я всегда говорил — не стойте на краю обрыва в раздумьях, что делать дальше. Прыгайте. И обретайте крылья в падении. Вот что такое писательство. Вот что такое актёрство. Вот что такое борьба. Вот что такое любовь.

— У вас больше международных и национальных наград, чем у кого бы то ни было из ныне живущих писателей. Что для вас прижизненная слава и награды?

— Для меня это ничто. Настоящая награда — в другом. Два года назад я был в мэрии Лос-Анджелеса, мэр произносил речь в мою честь, вручил мне какую-то награду, публика хлопала. Но вот когда меня в моём кресле повезли к выходу, какой-то юноша схватил меня за рукав и выдохнул мне в лицо: «Вы изменили мою жизнь». Вот это больше, чем слава, понимаете?

Потому что я-то знаю, что по призванию я учитель. Я вовсе не писатель-фантаст, я не выдумщик историй про ракеты и планеты, я — учитель. Я преподаю вам жизнь. Я учу вас любить. Я изменил его жизнь, он только потом заметил, как.

Так же, как и вы. Вы-то тоже здесь по страсти. Вы пришли ко мне сегодня, потому что вы хотели прийти. Не потому, что это ваша работа, а потому, что вам нравятся книги Рэя Брэдбери, я же вижу. И это выше, чем слава. Ибо любовь — это всё.

— Любовь — это всё?

— Всё. Ваше присутствие здесь — акт любви. И я отвечаю на эту любовь, и я объясняю, каково для меня значение страсти. Ведь умом жизнь не постигнешь. Ум порой принимает неверные решения.

Я хожу на приёмы в Голливуде, вижусь со знаменитыми режиссёрами и продюсерами. И по возвращении спрашиваю у своего желудка: «Ну как?». И бывает, желудок отвечает: «Э-э-э-э». И если так, я больше туда — ни ногой. Я ничего не решаю здесь, я решаю всё — здесь. Мой желудок знает, смотрю ли я в лицо лжеца или вора, а то и просто глупого человека.

Поэтому надо избегать решений холодного разума, поступать надо по страсти. Надо посмотреть в лицо человека и спросить свою интуицию: можно ли ему доверять?

Как-то мне предложили написать сценарий для телесериала. Они ходили вокруг меня несколько лет, они предлагали деньги, обещали то да сё. Но я смотрел в их лица и понимал, что не доверяю им. У продюсера были такие мелкие острые зубы, как у барракуды. Дай ему волю, он съел бы меня заживо. В конце концов, я позвонил ему и сказал: «Не буду я с вами работать».

А другой продюсер пришёл ко мне и сказал: «Я сниму сериал так, как вы захотите». Я спросил: «Вы что же, позволите мне написать, что хочу? Шестьдесят серий? И пустите меня на площадку с моими советами?». Целый год мы регулярно встречались, обедали вместе, я смотрел другие его картины, и по прошествии года я сказал: «Да, вы можете снять сериал по моему сценарию». Но на это ушёл целый год. Я не был уверен в нём. Ведь интуиция тоже даёт промашку порой. Но время всё прояснило. И сериал вышел удачный. Очень хороший.

— А что такого выявилось за этот год?

— Он заговорил, как вы. Вот вы только что упомянули рассказ, который никто никогда не вспоминает — историю Элен Льюис и Билла Форрестера, обычно все спрашивают про прогнозы на будущее. Значит, мы с вами говорим на одном языке. Потому что вы упомянули сюжет, который я сам люблю больше всего. И вот, если вы когда-нибудь придёте и скажете: «Есть у вас один рассказ, который я люблю, и хочу снять фильм по нему», — и вы знаете, что я вам скажу? — я скажу: «Да. У вас может получиться. Отправляйтесь на съёмки».

— Спасибо. И есть ещё одно важное определение. Это определение смерти. Когда кто-нибудь жалуется на жизненные испытания, я думаю, что это милость Господняя. Так Бог отвлекает человека от его главной, настоящей проблемы. А она в том, что каждый человек рано или поздно умрёт. Но если бы человек думал об этом день и ночь, его жизнь стала бы пыткой.

— Он стал бы Вуди Алленом. Потому что это он постоянно об этом думает. Это-то в нём забавляет больше всего. Шучу, конечно.

Я так не думаю, и знаете, почему? Потому что я-то буду здесь всегда. Этот ящик с моими фильмами и полки с моими книгами, беседы с людьми убеждают, что сотня–другая лет у меня в запасе есть. Может, не вечность, но уже неплохо, не так ли? А ведь большинство книг забыто вместе с их авторами.

Так что смерть не занимает меня. Мне ещё есть, что делать.

— Только что вы закончили новую книгу — о чём она?

— Это продолжение «Вина из одуванчиков».

— Продолжение?

— Да, оно называется «Прощай, лето». Я только что продал его издателю, и книга выйдет в следующем году.

— Теперь Дуг повзрослел. Ему теперь восемьдесят.

— Нет, ему всё ещё двенадцать. Он всё ещё учится.

— Значит, смерть не надо воспринимать как финальную трагедию?

— Нет. Надо готовиться к смерти. Но как? Через любовь к жизни. И тогда на смертном одре ты скажешь себе: я сделал то-то, сделал то-то, я навредил очень немногим, я старался не делать людям больно, каждый день жизни я делал свою работу, и вот теперь я плачу по долгам. Смерть — это форма расплаты с Космосом за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз! И вот на смертном одре ты будешь победителем. Ты посмотришь в глаза самому себе. Не окружающим — себе самому. Про себя я знаю: я делал хорошую работу каждый день моей жизни восемьдесят лет. Это чертовски здорово. А?

Я не собираюсь себя хоронить — это с успехом за меня сделают другие. Но на смертном одре я скажу себе: «Ну и молодчина же ты, Рэй. Молодчина». А на могильном камне я попрошу написать заглавия моих книг. И прохожие смогут прочесть их чётче, чем финальные титры на экране.

Дмитрий Дибров
4-го октября 2005-го года, Лос-Анджелес
http://culture.tonkoblako-9.net/articles/tv/02.tan

Если вдруг Ты заболеешь,
Если вдруг Ты занеможешь,
Я пришлю Тебе лекарство
В Склянке синего стекла -
Свежий Ветер с Гималаев,
Золотой Медовый Полдень,
И Морскую Пену цвета
Лебединого Крыла.

Если вдруг Тебе взгрустнётся,
Если вдруг подступят слёзы,
Если сердца вдруг коснётся
Леденящая тоска,
ОткупОрь скорей Бутылку
И вдохни хрустальный Воздух,
И солёный шёпот Моря,
И шуршание Песка...

В этой склянке тёмно-синей -
Голубой целебный Ливень,
В этой склянке тёмно-синей -
Утро, Полдень и Закат,
Золотистый Одуванчик,
Новогодний звонкий Иней,
И Рождественские Свечи,
И Сирени Аромат...

И когда Ты вынешь пробку
Из Волшебного Сосуда,
Оживут перед Тобою,
Вырываясь на простор,
Золотые брызги Лета,
И густой лиловый Вечер,
И залётный свежий Ветер
С Гималайских синих Гор!

Автор стихотворения - Рената БЕдро.


*****

...В доме стало темно и тихо, все уснули. В тридцать пять минут первого веки Дугласа затрепетали.

Всходила луна.

И где-то далеко послышалось пение.

Печальный высокий голос то взмывал вверх, то замирал. Чистый, мелодичный. Слов было не разобрать.

Луна поднялась над краем озера и поглядела на Гринтаун, штат Иллинойс, и увидела его весь, и весь его осветила — каждый дом, каждое дерево, каждую собаку: собаки спали и часто вздрагивали — в нехитрых снах им виделись доисторические времена.

И казалось, чем выше поднималась луна, тем ближе, громче, звонче пел тот голос.

Дуглас беспокойно заворочался и вздохнул.

Было это, пожалуй, за час до того, как луна затопила потоком света весь мир, а быть может, и раньше. Но голос все приближался, и вместе с ним слышалось словно биение сердца — это цокали лошадиные копыта по камням мостовой, и жаркая густая листва деревьев приглушала их стук.

И еще изредка что-то поскрипывало, постанывало, будто медленно открывалась и закрывалась дверь. Это двигался фургон.

И вот на улице в ярком свете луны появилась лошадь, впряженная в фургон, а на высоких козлах сидел мистер Джонас, и его худое тело мерно покачивалось в такт движению. На голове у него была шляпа, как будто все еще палило солнце; изредка он перебирал вожжи, и они колыхались над спиной лошади, как речные струи. Медленно, очень медленно фургон плыл по улице, и мистер Джонас пел, и Дуглас во сне словно затаил на миг дыхание и прислушался.

— Воздух, воздух… А вот кому воздуха?.. Прохладный, отрадный, как ручей течет, холодит, как лед… Купишь разок — запросишь в другой… Есть и весенний, есть и осенний, из дальних краев, с Антильских островов… ясный и синий, пахнет дыней… Воздух, воздух, свежий, соленый… чистый, душистый… в бутылке с колпачком, надушен чабрецом… Всякому на долю, и всласть и вволю, сколько хочешь вдохнешь — и всего-то за грош!

Потом фургон оказался у обочины тротуара. И вот во дворе стоит человек, под ногами у него черная тень, в руках зеленоватым огнем поблескивают две бутылки, будто кошачьи глаза во тьме. Мистер Джонас поглядел на раскладушку и тихонько позвал Дугласа по имени — раз, другой, третий. Помедлил в раздумье, поглядел на свои бутылки, решился и неслышно подкрался к яблоне; тут он уселся на траву и внимательно посмотрел на мальчика, сраженного непомерной тяжестью лета.

— Дуг, — сказал старьевщик, — ты знай себе лежи спокойно. Ничего не надо говорить, и глаза открывать не надо. И не старайся показать, что ты меня слышишь. Я все равно знаю, что слышишь: это старик Джонас, твой друг. Твой друг, — повторил он и кивнул.

Потом потянулся к ветке, сорвал яблоко, повертел его в руке, откусил кусок, прожевал и снова заговорил.

— Некоторые люди слишком рано начинают печалиться, — сказал он. — Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень все к сердцу принимают, и устают быстро, и слезы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я-то знаю, я и сам такой.

Он откусил еще кусок яблока, пожевал.

— О чем, бишь, я? — задумчиво спросил он.
— Жаркая августовская ночь, ни ветерка, — ответил он себе. — Жара убийственная. Лето тянется и тянется, нет ему конца, и столько всего приключилось, верно? Чересчур много всего. И время к часу ночи, а ни ветерком, ни дождиком и не пахнет. И сейчас я встану и уйду. Но когда я уйду — запомни хорошенько, — у тебя на кровати останутся вот эти две бутылки. Вот я уйду, а ты еще немножко подожди, а потом не спеша открой глаза, сядь, возьми эти бутылки и все из них выпей. Только не ртом, нет, пить нужно носом. Вытащи пробку, наклони бутылку и втяни в себя поглубже все, что там есть, чтоб прошло прямо в голову. Но сперва, понятно, прочти, что на бутылке написано. Хотя постой, я сам тебе прочту.

Он поднял бутылку к свету.

— «ЗЕЛЕНЫЕ СУМЕРКИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ ВО СНЕ ЧИСТЕЙШИЙ СЕВЕРНЫЙ ВОЗДУХ, — прочитал он. — Взяты из атмосферы снежной Арктики весной тысяча девятисотого года и смешаны с ветром, дувшим в долине верхнего Гудзона в апреле тысяча девятьсот десятого; содержат частицы пыли, которая сияла однажды на закате солнца в лугах вокруг Гринелла, штат Айова, когда от озера, от ручейка и родника поднялась прохлада, тоже заключенная в этой бутылке».

Теперь прочтем то, что написано помельче, — сказал он и прищурился. — «Содержит также молекулы испарений ментола, лимона, плодов дынного дерева, арбуза и всех других, пахнущих водой, прохладных на вкус фруктов и деревьев, камфары, вечнозеленых кустарников и трав, и дыханье ветра, который веет от самой Миссисипи. Необычайно освежает и прохлаждает. Принимать в летние ночи, когда температура воздуха превышает девяносто градусов».

Мистер Джонас поднял к свету вторую бутылку.

— В этой то же самое, только я еще собрал сюда ветер с Аранских островов, и соленый ветер с Дублинского залива, и полоску густого тумана с побережья Исландии.

Он поставил обе бутылки на кровать.

— И последнее предписание. — Он наклонился над мальчиком и договорил совсем тихо: — Когда ты будешь это пить, помни: все это собрано для тебя другом. Разливка и закупорка Компании Джонас, Гринтаун, штат Иллинойс, август тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Хорошего тебе года, мальчик. Урожайного тебе года.

Через минуту по спине лошади мягко хлопнули вожжи и фургон покатил по улице в лунном свете...


(Из Рэя Брэдбери "Вино из одуванчиков")

Им никто не сказал, что по-сути они — все художники,

Каждым шагом своим, словно краской, касаясь холста,

(И на первый — второй: эти веруют, эти — безбожники),

Мажут кистью — судьбой по прозрачному лику Христа.

Им никто не сказал, что цвета — это, в общем-то, главное,

Чем светлее и ярче, тем больше на свете весны,

А у чёрных глубин и в зрачках что-то больно-печальное...

То, что лечат вершины восторгом своей белизны.

Все поступки и мысли — основа как белое/чёрное,

Интонации слов — это ноты и полутона -

Добродушное, милое, злобное, глупое, вздорное

На холсте Человечество пишет свои имена.

Этот любит оранжевый цвет и с утра улыбается,

Этот будет грустить, наблюдая за серым дождём,

А кому-то, на синее глядя, наивно мечтается,

Что все беды на свете мы всё-таки переживём.

Здесь, под сердцем, у них и мольберт, и палитра, и кисточка,

Просто нужно понять, что художник не кто-то другой,

И пускай жизнь обычно непрочная тонкая ниточка,

Но, бывает, ложится на холст словно луч золотой.

Я и сам умудрялся творить только чёрным по светлому,

И разбрызгивать грязные пятна на чей-то эскиз,

Мне успеть бы теперь к своему отпечатку портретному

Лучик солнца найти, не роняя ни капельки вниз...

Любой, кто поверяет журнальным страницам тайны своей любви и свои страхи, и озарения, навсегда прощается с личными секретами разума — он отдает их миру. Когда я писал «Сколь их компания приятна», одна из сторон этого прощания выглядела простой и очевидной: чтобы узнать писателя, необходимо не познакомиться с ним лично, а прочесть то, что он написал. Рассказ возник сам собой в результате внезапного открытия: некоторые из моих самых близких друзей — люди, с которыми я никогда не буду лично знаком.

На то, чтобы понять другую сторону прощания с секретами, мне понадобилось несколько лет. Что вы можете сказать читателю, который подходит к вам в аэропорту, зная о вас больше, чем о своем родном брате? Мне с трудом верилось, что я доверяю свою внутреннюю жизнь не одинокой пишущей машинке, и даже не листу бумаги, но живым людям, и время от времени они будут появляться и говорить:

— Привет!

А это не так уж приятно для того, кому нравятся вещи, далекие от людской суеты — небо и алюминий, и места, где по ночам стоит тишина.

— Эй, привет! — эти слова могут испугать, если вдруг слышишь их в месте, которое всегда считал укромным и уединенным. И благожелательность, с которой они произнесены, не имеет при этом никакого значения.

Сейчас я рад, что было уже слишком поздно звонить Невилу Шюту, или Антуану де Сент-Экзюпери, или Берту Стайлсу, когда я понял, что люблю тех людей, которыми они были. Потому что я мог только лишь испугать их своими восхищенными похвалами, заставить возвести стены «я-рад-что-книга-вам-понравилась», отгородившись ими от моего вторжения. И теперь я знаю их гораздо лучше, поскольку никогда не разговаривал с ними и ни разу никого из них не встречал в книжных магазинах на плановых мероприятиях, где раздают автографы. Я не знал этого, когда был написан рассказ «Сколь их компания приятна», но все равно получилось не так уж плохо… В конце концов, приятно, когда новые истины соответствуют старым без натяжек и допущений.

Теперь, когда пневматический поезд мчал его, потряхивая и качая, по пустым подземным коридорам, он вспомнил безжалостную логику сита и, опустив глаза, вдруг увидел, что держит в руках раскрытую библию. В вагоне были люди, но он, не скрываясь, держал книгу в руках, и в голову ему вдруг пришла нелепая мысль: если читать быстро и всё подряд, то хоть немного песка задержится в сите. Он начал читать, но слова просыпались насквозь, а ведь через несколько часов он увидит Битти и отдаст ему книгу, поэтому ни одна фраза не должна ускользнуть, нужно запомнить каждую строчку. «Я, Монтэг, должен это сделать, я заставлю себя это сделать!»

Он судорожно стиснул книгу. В вагоне ревели радиорупоры:

— Зубная паста Денгэм!..

«Замолчи, — думал Монтэг. — Посмотрите на лилии, как они растут…»

— Зубная паста Денгэм! «Они не трудятся…»

— Зубная паста…

«Посмотрите на лилии… Замолчи, да замолчи же!..»

— Зубная паста!..

Он опять раскрыл книгу, стал лихорадочно листать страницы, он ощупывал их, как слепой, впивался взглядом в строчки, в каждую букву.

— Денгэм. По буквам: Д-е-н… «Не трудятся, не прядут…»

Сухой шелест песка, просыпающегося сквозь пустое сито.

— Денгэм освежает!..

«Посмотрите на лилии, лилии, лилии…»

— Зубной эликсир Денгэм!

— Замолчите, замолчите, замолчите!.. — эта мольба, этот крик о помощи с такой силой вырвался из груди Монтэга, что он сам не заметил, как вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись от человека с безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными, воспалёнными губами, сжимавшего в руках открытую книгу, все с опаской смотрели на него, все, кто минуту назад мирно отбивал такт ногой под выкрики рупора: Денгэм, Денгэм, зубная паста, Денгэм, Денгэм, зубной эликсир — раз два, раз два, раз два три, раз два, раз два, раз два три, все, кто только что машинально бормотал себе под нос: «Паста, паста, зубная паста, паста, паста, зубная паста…»

И, как бы в отместку, рупоры обрушили на Монтэга тонну музыки, составленной из металлического лязга — из дребезжания и звона жести, меди, серебра, латуни. И люди смирились, оглушённые до состояния полной покорности, они не убегали, ибо бежать было некуда: огромный пневматический поезд мчался в глубоком туннеле под землёй.

— Лилии полевые…

— Денгэм!

— Лилии!.. Лилии!!

Люди с удивлением смотрели на него:

— Позовите кондуктора.

— Человек сошёл с ума…

— Станция Нолл Вью!

Со свистом выпустив воздух, поезд остановился.

— Нолл Вью! — громко.

— Денгэм, — шёпотом.

Губы Монтэга едва шевелились.

— Лилии…

Зашипев, дверь вагона открылась. Монтэг всё ещё стоял. Шумно вздохнув, дверь стала закрываться.

И только тогда Монтэг рванулся вперёд, растолкал пассажиров и, продолжая беззвучно кричать, выскочил на платформу сквозь узкую щель закрывающейся двери. Он бежал по белым плиткам туннеля, не обращая внимания на эскалаторы, — ему хотелось чувствовать, как ДВИЖУТСЯ его ноги, руки, как сжимаются и разжимаются лёгкие при каждом вдохе и выдохе и воздух обжигает горло. Вслед ему нёсся рёв: «Денгэм, Денгэм, Денгэм!!»

Зашипев, словно змея, поезд исчез в чёрной дыре туннеля.

— Кто там?

— Это я. Монтэг.

— Что вам угодно?

— Впустите меня.

— Я ничего не сделал.

— Я тут один. Понимаете? Один.

— Поклянитесь.

— Клянусь.

Дверь медленно отворилась, выглянул Фабер. При ярком свете дня он казался очень старым, слабым, напуганным. Старик выглядел так, словно много лет не выходил из дому. Его лицо и белые оштукатуренные стены комнаты, видневшиеся за ним, были одного цвета. Белыми казались его губы, и кожа щёк, и седые волосы, и угасшие бледно-голубые глаза. Но вдруг взгляд его упал на книгу, которую Монтэг держал под мышкой, и старик разом изменился, теперь он уже не казался ни таким старым, ни слабым. Страх его понемногу проходил.

— Простите, приходится быть осторожным. — Глаза Фабера были прикованы к книге. — Значит, это правда?

Монтэг вошёл. Дверь захлопнулась.

— Присядьте. — Фабер пятился, не сводя глаз с книги, словно боялся, что она исчезнет, если он хоть на секунду оторвёт от неё взгляд. За ним виднелась открытая дверь в спальню и там — стол, загромождённый частями каких-то механизмов и рабочим инструментом. Монтэг увидел всё это лишь мельком, ибо Фабер, заметив, куда он смотрит, быстро обернулся и захлопнул дверь. Он стоял, сжимая дрожащей рукой дверную ручку. Затем перевёл нерешительный взгляд на Монтэга.

Теперь Монтэг сидел, держа книгу на коленях.

— Эта книга… Где вы?..

— Я украл её. Впервые Фабер посмотрел прямо в глаза Монтэгу.

— Вы смелый человек.

— Нет, — сказал Монтэг. — Но моя жена умирает. Девушка, которая была мне другом, уже умерла. Женщину, которая могла бы стать моим другом, сожгли заживо всего сутки тому назад. Вы единственный, кто может помочь мне. Я хочу видеть! Видеть!

Руки Фабера, дрожащие от нетерпения, протянулись к книге:

— Можно?..

— Ах да. Простите. — Монтэг протянул ему книгу.

— Столько времени!.. Я никогда не был религиозным… Но столько времени прошло с тех пор… — Фабер перелистывал книгу, останавливаясь иногда, пробегая глазами страничку. — Всё та же, та же, точь-в-точь такая, какой я её помню! А как её теперь исковеркали в наших телевизорных гостиных! Христос стал одним из «родственников». Я часто думаю, узнал бы господь бог своего сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, — раздели. Теперь это настоящий мятный леденец. Он источает сироп и сахарин, если только не занимается замаскированной рекламой каких-нибудь товаров, без которых, мол, нельзя обойтись верующему.

Фабер понюхал книгу.

— Знаете, книги пахнут мускатным орехом или ещё какими-то пряностями из далёких заморских стран. Ребёнком я любил нюхать книги. Господи, ведь сколько же было хороших книг, пока мы не позволили уничтожить их!

Он перелистывал страницы.

— Мистер Монтэг, вы видите перед собой труса. Я знал тогда, я видел, к чему идёт, но я молчал. Я был одним из невиновных, одним из тех, кто мог бы поднять голос, когда никто уже не хотел слушать «виновных». Но я молчал и, таким образом, сам стал соучастником. И когда наконец придумали жечь книги, используя для этого пожарных, я пороптал немного и смирился, потому что никто меня не поддержал. А сейчас уже поздно.

Фабер закрыл библию.

— Теперь скажите мне, зачем вы пришли?

— Мне нужно поговорить, а слушать меня некому. Я не могу говорить со стенами, они кричат на меня. Я не могу говорить с женой, она слушает только стены. Я хочу, чтобы кто-нибудь выслушал меня. И если я буду говорить долго, то, может быть, и договорюсь до чего-нибудь разумного. А ещё я хочу, чтобы вы научили меня понимать то, что я читаю.

Фабер пристально посмотрел на худое, с синевой на бритых щеках, лицо Монтэга.

— Что вас так всколыхнуло? Что выбило факел пожарника из ваших рук?

— Не знаю. У нас есть всё, чтобы быть счастливыми, но мы несчастны. Чего-то нет. Я искал повсюду. Единственное, о чём я знаю, что раньше оно было, а теперь его нет, — это книги, которые я сам сжигал вот уже десять или двенадцать лет. И я подумал: может быть, книги мне и помогут.

— Вы — безнадёжный романтик, — сказал Фабер. — Это было бы смешно, если бы не было так серьёзно. Вам не книги нужны, а то, что когда-то было в них, что могло бы и теперь быть в программах наших гостиных. То же внимание к подробностям, ту же чуткость и сознательность могли бы воспитывать и наши радио- и телевизионные передачи, но, увы, они этого не делают. Нет, нет, книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите это сами всюду, где можно, — в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях. Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги — только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое. Конечно, вам неоткуда было это узнать. Вам, наверно, и сейчас ещё непонятно, о чём я говорю. Но вы интуитивно пошли по правильному пути, а это главное. Слушайте, нам не хватает трёх вещей. Первая. Знаете ли вы, почему так важны такие книги, как эта? Потому что они обладают качеством. А что значит качество? Для меня это текстура, ткань книги. У этой книги есть поры, она дышит. У неё есть лицо. Её можно изучать под микроскопом. И вы найдёте в ней жизнь, живую жизнь, протекающую перед вами в неисчерпаемом своём разнообразии. Чем больше пор, чем больше правдивого изображения разных сторон жизни на квадратный дюйм бумаги, тем более «художественна» книга. Вот моё определение качества. Давать подробности, новые подробности. Хорошие писатели тесно соприкасаются с жизнью. Посредственные — лишь поверхностно скользят по ней. А плохие насилуют её и оставляют растерзанную на съедение мухам.

— Теперь вам понятно, — продолжал Фабер, — почему книги вызывают такую ненависть, почему их так боятся? Они показывают нам поры на лице жизни. Тем, кто ищет только покоя, хотелось бы видеть перед собой восковые лица, без пор и волос, без выражения. Мы живём в такое время, когда цветы хотят питаться цветами же, вместо того чтобы пить влагу дождя и соки жирной почвы. Но ведь даже фейерверк, даже всё его великолепие и богатство красок создано химией земли. А мы вообразили, будто можем жить и расти, питаясь цветами и фейерверками, не завершая естественного цикла, возвращающего нас к действительности. Известна ли вам легенда об Антее? Это был великан, обладавший непобедимой силой, пока он прочно стоял на земле. Но, когда Геркулес оторвал его от земли и поднял в воздух, Антей погиб. То же самое справедливо и для нас, живущих сейчас, вот в этом городе, — или я уж совсем сумасшедший. Итак, вот первое, чего нам не хватает: качества, текстуры наших знаний.

— А второе?

— Досуга.

— Но у нас достаточно свободного времени!

— Да. Свободного времени у нас достаточно. Но есть ли у нас время подумать? На что вы тратите своё свободное время? Либо вы мчитесь в машине со скоростью ста миль в час, так что ни о чём уж другом нельзя думать, кроме угрожающей вам опасности, либо вы убиваете время, играя в какую-нибудь игру, либо вы сидите в комнате с четырехстенным телевизором, а с ним уж, знаете ли, не поспоришь. Почему? Да потому, что эти изображения на стенах — это «реальность». Вот они перед вами, они зримы, они объемны, и они говорят вам, что вы должны думать, они вколачивают это вам в голову. Ну вам и начинает казаться, что это правильно — то, что они говорят. Вы начинаете верить, что это правильно. Вас так стремительно приводят к заданным выводам, что ваш разум не успевает возмутиться и воскликнуть: «Да ведь это чистейший вздор!»

— Только «родственники» — живые люди.

— Простите, что вы сказали?

— Моя жена говорит, что книги не обладают такой «реальностью», как телевизор.

— И слава богу, что так. Вы можете закрыть книгу и сказать ей: «Подожди». Вы её властелин. Но кто вырвет вас из цепких когтей, которые захватывают вас в плен, когда вы включаете телевизорную гостиную? Она мнёт вас, как глину, и формирует вас по своему желанию. Это тоже «среда» — такая же реальная, как мир. Она становится истиной, она есть истина. Книгу можно победить силой разума. Но при всех моих знаниях и скептицизме я никогда не находил в себе силы вступить в спор с симфоническим оркестром из ста инструментов, который ревел на меня с цветного и объёмного экрана наших чудовищных гостиных. Вы видите, моя гостиная — это четыре обыкновенные оштукатуренные стены. А это, — Фабер показал две маленькие резиновые пробки, — это чтобы затыкать уши, когда я еду в метро.

— Денгэм, Денгэм, зубная паста… «Они не трудятся, не прядут», — прошептал Монтэг, закрыв глаза. — Да. Но что же дальше? Помогут ли нам книги?

— Только при условии, что у нас будет третья необходимая нам вещь. Первая, как я уже сказал, — это качество наших знаний. Вторая — досуг, чтобы продумать, усвоить эти знания. А третья — право действовать на основе того, что мы почерпнули из взаимодействия двух первых. Но сомнительно, чтобы один глубокий старик и один разочаровавшийся пожарник могли что-то изменить теперь, когда дело зашло уже так далеко…

— Я могу доставать книги.

— Это страшный риск.

— Знаете, в положении умирающего есть свои преимущества. Когда нечего терять — не боишься риска.

— Вы сейчас сказали очень любопытную вещь, — засмеялся Фабер, — и ведь ниоткуда не вычитали!

— А разве в книгах пишут о таком? Мне это так, вдруг почему-то пришло в голову.

— То-то и хорошо. Значит, не придумали нарочно для меня, или для кого-нибудь другого, или хоть для самого себя.

Монтэг нагнулся к Фаберу.

— Я сегодня вот что придумал: если книги действительно так ценны, так нельзя ли раздобыть печатный станок и отпечатать несколько экземпляров?.. Мы могли бы…

— Мы?

— Да, вы и я.

— Ну уж нет! — Фабер резко выпрямился.

— Да вы послушайте — я хоть изложу свой план…

— Если вы будете настаивать, я попрошу вас покинуть мой дом.

— Но разве вам не интересно?

— Нет, мне не интересны такие разговоры, за которые меня могут сжечь. Другое дело, если бы можно было уничтожить саму систему пожарных. Вот если бы вы предложили отпечатать несколько книг и спрятать их в домах у пожарных так, чтобы посеять семена сомнения среди самих поджигателей, я сказал бы вам: браво!

— Подбросить книги, дать сигнал тревоги и смотреть, как огонь пожирает дома пожарных? Вы это хотите сказать?

Фабер поднял брови и посмотрел на Монтэга, словно видел его впервые.

— Я пошутил.

— Вы считаете, что это дельный план? Стоит попытаться? Но мне нужно знать наверное, что от этого будет толк.

— Этого вам никто не может гарантировать. Ведь когда-то книг у нас было сколько угодно, а мы всё-таки только и делали, что искали самый крутой утёс, чтобы с него прыгнуть. Тут достоверно только одно: да, нам необходимо дышать полной грудью. Да, нам нужны знания. И, может быть, лет этак через тысячу мы научимся выбирать для прыжков менее крутые утёсы. Ведь книги существуют для того, чтобы напоминать нам, какие мы дураки и упрямые ослы. Они как преторианская стража Цезаря, которая нашёптывала ему во время триумфа: «Помни, Цезарь, что и ты смертен». Большинство из нас не может всюду побывать, со всеми поговорить, посетить все города мира. У нас нет ни времени, ни денег, ни такого количества друзей. Всё, что вы ищете, Монтэг, существует в мире, но простой человек разве только одну сотую может увидеть своими глазами, а остальные девяносто девять процентов он познаёт через книгу. Не требуйте гарантий. И не ждите спасения от чего-то одного — от человека, или машины, или библиотеки. Сами создавайте то, что может спасти мир, — и если утонете по дороге, так хоть будете знать, что плыли к берегу...

451 градус по Фаренгейту | Автор книги - Рэй Брэдбери

Шварц Исаак - Романс Качели


А в зеркалах и дождях есть приметы дня,
Время мое течет, как всегда, неслышно,
Я улыбнусь от тепла твоего огня -
Звуки легки, подвижны...
Отзвуки в тихой, облачной вышине
Станут прекрасной тайной, и снами Евы,
Время на ухо тихонько диктует мне -
Зерна дороже плевел...

Вечность безмерна, разгадка ее близка.
Падаю в небо - касаюсь не тверди, Бога.
Радость моя бесплотнее волоска,
Где откровений много.
Вечное время - ему я всего нужней,
И созерцаю, и вновь отражаюсь в лицах,
А с берегов души на земле видней
Белые наши птицы...

Вероника Долина-...любая любовь


А он ее обнимает, то ли в каком-то мае, то ли в каком-то отцветшем лете, судьба ты моя хромая, моя дорогая Летти, представляешь через пару лет наши дети говорили бы длинные фразы. Через десять лет мы бы взяли в моду ходить в театры и на неутомительные прогулки. Мы бы знали заранее про погоду и где покупать булки, чтобы кормить лебедей на умытом дождем пруду. Где-то вот в том году я бы затерялся, Летти. Нашел бы счастливый билетик в кармане и променял бы на день в Луна-парке.
Было бы жарко. Солнце бы разливало свет на желтые карусели, на оранжевые качели, на наш с тобой мандариново-терпкий мир. Ты бы купила у мороженщицы щербет, я бы купил пломбир. Мы бы все съели быстро, чтоб не растяло. Но по губам текло. Вместе с летом. Счастливый слепок того дня до сих пор во мне теплым всполохом. Помнишь ты?
Как мы неслись к небу, выкрикивая я люблю тебя, как неслись твои волосы, руки, и юбка, как день мандариновая, как взрывалось под языком сладко, но все же с перцем, как сумасшедшим немым зверьком билось сердце твое, не в силах пробиться ко мне из клети, когда ты ко мне прижималась, Летти.
Билетик, ну что билетик, такая малость - давай купим, давай, давай. Быстрые лаковые слова, словно бусины на твоей загорелой шее. Ну же, смотри скорее - все совпало, надо же, повезло. Билетик, такая малость, а вот же - судьбе назло нам досталось. Мы ее обманули.
Нет, никакие пули нас бы не разлучили и никакие смерти, все это легко для драмы. Ну а в обычной жизни все гораздо проще и изощренней. Летти, сейчас наши дети были бы старше тогдашних нас. Мы б выходили к ближайшей скамейке с кленом. И каждый раз ты бы ворчала, что погода плохая, что докучают трамваи, что я все время зеваю, не прикрывая рот. Что я стал совсем не тот. И брала бы под руку, через дорогу от тротуара до тротуара. Стали б мы старой счастливой парой, Летти.
Если бы не счастливый билетик, черт его побери.
Я теперь - одинокий старик. У меня есть все, ничего нет. Твое фото, Летти, тот день и плед. И еще, к слову о том пруду - не поверишь, утки меня так ждут, клювики желтые раскрывают и крякают так нелепо. Как ты там, в мандариновой юбке, в счастливом не помню каком году, моя дорогая Летти?

Ludovico Einaudi - Solo

Я пишу тебе это письмо, прощаясь...
Потому что — старею. Земля, вращаясь,
сохранит мне улыбку. Но вряд ли — боле.
Преумножив боль, я останусь с болью
и с улыбкой. Это, пожалуй, средство
дожидаться смерть, не впадая в детство,
не впадая в юность... Река седая
только в мертвое море тоски впадает.

Все сломалось, как спичка, не вспыхнув рыжим
огоньком. И попытка к тебе быть ближе
обернется такой несусветной далью,
что пытаться не стоит. Дожди рыдали
две недели. Теперь за окном прохладно,
но не сыро. Стихи мои пусть нескладны,
но к тебе... Скоро строчки замрут в конверте,
словно заперли души в тела до смерти.

Я заранее знаю, какая строчка
станет в этой поэме последней. Точка
или, скажем точнее, финал не близок,
но уже очевиден. И некий призрак
адресата узнается сам собою
по последнему слову. Игра с судьбою,
как известно, обычно выходит боком.
Но я должен сказать тебе это... С Богом!

Я живу теперь там, где песок и сосны.
Так велели врачи. Лишь одно несносно —
тусклым утром глазам не хватает света.
Ничего не попишешь. Скатилось лето
горизонту за шиворот. И в придачу
первый снег не спешит на аллеях дачных
танцевать белый вальс. В остальном — терпимо.
Только вот, если кто-то проходит мимо
дома старого, где я сегодня спрятан,
точно знаю — не ты... Растворятся пятна
желтых кленов на сером холсте пейзажа.
Я прощаюсь с тобой, не изведав даже
вкуса встречи... Меня уже не пугает,
что на встречу заре не спешит другая,
не пугает, что лето как в Лету канет.
Остается прохлада воды в стакане
на забытой веранде, да яблок запах,
да закат, указующий нам на запад.

Очень хочется к морю. Теперь, наверно,
там штормит. Но хозяин одной таверны
еще помнит меня. И коль так случится,
что приеду туда — то смогу напиться
замечательным красным вином. Пейзажи
там все те же — причалы, пустые пляжи...
Все сезоны закрыты, и даже мертвый.
Засыпая, из глаз прогоняешь стертый
контур гор. Но присутствие гор, однако,
ощущаешь и в комнате. Как собака,
ищешь угол, где пахнет людьми. Тоскливо,
словно маятник, кашляет шум прилива.

Мой знакомый художник... Похоже, впрочем,
на начало новеллы. Однажды ночью
в мастерской его зябкой, забившись в угол,
я следил, как следы оставляет уголь
на листе. Паутина непрочных линий
задрожит чьей-то жизнью. И черный иней
крошки угольной долгие бросит тени
на песок и на всходы сухих растений.
Что бесцветно — рисуют семью цветами.
Я не знаю, к чему это я... Светает.

Никогда... Мой язык так бездарно беден,
чтоб тебе объяснить, как рассвет был бледен
ранним утром, когда надо мной кружились,
словно птицы, семь букв. И из них сложились
три дыхания, три пустоты, три слога —
никогда... И ведущая вдаль дорога
завершилась забором из досок тесных.
И надежда на то, что еще воскреснут
сны, в которых мы будем вдвоем с тобою,
вдруг разбилась, как бьется волна прибоя
о скалу. Никогда. Никогда. Послушай,
как вползает со звуками старость в душу,
как становится все до смешного просто,
как кончается жизнь, словно горстка проса
между пальцев скользнет и исчезнет, словно
ластик надпись стирает. И это слово
повторял я прилежно, до самой ночи,
повторял как молитву, как "Аве, Отче!",
повторял как актер учит роль к премьере.
Никогда. Никогда. Никогда... Поверь мне,
что все дело лишь в этом. И, скуки ради,
напиши "никогда" на полях тетради.

Не играй больше в эту игру со мною.
Не шути, что ты станешь моей женою
через пять лет и зим. Я не верю в игры.
Всякий раз, когда вижу я елок иглы
на снегу — мне не весело. Это признак
окончания игр. И спастись капризом,
словно в детстве, уже не удастся ныне.
Я скорей отыщу водопой в пустыне,
чем в толпе многолюдной отмечу взглядом
тех, кто будет со мною однажды рядом.

Ты устанешь считать до пяти, устанешь.
Ты невестой моей никогда не станешь.
Ни в какой из гостиниц, устав от бега,
мы с тобою не будем искать ночлега.
Как известно, добра от беды не ищут...
Я простился со всеми, кто грел мне пищу,
кто ночами смотрел мои сны со мною,
кто ночами не спал и делил с луною
свет лиловый ее. Я давно простился
даже с теми, кто мне никогда не снился,
даже с тем одиноким ночным прохожим...
Я простился со всеми... С тобою тоже.

Я тебя разлюблю. Это ясно. Точка.
Невозможно любить мне цветок восточный,
потому что я северным ветром ласкан,
потому что другие мне пели сказки
в моем детстве... Прощай! Оставайся где-то,
где короче зима и длиннее лето,
где ветра над домами людей не спорят,
где живет за окном твоей спальни море,
где когда-нибудь ночью кромешной, пряной,
юный мальчик твоей наготою пьяный
неумело раскроет тебе секреты
первой ласки... Прощай! Оставайся где-то,
где не будет меня с моей вечной грустью.
Вот и все. Не грусти. Поболит-отпустит.

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
а потом всё быстрей и быстрей, подчиняясь ключу, -
как в «Прощальной симфонии» - ближе к финалу - ты помнишь, у Гайдна -
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
и уходит - в лесу всё просторней теперь - музыканты уходят -
партитура листвы обгорает строка за строкой -
гаснут свечи в оркестре одна за другой - музыканты уходят -
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой -
тихо гаснут берёзы в осеннем лесу, догорают рябины,
и по мере того как с осенних осин облетает листва,
всё прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
что становится явной вся тайная суть естества, -
всё просторней, всё глуше в осеннем лесу - музыканты уходят -
скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача -
и последняя флейта замрёт в тишине - музыканты уходят -
скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча...
Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,
когда всё так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе
и о многом другом ещё можно подумать, о многом другом.

В том городе, где спят давно,
где все вокруг темным-темно —
одно,
как павшая звезда,
в ночи горящее окно —
да, там, за густо разлитой
многоэтажной темнотой,
как бы на целый мир одно,
в ночи горящее окно —
как свет звезды далекой,
свет лампы одинокой.

Кромешный мрак и свет живой —
свет лампы или свет свечи —
поэзия, вот образ твой —
окно, горящее в ночи,
твой псевдоним и твой пароль,
твоя немеркнущая роль,
твое предназначенье,
полночное свеченье.

Когда молчит благая весть
и все во мрак погружено,
хвала Всевышнему, что есть
в ночи горящее окно,
что там, за прочно обжитой
невозмутимой темнотой —
как свет неведомой звезды —
на этой улице, на той —
как свет звезды далекой,
свет лампы одинокой.

Как за последнею чертой —
свет лампы или свет свечи —
на этой улице, на той —
окно, горящее в ночи, —
там сквозь завалы зим и лет
моих друзей не меркнет свет,
и в час, когда все спят давно,
когда вокруг темным-темно,
горит Тарковского окно,
горит Самойлова окно —

там и мое окошко
от них неподалеку
еще живет покуда
и светит понемногу,
еще живет покуда,
горит, и слава Богу —
горит себе, не гаснет,
старается как может.

Поверь в меня, когда я сам
В себя не верю ни на грош.
Когда по душным небесам
Перед грозой проходит дрожь.

Когда все зыбко и темно,
И рядом лиц не угадать,
И ветер ломится в окно,
Как будто тать, как будто тать!

Поверь в меня, когда мой храм,
Давно заброшен и забыт,
И по углам кочует хлам,
И вороньем алтарь забит.

И от житейской шелухи
Не продохнуть уже давно,
И вянут песни и стихи,
И киснет терпкое вино!

Поверь в меня, когда я нем
Для всех, кто в этом мире глух.
И заперт в плен холодных стен,
Где только дождь ласкает слух.

Когда скользит по волосам
Твоя рука, все беды – ложь!
Поверь в меня, когда я сам
В себя не верю ни на грош!

Музыка: Giovanni Marradi - Тogether

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло.
Только этого мало.

Арсений Тарковский

Я уже не помню, когда именно осознал, что сказки — это еда. Возможно, когда написал первую сказку. Или когда прочел (или услышал — мама мне читала перед сном).
В детстве многие вещи принимаешь целиком и сразу, не задумываясь о причинах, следствиях и сопутствующих эффектах. Кажется, я всегда это знал: сказки — крошечные спирали смысла.

Существуют плотоядные, травоядные и плодоядные животные. Ученые до сих пор спорят, какому именно виду принадлежит человек. Для меня этот вопрос решен: люди — пожиратели смысла. Мы похожи на моллюсков, которые строят домики из переваренной пищи, мы проживаем внутри собственных мифов — съеденных и переваренных. Человек может обойтись без еды 30 или 40 дней. Без воды — куда как меньше. Но без сказки он не может обойтись и мгновения. Если лишить нас способности рассказывать себе и другим истории, произойдет мифотресение и наши мифодомики развалятся прямо на глазах.
Сладкая иллюзия насыщения...

Дмитрий Дейч...Из книги"Лучшая одежда тишины"

О чем пишутся сказки? О добре и зле, о делах в невероятном тридевятом королевстве или о невероятных делах в обычном мире. Может, потому я и придумала давным-давно себе Городок, в котором хочется жить, в который иногда хочется спрятаться от обычных невероятностей нашего мира…
Даже сейчас, когда под ногами хлюпает снежно-грязная жижа, там в Городке солнечно и чисто.
И если кто-то на меня в этом мире накричал, то в том другом мире его просто нет, а значит и повышать голос некому.
Потому я и зову в тот мир только близких и любимых. Уж с ними –то мы как-нибудь разберемся без ссор и непонимания.
Хотя… И в Городке есть это вездесущее непонимание. Чуть-чуть.

Утром, открывая ставни выглянувшему из-за соседних крыш солнцу, я знаю, что обязательно с ним столкнусь.
У меня дурная привычка – ходить босиком по камням мостовой. Ее не понимают. А все очень просто. Обувь мешает до конца наслаждаться этим удивительным миром. По щеке – ветер с запахами цветов, моря и кофе. Рукой по шероховатости стен, ласке листвы, прохладе волн. Босыми ногами по солнечному теплу мостовой. И вот я уже вся тоже часть этого города.

А еще есть звуки. Может быть, их слышу только я потому, что хочу их слышать. Сегодня, например, с утренним ветром в окно залетело: «Доброе утро!». А когда я улыбнулась этому, то УСЛЫШАЛА улыбку в ответ. И зря говорят, что улыбку нельзя услышать! Не только услышать, а и просто почувствовать, быть подсознательно уверенной в том, что она ЕСТЬ! Интуиция это или глупое воображение? А разве так уж важно?

А еще я могу себе позволить там вообразить, что человек, с которым мне так хочется увидеться и так не получается это сделать, где-то рядом. Остается лишь постучаться в окно и сказать: «Просыпайтесь, Сударь, Вас ждут великие дела!» А позже днем показать ему все чудеса моего Городка.
Зачем? Просто захотелось. А желания здесь имеют привычку сбываться.
Вот на повороте у старой пожарной каланчи стоит старый фонарь. Он застенчиво скрипит, словно разговаривает сам с собой. Слышите, он вздыхает: «Куда уходят годы?...»

Действительно, куда? Где копилка, в которую они попадают? И кто разобьет эту копилку, что бы вернуть кому – молодость, кому – убежавшую когда-то радость, кому – незамеченные вовремя возможности? Я просто уверена, что эта копилка иногда бьется. А вот умеем ли мы пользоваться тем, что к нам вернулось? Умеем ли мы это не упустить очередной раз?...

А вот еще один мой старый знакомый. Закрой глаза и слушай. С горной дороги несется пронзительный крик почтового рожка. Он не слишком приятный, но я его люблю. И всегда жду с нетерпением. Он мне приносит самые лучшие письма.
Вот сейчас я жду одно письмо…
Ответ? Просто дружеское послание? Или…
Подождите! Я загадаю желание. Оно просто обязано исполниться!
Я хочу, что бы Городок помог одному Скозочнику вспомнить, что его сказки нужны. Я хочу, что б его неудержимо потянуло к перу и бумаге. Что бы его радость и мудрость стала достоянием не только его одного.
Я жду новую сказку. И буду каждый день вслушиваться: не зазвучит ли почтовый рожок?...

Velvet piano - Nostalgie

я рыба, а ты другое, у меня чешуя и жабры
и я знаю все о песчинках, о кладах, что на дне таятся
о том, что к закату ближе, вода становится алой
что серебряный свет проникает неглубоко, но нежно
качает ночь в своей легкой лодке, а ты этого и не знаешь
я рыба, а ты другое
у меня чешуя и жабры, и я знаю, как невыносимо
хоть на миг без моря остаться, когда жизнь из тебя уходит
быстрей, чем вода из горсти, хорошо так, что ты не рыба

я птица, а ты другое, у меня клюв и крылья
и я знаю все-все о ветре, и о том, что поют подружки
всегда об одном и том же - не о весне и солнце
поют они о полете, о том, как ласкает небо
своим языком их крылья, и из какого пуха облака грозовые
я знаю, а ты не знаешь
я птица, а ты другое, и я знаю, что это больно
остаться вот так - без неба, когда и тепло, и сытно
но петь ты не можешь больше, хорошо так, что ты не птица

я дерево, ты - другое, у меня ветки и корни
и я знаю про птиц немного, немного я знаю про море
про людей, что ко мне приходят, постоять, спиной прислонившись
или просто поцеловаться в кружевной моей тонкой тени
как весной набухают почки, как последний листок танцует
я знаю, а ты не знаешь
впрочем, зачем тебе это нужно, я дерево, ты - другое
я знаю, что значит "страшно" - это не когда твои корни сохнут
или зима твои ветки гложет, или кто-то на стволе вырезает
сердце плюс я люблю тебя Оля. Страшно, когда к тебе не приходят
постоять , спиной прислонившись, или просто поцеловаться
хорошо так, что ты не знаешь

если бы знала я, кто ты, знала, о чем ты знаешь
я бы тебя просила рассказывать не умолкая
о том, как ты можешь небом, о том, как ты можешь морем
и как ты приходишь к дереву чтоб постоять просто
но все, что ты можешь ответить, все что ты мне сказал бы
хорошо так, что ты не знаешь, хорошо так, что ты не море
хорошо так, что ты не небо, впрочем тебе не важно, кто я вообще такая
потому что полно в небе птицы, потому что полно в море рыбы
и всегда для тебя найдется дерево, чтоб прислониться

хорошо так что мы другие, хорошо так, что мы не знаем
а и если бы знали -толку, все давно и не нами жито
вон там, высоко летит птица, вон там глубоко плывет рыба
и это не мы, целуясь, стоим в танце света и тени

Очень часто я слышу вопрос: "Как?" Как развиваться, как чего-то добиться, как сделать себя сильным или каким-то еще? Человек, задающий этот вопрос, хочет услышать какие-то конкретные советы. Мол, пойди туда и сделай то и то. Однако такой совет не приведет к желаемым результатам. Действие, совершаемое человеком приведет к изменением ровно на столько, на сколько у него хватит сил.

Намерение - это сила, превышающая нашу собственную. Есть мы и есть мир. Любое наше действие будет воздействовать на мир в рамках нашей личной силы. Когда силы кончаются, мир начинает противодействие нашему усилию. Чаще всего это нас раздавливает. Намерение - это вектор нашего движения. Оно как катапульта. Сначала мы его формируем, вкладывая всего себя. Затем, катапульта выстреливает и нас бросает в какую-то часть мира, при этом, мы движемся ей на встречу не зная, поразим цель или нет. Намерение - это честность перед самим собой. Большинство вопросов, которыми мы задаемся, в реальности нам не нужны. Мы хотим знать ответы в основном из любопытства. При намерении любопытства нет, есть необходимость. Эта необходимость существует все время, даже если наша жизнь висит на волоске. Пример. Мне пишет человек проблему. Все его в жизни не радует. Работа не окупает усилий, жена дура, друзей нет, здоровья нет, время идет, а он ничего не добился. Хочет другой жизни. И у нас состоялся такой диалог:

- Если тебе твоя жизнь не нравится - меняйся.
- Как?
- Используй намерение.
- Как его использовать?
- Просто намеревайся измениться.

Дальше он все время спрашивал "Как?". Ему нужно как ребенку, все расписать пошагово. Но в намерении нет плана. Намерение - это выстрел самого себя. А там как полетит. Возвращаясь к этому примеру, намерение измениться - это затачивание всего себя под это действие. Неважно как меняться или при помощи чего, важно просто меняться. Если намерение истинно, то все получится.

Когда вы намереваетесь, то вы это делаете из области своей личной силы. Дальше, личная сила заканчивается и человек, как правило, отступает от своего намерения. Он сдается под тяжестью мира и прогибается в итоге. Так Система проверяет честность нашего намерения. Если мы не честны перед собой, то когда топливо кончится - мы отступим. В истинном намерении отступить не получится. Мир давит, а мы идем. Все от нас отворачиваются, а мы преданны своему намерению. Уже смерть пришла, а мы все равно идем. Истинное намерение - несгибаемо (!!!)

И если ваше намерение истинно - то оно становится намерением Мира. Весь мир включается в вашу команду и начинает ее выполнять. Весь мир становится на вашу сторону.

Только так человек может добиться всего. Но не всего, чего хочет, а всего, для чего у него есть НАМЕРЕНИЕ.

Алексей Похабов

В твоей жизни всё может измениться в любой момент. Вокруг нас каждое мгновение роятся мирриады возможностей, которых мы просто не замечаем. Мы любим повторять эти красивые фразы. Читаем книги, смотрим кино про то, как кому-то повезло. А сами ждём каких-то условностей, перемен, которые произойдут и нам можно будет жить так, как мы хотим.

За много лет я стал искуссным мастером находить причины, по которым мне надо ещё немного поднажать, чего-то достичь, кем-то стать, что-то заслужить, заработать, дождаться, выстрадать. Так ведь справедливо. А иначе как? Представляете, вот взял человек и стал жить так, как хочет. Разве не обидно будет остальным? Многим уже обидно, что ты так думаешь.

Я долгое время не воспринимал разницы между действиями и достижениями. Мне казалось что надо куда-то стремиться. Что жизнь - это продвижение. Цепляться от цели к цели, как скалолаз за малейший выступ. Концентрация на настоящем и стремление вверх, предвкушение ожидаемого покорения вершины.

Мне казалось, что для такого подъёма нужно постоянно думать за что ты зацепишься, куда поставишь ногу в слудеющий раз. Отпустило меня неожиданно. Вдруг надоело ждать. Я так много читал про осознанность, про переживание состояния Потока, мог долго поддерживать умные беседы, но это были тоже всего лишь хитрости ума. Я оттягивал как мог момент принятия мысли, что никуда стремиться не надо. И даже не важно, кто ты в данный момент. Просто расслабиться и пропускать сквозь себя жизнь.

Описать словами это понимание бессмысленно. Можно лишь попытаться описать его отражения на повседневной жизни. Ты перестаёшь ожидать "лучших времён", более удобных условий. Неожиданно ты понимаешь, что всё что у тебя сейчас есть в настоящий момент - это твоя возможность наблюдать течение жизни и наслаждаться игрой. Суть игры создавать условия для причудливых переплетений различных возможностей. Тебе ничего не надо делать. Вся твоя работа заключается в наблюдении как меняется жизнь, проходя сквозь тебя.

Метафорой для меня служила оптическая линза. В чём заключается её "работа"? Что происходит внутри неё? Нам также надо лишь принимать правильную форму и расположение относительно протекающих сквозь нас потоков. Повлиять на окружающий мир мы можем только меняя свою форму, своё положение относительно окружающего нас.

Смотри, что есть у тебя в настоящий момент, с тем и работай, переплетай с собственным пониманием, создавай нужный контекст, побуждай к пониманию, которое будет вдохновлять к действиям. Это и есть игра, импровизация. Для этого не надо никуда стремиться, ничего ждать. Всё что нужно для игры всегда с тобой.

Сфокусируйтесь на том, что привлекает ваше внимание. Задайте себе вопрос, чего вам хочется и решите что вы можете сделать для этого. Одно из слагаемых ваших усилий вам дано извне, сумма вам известна, остаётся определить что следует сделать вам и радоваться процессу получения желаемого. Ищите красивые, нетривиальные решения.

Армен Петросян

- Ой, мамочки мои! Темно-то как! Вот уж точно говорят: «чужая душа потемки!». Хотя какая же она чужая, если я с ней живу? Ой-ой-ой, черт ногу сломит! Это в чем я запуталась?

- Осторожно! А то вы сейчас на меня наткнетесь! Стойте на месте. Просто здесь все опутано предрассудками. Я вам сейчас руку подам.

- Ой, кто это?

- Эго меня зовут. Я местный. А вы?

- А я – Личность. Тоже местная. Татьянина Личность. Вам тоже приглашение на собрание пришло?

- Ну да. А то стало бы я выпячиваться. Я умеренное Эго, позитивное. Давайте руку!

- Ага, спасибо. А вы знаете, куда идти?

- Да здесь дорога одна – к себе. Не заблудимся. Просто темно и хлама всякого полно. А так – Все прямо да прямо. Да вон, смотрите, огонек уже виден.

- Ой, что-то под ногами хрустит!

- Не бойтесь, это подавленные желания. Они уже засохли и увяли. Вот и пришли. Здравствуйте всем!

- Здравствуйте, дорогие! Давайте поближе к огоньку – на людей посмотреть и себя показать. Разрешите представиться, я – Сущность. Это я всех на собрание созвала. Если не возражаете, могу взять на себя роль председателя. Кто «против»?

- Все «за»… Раз вы созвали, то знаете, зачем!

- Логично. Может, для начала познакомимся как следует? Кто первый?

- Ну давайте это буду я. Меня зовут Эго. Я принадлежу человеческому существу по имени Татьяна. Моя задача – поддержка адекватной самооценки, стимулирование к развитию и новым достижениям. Обиды – тоже по моей части. Ну, бывает, и обижаемся – не без греха. Но стараемся, учимся помаленьку. Прощаем, отпускаем.

- А я – Личность. Представляю собой совокупность воспитания, установок социума, личного жизненного опыта Татьяны. Собственно, я и есть ее человеческое «Я».

- Очень приятно, друзья! Я – Танечкина Душа. Эмоциональное восприятие мира, чувствование, ощущения – вот мое Предназначение.

- Замечательно. А я – Сущность Татьяны. Обладаю знанием жизненного Сценария и уроков, выбранных для этой жизни.

- Как же это так получилось, что мы все принадлежим Татьяне, а до сих пор не встречались?

- Да встречались. Просто мозг этот факт не фиксировал. Не было ему такого задания.

- А кто ему задания дает?

- Сознание и Подсознание. Кстати, мы находимся сейчас на территории Подсознания. Это потому что сейчас ночь, и Сознание Татьяны спит, отключилось на время. Именно это сделало нашу встречу возможной. В Сознание она нас пока не впустила.

- Странно как-то тут… Пробирались в потемках, по каким-то буеракам. Это что, Подсознание такое и должно быть… темное и дремучее?

- Да нет, конечно! Просто Татьяна к Подсознанию пока не обращалась. Для нее оно тоже – потемки. Она все еще живет на уровне Личности и Сознания, а с остальными своими частями, считай, и незнакома.

- Вау! Ничего себе. Сама с собой незнакома, надо же??? А что это за дивный огонь, который освещает нашу дружную компанию?

- Это Искра Божья. Зажигается в каждом человеческом существе, но не во всех видна. К сожалению.

- Уважаемая Сущность, а можно узнать цель нашего собрания?

- Разумеется, друзья! А цель у нас – простая и благородная. Довожу до уважаемого коллектива, что Татьяне по ее жизненному сценарию предстоит обрести целостность. В чем мы ей и должны помочь.

- Да мы это… со всем респектом! Только объясните нам, а что такое «обрести целостность»?

- Хороший вопрос. Объясняю. Сюда, на Землю, Души приходят, чтобы в процессе жизни усовершенствоваться, получить опыт, повысить вибрации. Здесь бессмертные Души получают тело и пользуются им в течение всей жизни. Но при воплощении память о прошлых жизнях и о божественном происхождении человека блокируется. Иначе бы у него не было стимула к самосовершенствованию, к развитию. Я понятно объясняю?

- Очень даже понятно! Давайте дальше.

- Ну так вот. Когда рождается ребенок, первой в него вселяется Душа. И Создатель вдувает в него Искру Божью.

- О, я первая? Приятно.

- Ну да. Затем начинает работу Подсознание. В нем как раз и хранится многовековой архив прошлого опыта. Ребенок же пока живет инстинктами. Связь со Вселенной тоже осуществляется через пространство Подсознания. Потом потихоньку начинает формироваться Сознание. Оно действует наяву, днем, когда человек бодрствует.

- А я? А про меня?

- Ну вот, Эго, а говоришь – умеренное. Да ладно, не обижайся, шучу. Эго приходит несколько позже, когда Сознание уже сформировано. Если ребенок начал осознавать свою отдельность от мира, свое «Я», стало быть, Эго уже проявилось.

- Погодите, а про вас? Сущность-то когда?

- А Сущность – изначально. Я и есть то Божественное Начало, центр Вселенной, от которого все началось. И без которого человека по имени Татьяна просто не было бы.

- Ага. Вот так вот, значит. Ну, допустим. А причем тут целостность?

- А целостность тут, братцы, вот при чем. По замыслу Творца, каждый человек должен сначала осознать себя совершенно автономной единицей Мироздания, а потом, в процессе собственного развития – его неотъемлемой частью. Пройти путь от Человека до Бога! Осознать себя Богом! И стать Со-творцом. Вот такая, дорогие мои, сверхзадача.

- Ого! Дерзко… А Эго не треснет от такого поворота? Загордится еще… Я, мол, Бог!

- Не треснет и не загордится. До такого осознания человеку приходится пройти очень сложный путь, и на этом пути Эго столько раз ставят на место, что оно приходит в полное равновесие и не высовывается без дела.

- Да, я что-то такое всегда чувствовала. Что я, Душа, тоже должна стремиться к равновесию. Это Сущность правильно заметила!

- А можно вопрос? Вот я, Личность, не понимаю… Раз уж мы все принадлежим одному человеку – Татьяне, то разве мы уже не есть единое целое?

- К сожалению, нет. Пока – нет. Сами видите: в Подсознании – полный мрак. Надо зажигать свет и субботник устраивать по вывозу мусора. Чистить все надо и освещать дальние углы! А мы с вами, как выяснилось, друг друга и не знаем толком. Потому что Татьяна употребляет нас от случая к случаю, хаотично, ей в голову не приходило, что мы все взаимосвязаны.

- Знаете, а Сущность дело говорит! Я, Душа, тоже ощущаю, что Татьяна уже давно как-то встревожена. Жизнь ее однообразна, все в ней такое приземленное, обыкновенное. А Душа стремится к высокому! То есть я, Душа, стремлюсь в небо. «А мне летаааать, а мне летаааать, а мне летаааать охота!».

- Ничего себе, так вот как, оказывается, Душа поет! Никогда не слышала!

- Да, уважаемая Личность, похоже, мы столько интересного пропустили!

- Кстати, Душа, а что это в вас так сверкает?

- Ах, дорогое Эго, если слева – так это россыпи Нерастраченной Любви, там целое месторождение, а если справа – то море Нежности. А вон те жемчужины на берегу – мечты.

- Как вы прекрасны, Душа! Хрустальное сияние! Я восхищен вами!

- Ой, благодарю вас! Право, не стоит. Каждая Душа от природы прекрасна. А то, что я чиста – это Танечкина заслуга. Обиды не копит, зависть в меня не впускает, гневом не коптит. Вот я и сохранилась буквально в первозданной чистоте.

- Извините, а можно вернуться к делу? А то скоро утро уже, мне на смену заступать…

- О, конечно, уважаемая Личность, вы совершенно правы! Итак, к делу. У меня есть предложение: не откладывая в долгий ящик, заняться уборкой пространства Подсознания.

- А как это влияет на целостность?

- Напрямую. Пока Татьяна не осознает, что она – частица Бога. Мы должны расчистить все каналы связи со Вселенной. И тогда она услышит шепот Вселенной, голоса Ангелов, сможет с ними общаться.

- Ну хорошо. Только тут работы – непочатый край. До утра не управимся!

- Если не управимся – продолжим в последующие ночи. Нас никто никуда не торопит! Не дрейфь, ребята, глаза боятся – руки делают!

- А свет? Здесь же темно совсем!

- Попросим Искру Божью засиять поярче. Вот, смотрите, как огонек разгорается!

- А мы, Души, тоже можем светить! Вот сейчас я пошлю лучик Любви, и он осветит нам путь.

- Ух ты! И правда, все видно стало. А мы и не знали, что Душа может так светиться.

- Да я не всегда, а только когда во мне случаются Души прекрасные порывы. Сейчас как раз такой момент! Пользуйтесь!

- Вот это что за пыльные папки?

- Это опыт предков.

- Смотрите: «Охота на мамонта». И вот еще: «Шаман – это опасно». Зачем ей это?

- А вот еще лучше: «Мужчинам доверять нельзя. Опыт пра-пра-пра…какой-то бабушки. 1734 год». И что с этой папкой делать?

- Договорились же – чистим! Все лишнее – в утиль! Шаманы и мамонты Татьяне не грозят. С мужчинами ее пра-пра… пусть сама разбирается, у Тани другой опыт будет, позитивный.

- Так, Душа, посвети в этот уголок. О, да тут страхи! Томятся в заключении, бедные… Выпускаем?

- Конечно, выпускаем! А куда их теперь?

- А мы их переименуем! Пусть превращаются из Страхов в Стражей. И стоят на страже здоровья, жизни и правопорядка! Так, выходите! Свобода, братцы, и полная амнистия! Новое назначение и поставленная задача ясны? Все согласны? Ну и чудненько!

- Посторонитесь, братцы! Сейчас я здесь подмету! Это что за ветошь? Ее можно выбросить?

- Это обветшалые истины. Они уже давно поизносились и утратили актуальность. Выбрасывай смело!

- Я сейчас паутину предрассудков в клубок смотаю, чтоб под ногами не путалась. И выбросить срочно надо, а то она вся какая-то липкая, противная.

- Ух ты! Смотрите, а здесь, за этими старыми декорациями, оказывается, окно в Мир! И свет! Помогите-ка оттащить!

- Светло-то как стало! Оказывается, в Подсознании вовсе не такой уж мрак царит!

- А вот еще окна, их просто вымыть надо! Где здесь ветошь была – а ну ее на тряпки!

- Между прочим, коллеги, чтоб вы знали, это не просто окна – это и есть каналы связи со Вселенной! Через них можно как получать информацию, так и отправлять. Самый прямой вид связи с Божественным Началом!

- Ну что бы мы, Сущность, без вас делали? Вы все на свете знаете!

- На то я и Сущность. За этим я человеку и дана. Как и все вы. Если кто-то из нас болен, или непомерно раздут, или иссох – человек ущербный становится. Так что нам надо друг друга поддерживать и работать в контакте! Что мы сейчас и делаем!

- Ой, как здесь чудесно стало! Светло и просторно! Хоть балы устраивай! Смотрите, смотрите! Кто там за окном парит?

- Вестимо, ангелы! Готовы к прямому контакту! Тоже радуются.

- А как теперь Татьяна узнает, что ей можно с ангелами общаться?

- Подсознание подскажет. Вот она проснется – и вдруг ощутит такой восторг! Просто от того, что живет. И что утро хорошее. И голубое небо за окном. А в душе – Ангелы парят.

- А она поймет?

- А как же! Мы же сейчас в ее Подсознании, мы ей снимся. Сон она, может, и забудет – а общее ощущение ухватит. И обязательно захочет узнать, что это было. А главное ведь что – задать правильный вопрос! И сразу посыплются правильные ответы! И нужные люди придут, и нужные книги. Ангелы ведь только и ждут, чтобы их попросили. Они такие желания влет исполняют, без задержки! А дальше человеку уже самому интересно становится!

- Братцы, утро! Будильник трезвонит! Татьяна просыпается! У нас 5 минут до того, как она откроет глаза.

- Ну, основные завалы разгребли, каналы расчистили. А остальное – по ходу пьесы доубираем. Теперь Татьяна нас сама просить об этом будет. Всем спасибо!

- Рады были познакомиться. Оказывается, мы – команда!

- А то! Жаль, что раньше этого не знали. Но всему свое время. Все, братцы, по местам! Нам предстоит участвовать в пробуждении.

… Татьяна медленно открыла глаза, все еще улыбаясь своему сну. Ей снилось что-то такое, невыразимо приятное. А внутри – как будто ангел пролетел. «Я могу все на свете! – подумала она и даже не удивилась своей самонадеянности. – И, кажется, я бессмертна!».

И это был первый шаг на долгом пути от Человека к Богу.

- Почтеннейшая публика! Приглашаем вас посетить наш уникальный аттракцион – Мост Любви! Пройдите по Мосту – и в конце вы получите эксклюзивный приз – Свою Любовь! – надрывался зазывала в костюме клоуна. Рыжий парик, разрисованное лицо, улыбка от уха до уха, нарисованная слеза и красный шарик на носу.

- Что за чушь он несет? – спросила я свою подругу Симку, с которой мы прогуливались по парку.

- Почему чушь? – удивилась Симка. – Про любовь говорит, пройдите, мол, по мосту – и того… получите и распишитесь. Аттракцион такой.

- Знаем мы эти аттракционы, — скептически отозвалась я. – У меня вся жизнь – сплошной любовный аттракцион. Только главного приза что-то не видно.

- Тогда что ты теряешь? – дернула меня за руку Симка. – Давай! Интересно же, что за Мост Любви!

- Тебе интересно – ты и проходи, — гордо сказала я.

- Не могу, — вздохнула Симка. – Мне Костик никуда лезть не разрешает…

Костик – это Симкин муж, который трясется над своей ненаглядной, как будто не она беременная, а он сам. Симка свой Мост Любви давно прошла, и призов у нее было море. Хорошо ей говорить!

- Боишься, значит, любви… Трусиха! Ну тогда пойдем мороженое лопать, — легко переключилась Симка. Это меня задело.

- Почему трусиха? Ничего я не боюсь! Вот возьму да и пройду! – сердито сказала я.

- Лицом к лицу с собственными страхами! Преодолевая препятствия и сметая барьеры! Вперед, за счастьем, по Мосту Любви! – с новой силой завопил клоун.

- Слушай, может, не надо? – вкрадчиво спросила Симка. – Ну на фига тебе этот приз? Наверное, ерунда какая-нибудь, плюшевый медвежонок!

Но я уже закусила удила. Коварная Симка знала, на какие кнопки надо нажать, чтобы я пошла вразнос.

- Ну и что! – самолюбиво отозвалась я. – Лучше медвежонок, чем вообще ничего. Буду его любить, вот!

С этими словами я ринулась к клоуну, как в последний бой, хотя трусила ужасно. Обрадовавшийся до невозможности клоун быстренько подвел меня к примитивному сооружению: грубо сколоченный деревянный мосток, середина которого скрывалась под раскинутым разноцветным шатром. Маленьким, метра 3 в диаметре. Что там могло быть непреодолимого – не представляю.

- Заходите с этой стороны, выходите с той, — напутствовал меня клоун. – А все, что под шатром – ну, сами разберетесь. Единственное, что следует помнить: Мост Любви – это дорога в один конец. Оглядываться не рекомендую, прошлое, знаете ли, затягивает. А так все предельно просто!

- Надеюсь, ведро с водой на голову не проливается? – холодно спросила я.

- Это вряд ли, — бодро ответствовал клоун. – Ну, с Богом!

- Держись, подруга! – воинственно крикнула Симка. – Я тебя там встречу, на том конце моста! Давай скоренько!

- Соскучишься не успеешь, — пообещала я и шагнула на Мост. Створки шатра сомкнулись за мной, и наступила темнота.

… Внутри оказалось совсем не так, как следовало ожидать. Во-первых, здесь было довольно светло. Во-вторых, внизу и вверху клубился какой-то дым, совершенно сбивая с толку глазомер. В-третьих, пространство было необозримым – какие там 3 метра в диаметре??? Я стояла на подвесном мосту, и он был такой длинный, что конца ему не видать. «Эффект зеркал, наверное», — решила я и подумала – а не вернуться ли мне, пока не поздно. Но когда я оглянулась, то с ужасом обнаружила, что никакого шатра за мной не наблюдается, а мост примыкает к отвесной скале. Я ее даже потрогала – камень и камень, и никаких входов-выходов. «Аттракцион, блин. Цирк уехал, клоуны остались. Вляпалась!» — тоскливо подумала я.

Делать было нечего: я сделала шаг вперед и чуть не упала: подвесной мост оказался шатким и хлипким, под ногами ходил ходуном, и я едва удержала равновесие.

- Мама! – взвизгнула я.

- Я здесь, доченька! – тут же отозвалась мама, возникая на мосту метрах в 5 от меня.

- Мама, ты как здесь? – глупо спросила я, цепляясь за перила.

- Ты позвала – и я пришла, — объяснила мама. – Не бойся, я с тобой, я спасу тебя. Я никому не дам тебя обидеть. Мою девочку. Мою малышку. Мою симпампулечку.

- Мам, я уже давно не малышка, — тут же привычно ощетинилась я. Начинался наш вечный диспут.

- Малышка, малышка, — успокаивающе заворковала мама. – Девочка мою ненаглядная. Никому тебя не отдам. Никого у меня нет, кроме тебя. Мамочка всегда с тобой, мамочка всегда бдит…

Голос ее убаюкивал, глаза стали слипаться, и я почувствовала, что руки мои разжимаются, мне хочется лечь… уснуть… и пусть мама колыбельную споет…

- Не спи! – вякнул кто-то под самым ухом. – Разобьешься, дурында!

Я очнулась. Надо мной вился какой-то странный персонаж: больше всего он напоминал глазастую мочалку с крылышками.

- Ты кто? – опасливо спросила я, косясь на маму, все еще маячившую впереди.

- Я твой Инстинкт, — обиженно ответил он. – Вот здорово, почти до 30 лет дожила, а своих Инстинктов не знаешь.

- Какой еще Инстинкт??? – обалдела я.

- Какой, какой… Половой! – сердито ответил он. – Я тебя влеку к мужчинам, а мужчин – к тебе. Что непонятного?

- Как-то ты слабо влечешь, — тут же парировала я. – Чего ж я тогда до сих пор не замужем?

- Так я ж подавленный, — объяснил Инстинкт. – Думаешь, я на самом деле такой? Да я на самом деле ого-го! А ты меня задавила правилами, предписаниями и приличиями. Так что я теперь на мочалку похож. Еще скажи спасибо, что хоть ненадолго меня хватает. Для временных отношений.

- Не слушай его, детка! – всполошилась мама. – Он тебя ничему хорошему не научит! Потеряешь голову – и все тогда!

- Что тогда? – тупо спросила я.

- Уведет тебя какой-нибудь мерзавец и проходимец! Поматросит и бросит! В подоле принесешь! Будешь всю жизнь на него спину гнуть!

Я с ужасом смотрела, как с каждым словом изо рта мамы выпадают огромные муравьи (термиты, кажется?), которые тут же начинают грызть мост. Мой Мост Любви!

- Не стой! Прогони их! – немедленно завопил Инстинкт. – А то рухнешь вместе с мостом!

- А как? – запаниковала я. – Как я их прогоню?

- Скажи маме, что ты ей благодарна за заботу, но не принимаешь ее страхов! Что ты сама пройдешь этот мост! Ну говори же, быстрее!

- Мама, — начала я. – Ты это… иди. Спасибо, конечно. Только почему же сразу мерзавец? Может, еще хороший человек. И в подоле – ну так мне скоро 30, можно и в подоле… Я ж не сижу у тебя на шее, сама работаю, сама воспитаю.

- А ну замолчи! – взвизгнула мама. – У меня опыт! Я жизнь прожила! Я! Тебя! Никому! В обиду! Не дам! Понятно???

Тут я почувствовала, что начинаю злиться. Да сколько же можно за меня все решать?

- Мама, никто меня не обижает, — твердо сказала я. – Я могу за себя постоять. И я сумею отличить мерзавца от нормального мужчины. Вот, Инстинкт подскажет. Ты же подскажешь?

- Это моя работа, — подтвердил Инстинкт.

- Вот. И твой опыт – это твой опыт, а у меня свой есть. И будет! И не надо за меня решать, я хочу свою жизнь прожить!

- Ты еще несмышленыш, ты можешь ошибиться, — заплакала мама.

- Ну и ошибусь! – непреклонно сказала я. – Имею право! Только винить в этом никого не буду. Ты свой Мост Любви прошла – дай теперь мне свой пройти.

Пока я говорила, термиты переставали лопать мой Мост Любви и возвращались прежним путем туда, откуда появились.

- Мам, я люблю тебя. Только не мешай мне жить свою жизнь, а? – попросила я. – Пожалуйста!

- Ты выбрала, теперь пеняй на себя, — сказала мама и стала медленно таять в воздухе.

- Ладно, буду пенять, — пообещала я. – Эй, Инстинкт! Подскажи, что делать?

- Двигаться, — охотно посоветовал Инстинкт. – Мост Любви не терпит суеты, но и не любит остановок. Любовь – это процесс, движение. Вперед! Только осторожно. Если что – я тут, рядом.

И мы осторожно двинулись вперед. Я быстро приноровилась к колебаниям моста и приспособилась использовать перила. Дело пошло веселее. Я приободрилась – и тут надо мной промелькнула какая-то мрачная тень, потом еще, еще… Стало так темно, что я вынуждена была остановиться.

- Попалась, — раздался зловещий голос. – Это хорошо…

- Инстинкт! Ты чего молчишь? – нервно спросила я.

- А чего говорить? – отозвался Инстинкт.

- Это кто вообще?

- Тебе лучше знать, — фыркнул Инстинкт. – Это из твоего прошлого. Не в моей компетенции. Спроси, может, представятся?

- Вы кто? – отважно спросила я, при этом чувствуя, что ноги ощутимо трясутся, передавая вибрацию мосту.

- Тени прошлого! – замогильным голосом отозвалась ближайшая Тень.

- А вам чего? – спросила я, тоскливо думая, на фига я ввязалась в авантюру с этим дешевым аттракционом.

- Отпусти нас, — неожиданно попросила Тень. – Надоело за тобой таскаться. На волю бы!

- Да я вас не держу! – озадачилась я. – Я даже не знаю, откуда вы взялись.

- Как же не держишь? – обиделась Тень. – Если мы сидим в твоей памяти, стало быть, держишь.

- Ну, уходите, — предложила я.

- Нет, ты нас по-настоящему отпусти, — не унималась вредная Тень.

- Так. Давайте вот что сделаем, — взяла себя в руки я. – Вы мне скажите, как вас там отпускают, а я уж в лучшем виде все выполню. Договорились?

- Помнишь маньяка в рощице? Ты его никогда не видела, но по рассказам заочно боялась. Я – его Тень. Ты теперь от мужчин шарахаешься, в каждом маньяка видишь, — сообщила Тень.

- Господи! Да вы что! Это ж мне лет 8 было? – ужаснулась я. – Я и не помню ничего такого! Я маньяков только в кино видела! Да к 30 годам одинокая женщина уже сама страшнее маньяка! Солнышко мое, лети себе, куда хочешь!

- Спасибо! Это от души, — прошелестела тень и растаяла. Стало чуть светлее.

- Тень Предательства, — представилась следующая Тень. – Помнишь, как твою Первую Любовь омрачила Тень Предательства? Так вот, это я была.

- Восьмой класс. Витька из параллельного. Он тогда к Светке переметнулся, да? – вспомнила я.

- И теперь Тень Предательства маячит над каждым твоим мужчиной, — вздохнула Тень. – Ты не забыла…

- Слушай, да мы с Витькой не виделись уж больше 10 лет! Я о нем и думать не думаю, и знать не знаю. Да он мне и не нравился по-настоящему, мы ж детьми были! Ой, блин, как все запущенно, — подивилась я. – Тень! Освобождаю тебя от службы. Вольно!

- Благодарю, — облегченно вздохнула Тень и последовала за первой.

- Тень Лжи, — подлетела следующая. – Первый курс, Виталий Сергеевич. Помнишь?

- Помню, — сказала я. – Вот это серьезно. Это правда непонятно: зачем врать? Неужели нельзя прямо в глаза сказать? А то «разведусь», «люблю», «женюсь»… И все вранье! Сказал бы – я бы поняла.

- И что бы ты сделала? – спросила Тень.

- Не стала бы вступать в такие отношения, — объяснила я.

- Вот именно! Потому он и врал. Чтобы ты вступила. Он ведь тебя правда любил. Но и жену любил. И ему хотелось сохранить и одни, и другие отношения, понимаешь?

- Но так нечестно! – возопила я.

- Ну так из-за одного нечестного мужчины ты теперь всю жизнь будешь меня на всех примерять? – спросила Тень. – А ведь так и делаешь. Примеряешь!

- Знаешь что! – обозлилась я. – А не пойти бы тебе вместе с твоим Виталием Сергеевичем???

- Ухожу, уже ухожу! – обрадовалась Тень. – Ой, какой хороший пендель ты мне сейчас дала! Высокоэнергетический!

С остальными Тенями я разделалась уже легко. Через какое-то время Мост совершенно очистился, и я тихонько позвала:

- Эй, Инстинкт! Ты чего там притих?

- Сплю, — буркнул Инстинкт. – Знаешь, когда Инстинкты засыпают? Когда голова работает!

- А что, по-твоему, только безбашенные находят свою любовь? – поинтересовалась я, двигаясь вперед.

- Да почти что! – с вызовом ответил Инстинкт, пристраиваясь у меня на плече. – От Любви становятся пьяными, от Любви крышу срывает, наступает Любовное Безумие, теряют голову, и все такое прочее.

- Знаешь, сколько раз я теряла голову? И впадала в любовное безумие? И что хорошего из этого вышло? Сплошное срывание крыши, с последующей лихорадочной починкой! – разозлилась я.

- Неее, это ты сейчас так говоришь! – опроверг Инстинкт. – У тебя Разум все здоровые порывы глушит! Сразу начинает прикидывать, как бы чего не вышло, да правильно ли ты поступаешь, да что из этого получится. Причем результат рисует крайне неблагоприятный. Не так, что ли? Это уже не безумие, а горе от ума!

- Ну и что же теперь, бросаться на всех в порыве безумия? – язвительно спросила я.

- Дура, — с чувством превосходства сказал Инстинкт. – Меня слушай! Я не подведу. И еще – у тебя есть Интуиция. Она всегда точно знает, что, куда и с кем. Но у тебя она в плену, под гнетом разума. Поэтому ты выбираешь не тех, кого хочется, а тех, кто рекомендуется опытом. По велению, так сказать, Разума.

- Нудный ты, — в сердцах бросила я.

- Это я-то нудный? – удивился Инстинкт. – Да ты меня совсем не знаешь! Я игривый! Я природный! Я естественный! Ты лучше со мной дружи. А ты все подавляешь да подавляешь.

- Ладно, буду дружить, — пообещала я. – Попробую, по крайней мере. Ой, что это?!

Откуда ни возьмись появилась огромная пчела. Или шмель – я не разбираюсь. А может, и вовсе оса. Она громко жужжала и явно собиралась вонзить в меня внушительных размеров жало. Наученная горьким опытом, я не стала ждать.

- Эй, подруга, ты кто, откуда и зачем?

- Я – Ревность, — басовито прожужжала Пчела. – Сейчас я ужалю тебя в самое сердце.

- Не надо, — быстро отозвалась я. – Зачем мне уколы ревности? Не нужны они мне. Говори, как тебя отпустить!

- А никак! – радостно сообщила Ревность-Пчела. – Я как муха на мед, а точнее, как пчела на варенье, лечу туда, где имеется уязвленное самолюбие.

- А у меня, что ли, имеется? – обеспокоилась я.

- А как же! – зловредная Пчела примеривалась, как бы поудобнее меня цапнуть.

- Ну подожди же! – взмолилась я. – Ну укусишь ты меня, и что? Говорят, пчелы после этого умирают. Давай лучше подумаем, как нам быть, чтобы и ты летала, и я по жизни спокойно шла. Угу?

- Лечи самолюбие, — посоветовала Пчела. – Наполняйся позитивным отношением к себе. Когда ты себя обожаешь, никаких уязвленностей не наблюдается.

- А как наполняться? – тут же спросила я.

- Почаще делай для себя что-нибудь хорошее. Твори добрые дела – чтобы было, за что себя уважать. Когда себя уважаешь – и других уважаешь. Когда себе даешь право на ошибку – и другим даешь. Когда ты наполнена светом – и вокруг тебя свет.

- Поняла. Исправлюсь. Не будешь кусать? – поспешила ответить я.

- Ну, погожу пока, — не стала настаивать Пчела. – Но я тут рядом, имей в виду.

- Учту, учту, — пробормотала я, продвигаясь вперед, пока еще кто-нибудь не появился. И тут же как накликала: впереди материализовалось нечто белое, полупрозрачное, колышущееся.

- Привидение! – охнула я.

- Я Призрак Несбывшейся Любви, — грустно сообщило привидение. – Ну, здравствуй, повелительница!

- Приплыли. Я – Повелительница Призраков, — хохотнула я. – И что мне теперь с тобой делать?

- Повелевай, госпожа! – взвыл Призрак, падая на колени. – Гони меня, гноби меня, поноси меня – я никуда не уйду! Я буду припадать к твоим стопам, лобзать край твоей одежды…

- Вот только не надо лобзать мои джинсы, — отпрянула я. Мост угрожающе закачался. – Ты это… встань! Ты чего? Стыдно даже. Какой-то ты униженный. Мазохист, что ли?

- Ругай меня последними словами, презирай меня, топчи меня… — снова завел свою бодягу Призрак.

- А ну помолчи! Ты мне сосредоточиться мешаешь, — приказала я. Призрак послушно замер на полуслове. Ага! Кажется, я нащупала его слабое место.

- А ну рассказывай, для чего ты здесь объявился?

- Для отражения, — с готовностью доложил Призрак Несбывшейся Любви.

- Кого отражать будем? – бодро спросила я. – Гуннов, варваров, псов-рыцарей, Золотую Орду? Ну?

- Тебя, госпожа, — смиренно отвечал Призрак, склонив голову.

- В смысле? – оторопела я.

- Я – всего лишь твое отражение, — пояснил Призрак. – Жертва, которую ты готова принести ради того, чтобы тебя любили.

- Что-о-о??? – я так отпрыгнула, что чуть не свалилась с моста. – Да ты что себе позволяешь? Да я тебя!

- О-о-о, накажи меня, отвернись от меня, порази меня! – в экстазе завопил Призрак. – И тогда я смогу упиваться жалостью к себе, и обвинять себя, и дергать себя за самые тонкие струнки души, и лелеять воспоминания о Несбывшейся Любви до скончания веков!

- Да я тебя! Да ты мне! – задохнулась от праведного гнева я. Это было уже слишком!

- А ведь не зря тебя так зацепило, есть у вас что-то общее, — флегматично заметил Инстинкт.

- И ты туда же? – грозно спросила я. – Я не такая!

- Такая-такая, — мстительно сказал Инстинкт. – Рыдания, страдания, ненависть к себе. Было?

- Было. Но редко, — решительно скала я. – А отныне – никогда. Не хочу. Противно.

- Возлюби меня, и я исчезну, — заискивающе предложил Призрак.

- Еще чего! – удивилась я. – С чего бы мне тебя любить?

- Но ведь я – это ты, — объяснил Призрак. – Твоя жертвенная часть. Твое слабое место! Но ведь твое же…

- Слушай, я вообще-то не хочу тебе ничего плохого. То есть себе, — начала говорить я. – На самом деле я просто хочу, чтобы ты как-то видоизменился. То есть я. Я хочу, чтобы мы стали сильными. И уравновешенными. И перестали себя жалеть. Это ведь можно устроить, да?

- Ну так устрой! – взмолился Призрак.

- Я тебе обещаю. Только пойму, в чем сила – и сразу устрою. Ты же подождешь?

- Я подожду, — согласился Призрак. – Я готов ждать до скончания времен, распластавшись у твоих ног…

- Стоп! Не начинай, — приказала я, и Призрак послушно замер. – Мне нужно время. И я его себе даю. Понятно? Все, свободен.

- А сила, между прочим, в Любви, запомни это, — кинул мне напоследок Призрак, возносясь вверх.

- Уж это точно, — подтвердил Инстинкт. – Ну, двинулись?

- Ох, и длинный этот Мост Любви, — пожаловалась я, возобновляя движение.

- Длиною в жизнь, — порадовал меня Инстинкт.

И тут я увидела впереди свет. Даже не свет – сияние. Оно все усиливалось и усиливалось, даже жарко становилось.

- Инстинкт, что это? – спросила я, почувствовав какую-то смутную тревогу. Наверное, Интуиция проснулась.

- Это Опаляющая Любовь! – крикнул Инстинкт. — Бежим скорее!

- Куда? Оно же там?

- Навстречу Страху! И сквозь него!

Я не стала задавать лишних вопросов – я уже научилась доверять Инстинкту. Я просто рванула вперед, насколько это было можно на этом зыбком и ненадежном мосту. Впереди был уже просто огонь, и мне очень хотелось повернуть назад, но Инстинкт закричал:

- Не поворачивайся! Погибнем! Только вперед!

Я с размаху влетела в огонь. Опаляющая Любовь ревела, как пламя в топке мартеновской печи. Или доменной. В пламени мелькали какие-то смутные видения кинжалов, утопленниц, удавленниц, рыдающих дев, разрушенных башен, чудовищ, монахинь и прочих «опаленных любовью». Смотреть было некогда – я слышала, как трещит дерево и что-то лопается – наверное, канаты. Мост болтало из стороны в сторону, а я рвалась вперед, сквозь огонь, и думала об одном: если я спасусь, я буду любить! Несмотря ни на что! Безбашенно и неразумно, следуя Инстинкту и Интуиции! Забыв все прошлые неудачи, простив всех, кто принес мне боль! Отпустив все тени и призраки прошлого! Потому что если и есть на свете что-то стоящее – это Любовь! И в ней – моя сила!

Кажется, я закричала – и с криком вылетела сквозь ткань шатра на белый свет. Туда, на другой конец Моста Любви. Где уже подпрыгивала в нетерпении моя верная Симка и стоял клоун в рыжем парике, помахивая связкой воздушных шариков. Я по инерции рухнула прямо к нему в объятия.

- Ну как? Ну что? – спрашивала Симка.

- Круто! – выдохнула я, принимая вертикальное положение. – Высший класс!

- А приз? Где же приз? – заволновалась Симка.

- Вы прошли Мост Любви, — торжественно сказал клоун. – Получите свой приз.

И он протянул мне те самые шарики, с которыми встречал меня на выходе. Это было как-то неожиданно и, по-моему, не соответствовало энергозатратам.

- И все? – разочарованно спросила Симка, хлопая глазами.

- Это то, что надо, — шепнул кто-то внутри меня. Наверное, Интуиция.

- Умница! Живи чувствами, — встрял Инстинкт – его я не видела, но голос сразу распознала.

- Спасибо! – улыбнулась я клоуну и взяла шарики. – Замечательный аттракцион. Сами придумали?

- Жизнь подсказала, — грустно улыбнулся клоун. – Скажите, а там… как?

- А вы что, не знаете? – удивилась я.

- Так у всех по-разному, — сказал клоун. – И не все проходят. Я вот, например, ни разу не дошел.

- Как? – опешила я. – Почему?

- Боюсь, — просто ответил клоун. – Доводилось в жизни сильно обжигаться.

- Там есть страшные штуки, — сказала я. – Но не страшнее, чем жить. Правда. Вы обязательно пройдете. Преодолеете страхи. И тоже получите свой приз.

- Может быть, когда-нибудь, если наберусь храбрости, — вздохнул клоун, и мне показалось, что нарисованная слеза на мгновение стала живой.

- А знаете что? – вдруг решила я. – А давайте сейчас, а? Чего ждать-то? Так ведь и жизнь пройдет!

Он растерялся и стал очень смешной. Даже парик у него, казалось, встал дыбом.

- Но я же не могу бросить аттракцион… — попытался отвертеться он.

- Ага. Я об этом подумала. Симка за вас постоит на входе. А я… я вас здесь подожду. С шариками. Это будет ваш приз. Ну как идея?

- А! Была не была! – махнул рукой он. – Сейчас или никогда! Я пошел! А вы правда меня дождетесь?

- Честное благородное слово, — пообещала я, подталкивая его к шатру. Он растерянно оглядывался, разводил руками и натыкался на идущую впереди Симку. Я улыбалась.

- Хороший выбор, — одобрил Инстинкт.

- Он сильный, добрый и будет любить тебя всю жизнь, — шепнула Интуиция.

- Спасибо, что не спите, — засмеялась я.

По ту сторону шатра моя заводная Симка уже голосила: «Аттракцион века! Мост Любви! Незабываемые приключения! Занимайте очередь!».

А по эту сторону Моста Любви я, вроде воздушного шарика наполняясь только что обретенной Силой, ждала своего Грустного Клоуна.

Надо чтобы однажды всё было серьёзно. Я часто бывала одна, но никогда не жила одна. Когда я бывала с кем-то, мне часто было хорошо, но я всегда знала что это случайность. Эти люди были моими родителями, но ими могли быть и другие люди. Почему этот кареглазый мальчик был моим братом, а не тот зеленоглазый, что прошёл по тротуару напротив. Я дружила с дочкой таксиста, но обнимая голову лошади - испытывала те же чувства. У меня был мужчина, я была в него влюблена, но без малейших колебаний бросила бы его и ушла с первым встречным. Смотришь ты на меня или нет, берёшь ли меня за руку или нет. Нет, не давай мне руки и отведи глаза. Мне кажется сегодня новолуние, нет ночи более спокойной. Нигде в городе сегодня не прольётся кровь. Я ни перед кем не разыгрывала комедий, я никогда не открывала глаза и не думала: теперь это серьёзно. Вот так я и выросла. Одна ли я была такой несерьёзной? Или несерьёзно само время. Я никогда не была одинока ни одна, ни с кем-то. Но мне хотелось испытать наконец одиночество. Одиночество означает, что ты приобрёл ценность. Теперь я могу это сказать, потому что сегодня вечером я наконец одинока. Пора покончить со случайностями в своей жизни. Хмм. Не знаю существует ли судьба? Но я уверена что существует возможность принять решение. Решайся. Теперь мы сами как время. Не только весь город, весь мир будет сегодня с нами. Отныне мы с тобой не просто двое, мы воплощаем нечто большее. Вот мы с тобой на огромной площади, где полно народа, и все люди на этой площади мечтают о том же о чём и мы. Мы определяем игру для всех. Я готова. Теперь твоя очередь. Ты держишь все нити, теперь или никогда. Я нужна тебе, и буду тебе нужна. Мы переживаем величайшую из историй. Историю мужчины и женщины. Это будет история исполинов, не видимых и пренебрегающих пространством. История новых прародителей. Посмотри мне в глаза, в них отражается неотвратимость будущего всех людей на площади. Этой ночью, во сне, мне явился незнакомец. Мой мужчина. Только с ним я могла быть единым целым. Только для него открыла бы душу. Вся открылась бы для него. До конца. Впустила б его в себя. И провела бы по лабиринту счастья и радости. Я знаю, это был ты.

Закрыть глаза… И там, в глубине, за закрытыми глазами, еще раз закрыть глаза. Тогда оживают даже камни.

Времени не хватает! Это первое. Для труса время будет трусливым, для героя-героическим. Для шлюхи время-очередной обман. Если ты добрый, то и время твое доброе. Если ты торопишься, то время летит. Время-слуга, если ты его хозяин. Время твой Бог, если ты его собака. Мы создатели времени, жертвы времени и убийцы времени. Время безвременно. Это второе. А ты, Кассиэль, часы!


монологи из фильма Небо над Берлином

В кафе бизнес-ланч! Офисный планктон со всей округи спешит воспользоваться гарантированным правом на обеденный перерыв. В зале шумно. Разговоры, смех, мелодии рингтонов из мобильников, гремит посуда, неразличимо играет какая-то музыка.

Два неприметных человека мирно беседуют за столиком у окна. Окно, в связи с теплой погодой, приоткрыто. Шум улицы вплетается в общий шум.

- Я слышал, что ты когда-то был волшебником?
- Я? Хм… Это было очень когда-то, уже успел забыть.
- Как такое можно забыть? И что? Ты перестал быть волшебником?
- Я им и не был. Просто убедительно делал вид. Большинство тех, кого считают волшебниками только этим и занимаются – делают вид, что они волшебники. Этого достаточно. Большего от тебя никто не требует.
- А чудеса? Волшебник, вроде как должен уметь творить чудеса?
- Что такое чудо, с точки зрения человека ожидающего чудо? Это что-то такое, что
не укладывается в привычную картинку мира. Любой фокус (внешне) - настоящее чудо.
Хотя все прекрасно понимают, что фокус это немного другое.
- А что такое чудо с точки зрения волшебника?
- Это то, что незаметно в привычной картине мира. Вот смотри – в руке бывшего волшебника, из ниоткуда, возникает монета. Движение рукой, монета исчезает. Это повторяется несколько раз – Это фокус. Основанный на тренированности рук и умении отвлечь внимание. Но выглядит он как чудо. Такого в привычном мире быть не должно.
Монета ведь появляется и исчезает непонятно откуда и куда. Так это выглядит для того, кто наблюдает со стороны. С точки зрения исполнителя фокуса – все выглядит иначе и вполне объяснимо.
- А чудо?
- Что ты сейчас слышишь?
- Разговоры, шум, звон посуды, сигналы машин с улицы и еще много разных звуков.
- А тишину ты слышишь?
- Как можно услышать тишину в таком шумном месте?
- А ты попытайся. Поищи способ расслышать тишину среди этого шума. Прямо сейчас. Не торопись. Я подожду…
- Ух! Это чудесно! И почему-то стало гораздо тише.
- Вот ты сам и ответил. Тишина незаметна среди шума, но она всегда присутствует. Ты её расслышал и понял насколько это чудесно.
- Как-то это не волшебно.
- Конечно. Поэтому я и перестал делать вид, что я волшебник. И стал обычным человеком.
- Но ведь обычных людей вокруг много, их большинство!
- Нет. Встретить обычного человека большая удача. Люди изо всех сил стараются стать «необычными», или хотя бы сделать вид (это, то же самое) что они необычные. Обычный человек – это просто человек. Такой, какой он есть. Как тишина, которую ты теперь сможешь расслышать среди любого шума.
- Но ведь тогда получается, что обычный человек – настоящее чудо? Ведь он незаметен в привычной картине мира?
- Нам пора. Перерыв уже заканчивается – улыбнулся обычный человек.

Автор Аука

И вдруг становится тихо.
Тишина имеет такое удивительно свойство – наступать внезапно.
Прекращать разом какие-то разговоры, звуки.
Но при этом, ни одна тишина не бывает абсолютной.
Всегда остается что-то малошумящее, не мешающее слышать тишину.
Расслышать тишину.
Среди каких-то шорохов, скрипов, щелчков.
Услышать наконец-то тишину.
Великая тайна – ничего кроме тишины на самом деле нет, но обнаружить это, ох как, не просто.
А еще если смотришь на что-то очень внимательно и это что-то красиво и приятно на взгляд.
Как может глазу быть приятно?
Не знаю как, а ведь может.
Так вот, если внимательно смотришь и глазу приятно, то всегда слышишь тишину.
И в паузах слышишь, когда говорит кто-то любимый для тебя.
И слышишь между шагами, особенно если ждешь обладателя этих шагов.
Сколько оказывается поводов услышать тишину?
Много!
Если ты готов к этому.
Тишина это язык, на котором с человеком говорит Создатель.

Автор Аука

Тебя не обеспечили инструкцией к жизни в момент твоего рождения?

Но если бы ты ее получил, то она выглядела бы так:

1. Ты получишь тело. Оно может тебе нравиться или не нравиться, но это единственное, что точно будет в твоем распоряжении до конца твоих дней.

2. Тебе придется учиться в школе под названием Жизнь на Планете Земля. Каждый человек и каждое событие - твой Универсальный Учитель.

3. Не существует ошибок, только уроки. Неудачи - неотъемлемая часть успеха. Невинных жертв нет - все только студенты.

4. Урок будет повторяться в разнообразнейших формах, пока не будет усвоен полностью. Если не усвоишь легкие уроки - они станут труднее. Когда усвоишь - перейдешь к следующему уроку.

5. Внешние проблемы - точное отражение твоего внутреннего состояния. Если изменишь свой внутренний мир - внешний мир так же изменится для тебя. Боль - это способ, который Вселенная использует, чтобы привлечь твое внимание, когда что-то неправильно.

6. Ты поймешь, что урок усвоен, когда твое поведение и отношение к страданиям изменятся. Мудрость достигается практикой. Немного чего-то лучше, чем много ничего.

7. Нет места и времени лучше чем "здесь и сейчас". "Там" ничуть не лучше чем "здесь". Когда твое "там" станет "здесь", ты получишь другое "там", которое опять будет казаться лучше, чем "здесь".

8. Другие - всего лишь твое отражение. Ты не можешь любить или ненавидеть то, что есть в других, если это не отражает твоих собственных качеств.

9. Жизнь мастерит раму, а картину пишешь ты. Если ты не возьмешь ответственность за написание картины, то за тебя её напишут другие.

10. Ты получишь все, что захочешь. Твои прошлые и настоящие желания и мысли определяют твое будущее. Но помни, что вечность и твое истинное и Высшее Я - это то, чего не стоит менять ни на что и никогда.

11. Все ответы находятся в тебе. Ты знаешь больше, чем написано в книгах. Все, что ты должен делать -смотреть в себя, слушать себя и доверять себе.

12. Ты забудешь обо всем этом.

13. Ты вспомнишь об этом тогда, когда захочешь найти верное решение своих проблем и сделать свою жизнь успешной.

14. И тогда вся Вселенная будет помогать тебе вернуться к Себе и к Вечным Истинам.


Счастливого пути!!!

Письмо


Мне все равно, чем ты зарабатываешь себе на жизнь. Я хочу знать, отчего болит твоё сердце. Смеешь ли ты мечтать о том, чтобы исполнилось твоё самое заветное желание?

…Мне все равно, сколько тебе лет. Я хочу знать, можешь ли ты рискнуть и выглядеть смешным ради любви, ради мечты, ради приключения, которое люди называют жизнью.

Мне все равно, в каком знаке зодиака находится луна в твоем гороскопе и какие планеты её окружают. Я хочу знать, сумел ли ты познать горе, погрузился ли ты на самое дно печали. Сумел ли ты выстоять и стал более открытым миру благодаря предательству или содрогнулся в страхе перед новой болью? Я хочу знать, можешь ли ты выдержать боль, мою или свою, не скрывая и не смягчая её, и не пытаясь все исправить.

Я хочу знать, можешь ли ты жить радостью, моей или своей, можешь ли ты быть диким и танцевать, как безумный. Можешь ли ты наполниться экстазом так, чтобы счастье лилось через край? Можешь ли ты забыть обо всем на свете, даже о том, что ты человек, даже о том, что ты должен ходить по земле? Умеешь ли ты летать?

... Мне все равно, правдивы ли твои слова. Я хочу знать, можешь ли ты разочаровать другого, чтобы следовать своей правде, чтобы быть честным с самим собой. Можешь ли ты выдержать обвинения в предательстве и не предавать свою душу? Можешь ли ты, попирая веру, оставаться тем, кому можно доверять? Я хочу знать, умеешь ли ты каждый день видеть красоту в том, что некрасиво.

Умеешь ли ты черпать силы в её присутствии? Я хочу знать, можешь ли ты жить, осознавая свое поражение или моё, мне все равно, и при этом стоять на краю озера и кричать огромной серебристой луне: «ДА!!!".

Мне все равно, где ты живешь и сколько у тебя денег. Я хочу знать, можешь ли ты после ночи горя и отчаяния, истощённый от слез и невыносимой боли, встать и делать все, в чем нуждаются наши дети.

Мне все равно, с кем ты знаком и как сюда попал. Я хочу знать, сможешь ли ты стоять со мной посреди огня, не пошатнувшись.

Мне все равно, что ты знаешь и кто тебя этому научил. Я хочу знать, что наполняет тебя изнутри. Что останется, когда не будет ничего? Я хочу знать, можешь ли ты быть наедине с собой, нравишься ли ты себе в отражении пустоты.

Значит, всё равно пережить такое стоило


У человека всегда есть все, чтобы осуществить свою мечту.




– Я лечу раны! – сказало Время…

– Я приковываю к земле! – ответила Предубежденность…

– Я окрыляю! – возразило Счастье…

– А я раню, поднимаю до небес, а потом швыряю на землю! – коварно усмехнулась Любовь.


***
Самое глубокое,самое искреннее желание — это желание быть
кому-нибудь близким. Дальше уже — реакции: мужчина и женщина вступают в
игру, но то, что предшествует этому, — взаимное притяжение, — объяснить
невозможно. Это — желание в своем самом чистом виде.


***

Мне хотелось бы, чтобы рядом со мной был человек, в присутствии которого мое сердце билось бы ровно и мерно, человек, рядом с
которым мне было бы спокойно, потому что я не боялась бы на следующий
день потерять его. И время бы тогда текло медленнее, и мы могли бы
просто молчать, зная, что для разговоров у нас впереди еще целая жизнь.


***

Все люди переплетены между собой, связаны один с другим . И
в каждой жизни, проживаемой нами, мы обязаны повстречать хотя бы одну
из этих Иных Частей. Великая Любовь, разделившая их, удовольствуется
Любовью, которая их воссоединит.



***


Бывает и так, что мы отпускаем от себя нашу Иную Часть, не
приняв её, а иногда – даже и не узнав. Тогда для встречи с нею нам нужно
ещё одно перевоплощение. И за наше себялюбие мы будем обречены на самую
горшую из всех мук, изобретённых нами для нас же самих. Мука эта –
одиночество.



***


Что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий.



***

Если я — часть твоей Судьбы, когда-нибудь ты вернешься ко мне.



***

Если то, что ты нашёл, сделано из добротного материала,
никакая порча его не коснется. И ты смело можешь возвращаться. Если же
это была лишь мгновенная вспышка, подобно рождению звезды, то по
возвращении ты не найдёшь ничего. Зато ты видел ослепительный свет.
Значит, всё равно пережить такое стоило.



***


Когда человек извлек свою мечту со дна души и многие годы
питал ее силой своей любви, не замечая рубцов и шрамов, оставшихся на
сердце после многотрудной борьбы за ее воплощение, он вдруг начинает
замечать, что то, чего он так долго желал, уже совсем близко и вот-вот
осуществится — возможно, уже завтра; именно на этом этапе его ожидает
последнее препятствие: страх перед исполнением мечты всей его жизни.



***

Несчастен тот, кто страшится идти на риск. Вероятно, он не
ведает разочарований и не страдает — в отличие от тех, кто мечтает и
стремится претворить мечту в явь. Но когда он обернется — а обернется он
непременно, ибо это присуще каждому из нас, — то услышит, как говорит
ему сердце: «Что сделал ты с теми чудесами, которыми Бог так щедро усеял
твои дни, досуги твои и труды? Как употребил ты таланты, которые вверил
тебе твой Наставник? Зарыл поглубже, потому что боялся потерять? Что ж,
отныне достоянием твоим будет лишь уверенность в том, что жизнь свою ты
промотал и растратил, расточил и рассеял»

Несчастен тот, кто слышит такие слова. Несчастен, ибо теперь он уверует
в возможность чуда, но волшебные мгновения уже не вернутся.



***


Страсть не дает человеку есть, спать и работать, лишает
покоя. Многие боятся ее, потому что она, появляясь, крушит и ломает все
прежнее и привычное. Никому не хочется вносить хаос в свой устроенный
мир. А другие поступают как раз наоборот: бросаются в страсть очертя
голову, надеясь обрести в ней решение всех своих проблем. Возлагают на
другого человека всю ответственность за свое счастье и за то, что
счастья не вышло. Они всегда пребывают либо в полном восторге, ожидая
волшебства и чудес, либо в отчаянии, потому что вмешались некие
непредвиденные обстоятельства и все разрушили. Отстраниться от страсти
или слепо предаться ей — что менее разрушительно?



Не знаю.



***

Никто не вверяет свои мечты в руки тех, кто способен их уничтожить.

"Привет...

Иногда лучше оставить всё как есть... Шагая в безликом одиночестве среди
пустых улиц куда глаза глядят... Завидовать свободному ветру, далеким
звездам, мудрому солнцу и немой луне...

Порой мы боимся потерять и утратить то что имеем, хотя всё что мы не
делаем,и всё что с нами происходит пишется одной рукой... И если бы мы
научились жить одним настоящим, не прятались в себе... Может быть
поэтому и существует пустота, чтобы человек научился осознавать и
улыбаться счастью...

Наше
одиночество не в том что потерялось в пустоте наших сердец, а в том что
выходит из него... Мне кажется, что вы одни в огромном мире, когда
смотрю в ваши глаза... И пусть дни не отличаются один от другого, так же
как время от восхода до заката... И с каждым днём пустота становится
молчаливой, её скупости нет дела ни до прошлого, ни до будущего... она
довольствуется тем,что разглядывает людей... Но вы когда-нибудь
поймете,что самый тёмный час в вашей жизни - перед самым прекрасным
рассветом...

И пусть люди приходят в вашу жизнь в поисках чего-нибудь нового,но
уходят оставаясь такими же как и были... Они поймут,что старое, прошлое
лучше настоящего... Что жизнь тем и интересна когда люди вокруг вас одни
и те же... И как-то само собой получается,что они входят в вашу
жизнь,сами этого не замечая,желают её изменить...

Пройдёт время, и вы снова прочтёте это письмо, и только тогда вы сможете его понять...

И чем необыкновеннее человек, тем проще он с виду,тем самым незаметнее
для других, тем проще его забыть и потерять. И смысл его слов и смысл
жизни понять под силу дано не каждому... Возможно мы с вами больше не
увидимся и все останется мечтой одинокого человека... Но я прошу вас
никогда не забывайте, что самое богатство рождает пустота вашего сердца.
Его надо найти, и только там, там всё что вы поймете и прочтёте на пути
к нему обретет свой смысл. Именно там, где пустота прячет ваше сердце, а
душа, душа верна законам жизни, спрятано твоё сокровище - ваша
ЛЮБОВЬ..."

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай.
Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый.
Умой меня, замотай мне повязкой марлевой
Дурную, неостывающую башку.

Укрой меня, побаюкай, поуговаривай,
Дай грога или какого другого варева;
Потрогай; не кожа – пламя; у ока карего
Смола закипает; всё изнутри пожгу.

Такая вступила осень под сердце точненько –
Пьёшь горькую, превращаешься в полуночника,
Мешком оседаешь в угол, без позвоночника,
Как будто не шёл – волок себя на горбу.

Да гложут любовь-волчица, тоска-захватчица –
Стучит, кровоточит, снится; поманит – спрячется;
Так муторно, что и хочется – а не плачется,
Лишь брови ломает, скобкой кривит губу.

И кажется – всё растеряно, всё упущено.
Всё тычешься лбом в людей, чтобы так не плющило,
Да толку: то отмороженная, то злющая,
Шипящая, как разбуженная гюрза.

Становишься громогласной и необузданной,
И мечешься так, что пот выступает бусиной
У кромки волос.
Останься ещё. Побудь со мной.
И не отводи целительные глаза.

Расскажу я вам, ребятушки, старую сказку. Я ее еще от своей бабушки слышал, а она – от своей. Видно, сказка из такой глубины веков к нам пришла, что сейчас и не вспомнишь…

Слыхали вы когда-нибудь, что в древние времена все люди были птицами? Да-да, и вы тоже! Кто сказал «от обезьяны»? Ну, про это сказки пусть вам дедушка Дарвин рассказывает, мне это неведомо, я уж про птиц…

Так вот: были мы, стало быть, птицами… Тогда у нас были крылья, и могли мы и за дальние моря летать, и к солнцу подниматься. Слышали, говорят: «Человек рожден для счастья, как птица для полета?». Вот, это древняя память в нас живет, в словах проявляется…

Хорошо тогда было жить, привольно! Захотел есть – опустился на землю, зернышек поклевал, водицы родниковой испил – и довольно тебе, можно снова в полет. Захотел с Ангелами поговорить – взмыл свечой в небо, поднялся над облаками – а там легко и солнечно, и душа поет! Ангельский язык все знали, потому как люди птицы с Ангелами были в прямом родстве.

Да и жили мы тогда между землей и небом – на деревьях гнезда вили. И птенцы наши между землей и небом вырастали. Когда приходило время, родители учили детишек сначала не ходить, а летать – как говорится, на крыло ставили. «Родительское гнездо» — слышали такое? Опять же – не забыли люди…

Память, она такая – то, что в голове, быстро стирается-забывается, а то, что в крови – нет-нет, да и вылезет. «Лебединая верность», «соловьем заливается», «галдят, как птичий базар», «мудрый, как филин» — все оттуда, из тех времен.

Господь создал людей-птиц так, что не были они ни к чему привязаны, всего им на земле хватало, везде они себе и кров, и пищу находили. Холодно стало – так в стаю, и в теплые края, на зимовку. Тесно стало — так крылья границ не знают, лети, куда глаза глядят, мир большой! Все птицы разные, да равные, ни зависти между ними нет, ни соперничества.

И вот однажды случилась такая история: появилась среди них чужая птица. Откуда она взялась – то мне неведомо, но по всему – прилетела из другой сказки, а то и из другого мира. Потому что была она черной – и оперением, и мыслями, и душой. Доселе таких на земле не водилось. Пролетела Черная Птица над землей, роняя перья. Где она черное перо обронит, тамраздоры сеет, или сомнения, или злоба черная прорастает. Никто тогда не знал, что завали эту птицу Зависть. Да и откуда им знать, если доселе никакой зависти на Земле не водилось? А уж тем более, что черные перья зависти надо немедленно выпалывать и сжигать, пока не проросли? Да, ребятушки, никто не знал и не ведал… И приключилось страшное дело!

Вдруг люди-птицы стали задумываться: у кого гнездо выше, а у кого ниже; кому вода из родника досталась, а кому из речки; у кого птенцы раньше из гнезда вылетели, у кого позже. Сравнивать стали, стремиться соседей обойти.

Тут кто-то придумал запасы делать – стал в гнездо еду впрок таскать. Раньше-то ведь как? Поел сколько надо – и лети себе налегке, надо будет – еще поешь. А тут Черная Зависть внушила многим, что все когда-нибудь кончается, а потом наступают черные времена. И если впрок не отложить, то придет время – и спохватишься, ан запаса-то и нет! Ну, стали на черный день про запас откладывать, а запас на самом деле и карман тянет, и гнездо – вот уж чье-то под тяжестью и рухнуло на землю, потом еще одно и еще. Тогда птицы придумали гнезда на земле устраивать – ниже ее не упадешь, земля всех держит. Да и зернышек-ягодок еще больше можно запасти…

Тут какой-то сороке надо было по делам отлететь. А она рябины в гнездо много натаскала. Оставлять жалко: а вдруг какой завистник повытаскает? Ну, сорока нанизала рябину на тонкий прутик, как сумела, да на шею себе и повесила.

Вот летит она – а лететь тяжело, ожерелье к земле тянет, крылья устают, приходится то и дело садиться отдыхать. А Птица-Зависть уже тут как тут: одну в сердце клюнула, другую… Стали все чаще и другие запасы при себе носить, кто на шею повесит, кто на голову. Постепенно и взлетать уже не могли – стали все чаще по земле передвигаться. Зато стали себя украшать бусами и ожерельями, и чем тяжелее, тем лучше: все видят, богатая, стало быть, птица…

Ну, по земле ходить – оно, конечно, ноги развивает, зато крыльям нагрузки нет, они и стали потихоньку высыхать и в размерах уменьшаться, за ненадобностью. Скоро в руки превратились, потому что ими удобно запасы на ниточки нанизывать. Ну и пошло-поехало… Первое время еще в небо поднимались, полетать в синеве, а потом недосуг стало – богатства надо копить, гнездо охранять, конкурентов устранять.

Кстати, так первые хищные птицы появились. Ведь Черная Зависть – она такая: начинаешь думать, что если ты не заклюешь, то тебя заклюют. Вот и начались распри – у кого клюв больше, тот и победил. А мелкие птицы научились мелкие пакости делать – надо же им было как-то выживать? Исподтишка да хитростью – глядишь, и крупных птиц обошли, урвали свой кусочек счастья, свое место под солнцем. Только вот счастье – оно ведь сильное, когда большое, когда целое. Тогда его на всех хватает! А если его по кусочкам растащить – какое ж это счастье? Так, огрызок…

Да, сильно изменились люди-птицы… Теперь птенцы прямо из гнезда – да на землю, иных родители уже и летать не учили. Потому что сами стали забывать, каково это – парить в свободном полете. Да и когда им в небеса-то стремиться было? Если надо все время земные проблемы решать, за территорию биться… Это ведь раньше где птица села – там и хорошо. А от Черной Зависти стало все время казаться, что соседу – лучше. Это тогда появилась поговорка: «Всякий кулик свое болото хвалит». До этого каждое болото мило сердцу было, никто местом не кичился, богатством не хвастался… Вот ведь что с крылатыми людьми Черная Зависть наделала!

Когда равенства меж птицами не стало, появились новые выражения: «важная птица», «птица высокого полета», «не накаркай беду». А беды все чаще случались, потому как люди-птицы все запасались «на черный день». А если его все ждут, этот самый «черный день», он обязательно придет рано или поздно! Так уж черные перья Зависти прорастают.

Прежде все люди-птицы друг друга уважали, потому как у каждой было свое Предназначение, и все были нужны. Люди-дятлы – санитары леса, люди-голуби – курьеры, люди-альбатросы – морские смотрители, люди-орлы – руководители хорошие, люди-сороки – распространители новостей, люди-ласточки – предсказатели погоды, люди-фламинго – просто для красоты, глаз радовать. Все знали, что лучше курицы наседки и матери в мире не сыскать! За советом к ним ходили, как яйца правильно насиживать, как птенцов обучать. А тут запрезирали куриц, стали говорить, дескать, «курица не птица». Черные перья посеяли обиду и неравенство.

Вот и получилось, что люди-птицы постепенно потеряли крылья, перестали стремиться в небо, стали, как говорится, «приземленными». Стали просто людьми. Ну, что ж поделать – жить всем хочется! Стали землю обживать. Только теперь ее всем не как-то не хватало, и корма тоже маловато стало, вот и начались на земле войны. Ведь если черные перья Зависти вовремя не выполоть, рано или поздно они засеют весь мир, прорастут злом и смертью.

Тем же, кто сумел противостоять Черной Птице Зависти и не впустил ее в свое сердце, пришлось несладко. У них остались крылья, но им теперь все завидовали, поэтому начались на них гонения со стороны бескрылого большинства. Пришлось им прятаться, скрываться, или делать вид, что они как все – на земле живут, по земле ходят, к небесам не стремятся.

Время на Небесах и на Земле течет по-разному. На Земле прошли долгие века, на небе – всего лишь несколько дней. Не сразу Ангелы заметили, что люди-птицы все реже и реже появляются среди них. Но пришло время – и Ангелы стали волноваться. Почти никто из людей не долетал теперь до их сияющих высот, да и ангельский язык люди почти совсем забыли, и мало кто мог свободно разговаривать на нем. То, что удалось все-таки понять и разузнать, привело Ангелов в печаль великую. Ведь люди-птицы были им очень дороги – потому что все, у кого есть крылья, по сути, одна семья. И что ж теперь делать – непонятно было. Ангелы ведь в небесах обитают, а на земле не живут. Сгорают они там при прохождении нижних слоев атмосферы.

Когда Ангелы Создателю суть дела изложили, тот вздохнул сокрушенно. Что ж поделаешь, раз люди-птицы свой путь выбрали? Создатель, он ведь свою волю всем являет, но никому не навязывает. Дал он людям крылья – а уж что с ними дальше делать, они сами решают. И Черная Птица Зависти в чистое сердце перо не обронит – оно там не прорастет, засохнет, завянет… Так что, по всему выходило, ходить теперь людям по земле – раз крылья не сберегли. Опечалился Создатель, и заплакали Ангелы.

Но один из Ангелов не смирился. И задумал дерзкое предприятие. Решил он пожертвовать собой ради того, чтобы спасти людей, вернуть им крылья. А для этого придумал он спуститься на землю и засеять ее лучезарными перьями Света. Обратился он к Создателю за благословением. Создатель только головой покачал. Уж так он Ангелов создал, что не приспособлены они к земным условиям. Но Ангел не отставал – все просил и просил.

Создатель на то и Создатель, чтобы придумывать и создавать. И предложил он Ангелу превратить его в птицу. Оперение у нее будет такое же лучезарное, как у всех Ангелов. Будет она летать по земле и ронять перья. Перья ее будут утешение нести, в людских сердцах светом и любовью прорастать, и начнут людям сниться чудесные сны. Сны о небе! Люди вспомнят, как прекрасен свободный полет, как они когда-то были близки к Богу, как парили в облаках и разговаривали с Ангелами. И тогда захочется им вернуть крылья! А поскольку крылья у них никто не отнимал, начнут они их потихоньку тренировать. Сначала немного от земли отрываться, потом короткие перелеты делать, потом – длинные, а уж потом самые легкокрылые и настойчивые взлетят в небо. А там, глядишь, кто из зависти, а кто от любви – и остальные начнут летать.

Возрадовался Ангел, уж и крылья расправил. Но тут Создатель ему и говорит: «Там, на земле, ты долго не выдержишь, сгоришь. Но возродишься! Потому что есть в тебе великая любовь к людям, а Любовь дарует бессмертие. Раз в 100 лет будешь ты сгорать дотла, а потом возрождаться из пепла лучезарнее прежнего, и снова и снова будешь ронять в мир утешение, свет и любовь. Нарекаю тебя птицею Феникс. Будет она бессмертна, как все Ангелы, и Предназначение ее – вернуть людям крылья. Благословил Создатель Ангела на подвиг во имя людей и отправил его на землю.

Вот с тех пор в нашем мире и летает птица Феникс, дарит людям утешение. Там, где перо обронит – там прорастают добрые чувства. Если в сердце перо Феникса попало – поселяются там Свет и Любовь, которые сиянием других к себе привлекают, ангельским теплом с ними делятся.

С тех пор много времени прошло, если по-земному считать. Хоть и много еще перьев Черной Птицы живет в этом мире, но и Феникс уже много успел. Стали людям сниться странные сны – будто они там, над облаками, в небесном сиянии, с Ангелами наперегонки летают. И люди вспомнили, какими они были изначально. Стали крылья расправлять, взлетать пробовать. И уж многие снова от земли оторвались – как их далекие предки.

А птица Феникс, как и было обещано, подолгу на одном месте не сидит – летает по всему миру, потому что она на Земле одна такая, и повсюду нужна. Раз в 100 лет она сгорает дотла, а потом возрождается для того, чтобы продолжить свое святое дело. Вот такая она, эта птица – с ангельской душой и человеческими глазами… Не каждый может ее встретить да разглядеть, а только тот, кто душой чист и божественным светом наполнен. Может, и вы сподобитесь – если вести себя хорошо будете.

Ну, малышня, вот и сказке моей конец. Что-то засиделись мы. Давайте-ка, вставайте, расправляйте крылышки – и вперед! Да смотрите, высоко не летайте – вам еще окрепнуть надо. А там и ваш через придет в поднебесье парить, с ангелами разговаривать. А коль птица Феникс вам в жизни встретится – не забудьте ей низко поклониться да спасибо сказать. За то, что крылья нам возвращает. Ну, полетели! С Богом!

Apocalyptica - Faraway

И снится: женщина приходит
И говорит, что не находит
Она покоя без меня,
Что остальное всё неважно,
А ливень ухает протяжно
И печь чернеет без огня.

И дальше: мы огонь разводим
И что-то терпкое находим
В бутыли пыльной. И сверчок,
Ну и, конечно же, собака,
И крепость огурцов из бака,
И свечки вогнутый зрачок.

И мы сидим. Нет, мы витаем,
Как будто мир необитаем
И, наконец-то, мы одни,
И всё сбылось и воплотилось,
И за ошибки заплатилось,
И за погубленные дни.

Но я лица её не вижу,
Я наклоняюсь ближе, ближе,
Но ничего не разглядеть.
"Ответь мне, кто ты?"
"Я,- смеется,-
Я - та, что в руки не дается,
И о которой век скорбеть.

Я появилась в одночасье
Твоим понятием о счастье
С деревней, женщиной, дождем,
Сверчком, собакой и любовью
Во сне с надеждой, к изголовью -
Одной надеждою живем".

И всё пропало. Я проснулся,
Лица небритого коснулся
И вспомнил, сколько лет живу.
Деревня, Женщина. Собака…
Я так давно уже не плакал
Во сне. Тем паче - наяву.

Микаэл Таривердиев - Сердце

У НОЧНОГО ЭКСПРЕССА

Поезд ждет, застегнутый по форме.
На ветру качается фонарь.
Мы почти что двое на платформе,
А вокруг клубящаяся хмарь.

Через миг тебе в экспрессе мчаться,
Мне шагать сквозь хмурую пургу.
Понимаю: надо расставаться.
И никак расстаться не могу.

У тебя снежинки на ресницах,
А под ними, освещая взгляд,
Словно две растерянные птицы,
Голубые звездочки дрожат.

Говорим, не подавая виду,
Что беды пугаемся своей,
Мне б сейчас забыть мою обиду,
А вот я не в силах, хоть убей.

Или вдруг тебе, отбросив прятки,
Крикнуть мне: - Любимый, помоги!
Мы - близки! По-прежнему близки! -
Только ты молчишь и трешь перчаткой
Побелевший краешек щеки.

Семафор фонариком зеленым
Подмигнул приветливо тебе,
И уже спешишь ты по перрону
К той, к другой, к придуманной судьбе.

Вот одна ступенька, вот вторая...
Дверь вагона хлопнет - и конец!
Я безмолвно чудо призываю,
Я его почти что заклинаю
Горьким правом любящих сердец.

Стой! Ты слышишь? Пусть минута эта
Отрезвит, ударив, как заряд!
Обернись! Разлуки больше нету!
К черту разом вещи и билеты!
И скорей по лестнице! Назад!

Я прощу все горькое на свете!
Нет, не обернулась. Хоть кричи...
Вот и все. И только кружит ветер,
Да фонарь качается в ночи.

Да стучится сердце, повторяя:
"Счастье будет! Будет, не грусти!"
Вьюга кружит, кружит, заметая
Белые затихшие пути...

Эдуард Асадов 1963



ТЫ УХОДИШЬ КАК ПОЕЗД

Поздно,
Мне любить тебя поздно,
Ты уходишь, как поезд,
Поезд, поезд, поезд.

И одни на перроне —
Дождь и я.
Нет, не плакать,
Дождь, не плакать!
Пусть поплачу я за тебя.
Ветер,
Он меня понимает,
Он меня обнимает,
Ветер,
Ветер,
Ветер.

Он, как я на перроне,
Одинок.
Нету Бога! Нету Бога!
Есть лишь поезд,
Но он далёк.

Поздно,
Не стоит надеяться мне на стоп-краны,
Поздно, поздно, поздно,
А поезд,
Поезд уже вдали,
Его не вернёшь.

Рельсы,
Вы так тянетесь, рельсы,
Вы так тянетесь, рельсы,
Рельсы, рельсы, рельсы.
В этом поезде только
Мне места нет.
Лишь в ладони лист осенний,
Лист осенний, как мой билет.

Поздно,
Не стоит надеяться мне на стоп-краны,
Поздно,
Поздно,
Поздно,

А поезд, поезд уже вдали,
Его не вернёшь.
Поздно, поздно,
Поздно, поздно.

Поздно,
Мне любить тебя поздно,
Ты уходишь, как поезд,
Поезд,
Поезд,
Поезд...

Евгений Евтушенко

Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.

И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.

Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.

31 мая 1964


Postscriptum

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не способен заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.

1967


Постепенно действительность превращается в недействительность.
Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,
и еще упрекнешь, как муравья -- кора
за его медлительность.
Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник
повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;
просто будущему требуется помещение
без них.
С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,
поскольку для них скорость света -- бедствие,
присутствие их суть отсутствие, и бытие -- лишь следствие
небытия.
Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни --
интересней, чем жизнь; так знаками препинания
заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни
телескопа, ни воспоминания.

1994

Старый маг и философ любил путешествовать куда глаза глядят. Ему нравилось расширять горизонты, покорять вершины и осваивать новые пространства. Он давно уже не строил ожиданий и не планировал, куда конкретно хочет попасть. В своих исканиях и странствиях он дошел до простой истины: где ему нужно оказаться – он окажется. А если не оказался, значит, и не нужно было. Поэтому маршрут «куда глаза глядят» оказывался, как правило, наиболее подходящим и плодотворным.

Вот и на этот раз он шел куда глаза глядят по проселочной дороге, насвистывая песенку. Слева и справа расстилались поля и луга, впереди были далекие горизонты, а над головой – бескрайнее небо. Вдруг прямо перед Магом материализовалась дама в вычурном фиолетовом балахоне, прижимающая к груди хрустальный шар – по виду то ли прорицательница, то ли колдунья.

- Добрый день, мадам, — вежливо поздоровался Маг.

- Чтобы я! Еще раз! И в такую заварушку??? – с выражением произнесла прорицательница с шаром, сконцентрировав на Маге полубезумный взгляд. – Да ни за какие сокровища мира!!!

После этого она с размаху хряпнула хрустальный шар оземь и гордо прошествовала мимо Мага. Он посмотрел ей вслед – дамочка была явно не в себе.

- Чую что-то интересное, — повел носом Маг. Нюх на приключения у него был просто замечательный!

Он не ошибся: буквально через пару десятков метров, весь в клубах пыли, показался мужчина – то ли рыцарь, то ли богатырь, то ли и вовсе царский сын. Разобрать было трудно: одежда в копоти и лохмотьях, конь заморенный, а мужчина злой.

- Из какой сказки, коллега? – дружелюбно спросил Маг.

- Из самой кошмарной в моей жизни! – свирепо отозвался богатырь-рыцарь. – К черту этих заколдованных красавиц! Идут они все в Малую Энциклопедию! На лягушке женюсь, ей-богу, она хоть не выпендривается!

- Хм! – проводил его взглядом Маг. – Видать, потрепала парня любовь!

Следующим навстречу попался астролог в халате и колпаке. Он выглядел вполне сносно – ни безумия, ни свирепости, шел и посмеивался в длинную белую бороду.

- Что у вас тут такое творится? – спросил заинтригованный Маг.

- Спасательная операция, — охотно пояснил астролог. – Я вовремя понял, что звезды не благоприятствуют моему участию в ней, а то бы и мне досталось. Но я очень опытный астролог!

- А кого спасаем? – не унимался Маг.

- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — хихикнул астролог. – Тут недалеко. Желаю удачи!

Маг прибавил шагу. Совсем вскоре впереди, в чистом поле, показалось какое-то сооружение, впечатляюще своей монументальностью. Даже издали подавляло величием. Все как положено: высоченные каменные стены, наглухо закрытые ворота, вокруг – ров с водой и крокодилами, подвесной мост поднят, в общем, не подобраться. Внутри же данной конструкции возвышалась изящная одинокая башня, над которой реяло белое знамя с начертанными словами: «Помогите! Погибаю!». Под стенами суетились какие-то люди. Все пространство под стенами было страшно замусорено какими-то обрывками и ошметками.

Маг как раз уже почти подходил, когда окно на самом верху башни приоткрылось, и оттуда вылетело что-то круглое и, по всему, увесистое. Люди заметались, явно пытаясь увернуться от летящего предмета. Но не тут-то было: он на лету несколько раз со свистом изменил траекторию и все-таки нашел жертву, смачно врезав ей по темечку.

- Уййй! – вякнула жертва и рухнула навзничь. К ней тут же потрусили чудом спасшиеся – очевидно, первую помощь оказывать.

- Ничего себе! – себе под нос пробормотал Маг. – Хороший бросок! Это кто ж у нас там такой меткий?

- Фу, какое амбре! – с отвращением проговорил кто-то из компании спасателей. – Конкретно так облила. Не поскупилась. Не повезло психологу.

- Здорово, миряне! – поприветствовал Маг. – Помощь нужна? Страдалец-то жив?

- Да жив, она ж не насмерть, так, оглушила только, — ответил кто-то из местных. – Сейчас оклемается.

Маг принюхался – амбре действительно было ощутимое, запах помоев ни с чем не спутаешь.

- Это что, ночным горшком ему прилетело? – полюбопытствовал Маг.

- Типа того, — вздохнул местный, поднимаясь навстречу магу. – Простите, руки не подаю – сами понимаете. Будем знакомы, Бывший.

- Бывший кто? – уточнил Маг.

- Бывший муж, — удрученно сказал местный.

- А чей, если не секрет?

- Так ее же! Красавицы, — и Бывший кивнул на башню. – Ну, которая в Цитадели.

- Цитадель? – с интересом переспросил Маг. – А это что вообще такое? Зачем она? И что здесь вообще происходит? Расскажите, интересно же!

Тут очнулся настигнутый ночным горшком, крякнул и сел, очумело тряся башкой.

- Эх, как она меня! – сказал он, тоскливо озирая испорченную одежду. – Не увернулся все же… Уделала с ног до головы.

- От нее не уйдешь, — меланхолично заметила уродливая пожилая женщина с кособокой фигурой. – Профи… Уж мне-то, как матери, это хорошо известно. Обтекай теперь. Может, со временем отмоешься.

Она поймала взгляд Мага и пояснила:

- Вы не смотрите, что я такая… странных конфигураций. Это у моей Красавицы в голове такой искаженный образ матери. Видит во мне не то, что есть, а то, что хочет. А хочет видеть только плохое, ну и вот…

Маг молчал, слушал. Он давно понял, что в подобных ситуациях осознанное молчание – лучший способ добывания информации. Не сбивай человека с мысли – и он сам рано или поздно все расскажет.

Вскоре Маг уже знал, что Красавица страшно обиделась на всех своих родных и близких, ушла в себя, окопалась тут, в Цитадели, и теперь взывает о помощи ко всем, кому не лень ее оказывать.

Не лень было многим. Те обрывки и ошметки, которыми было щедро усеяно поле, принадлежали многочисленным богатырям, их коням и разным колдуньям, докторам, ясновидящим и целителям, которые оказались слабоваты супротив Красавицы. Люди под стенами Цитадели – это те, кого она удерживает силой своих обид, а также те, кого она притягивает якобы с целью освобождения.

- А вы-то, что ли, астролог, которого она давеча вызывала? - спохватился кто-то из группы родных и близких.

- Нет, я не он, он не дошел, — сообщил Маг. – Я путник, проходил мимо, вижу – происходит что-то, дай, думаю, загляну на огонек.

- А может, вы попробуете? – с надеждой спросил Бывший. – А то уже просто сил нет!

- А что требуется? – деловито спросил Маг.

- Так это! Освободить бы ее! И нас всех заодно… – тоскливо сказал изможденный мужчина полупрозрачного вида. – Не пугайтесь, я и впрямь как бы призрак. Отец я ее. Она на меня не помнит, но до сих пор обижается, и нет мне покоя. Держит!

- Интересное дело, — пробормотал Маг. – А она часто вот так вот… сверху грязью поливает?

- Часто, — вздохнул бывший. – Как только чувствует, что кто-то к ней в Цитадель проникнуть может – сразу и окатывает. Психологу вот не повезло… Не увернулся…

- Как так вышло? – повернулся Маг к психологу.

- Она попросила о помощи, — нервно стал объяснять психолог. – Я откликнулся. Мы заключили контракт. Но мне надо было пробить ее защиты! Ведь Цитадель блокирует все мои методы еще на дальних подступах. И мне это почти удалось! Я применил метод «психологический таран», ворота затрещали, и…

- И на вас вылили ведро помоев, — заключил Маг. – Верно?

- Да. Но я не понял, за что??? – возопил психолог. – Мы же были почти у цели!!!

- Это вы были почти у цели, — заметил Маг. – Но с чего вы взяли, что ваши цели совпадают?

- Как?! Но она же меня сам попросила! – изумился психолог. – Просила, чтобы я помог ей разобраться с ее проблемами… Я же не с бухты-барахты к ней с тараном полез! Нам же нужно было исследовать ее внутренний мир!

- С чего бы ей было возводить Цитадель, если бы она хотела кого-то впускать в свой внутренний мир? – спросил Маг. – Мало ли, что просила… Ей, может просто хотелось об этом поговорить…

- Эээээ… Я как-то об этом не думал, — в замешательстве проговорил психолог. – Но в любом случае, после такой обратной связи я вряд ли захочу пробовать еще раз. Обозвать меня дилетантом и шарлатаном! Надо же!

- Понимаю вас, — задумчиво сказал Маг. – Обидно, конечно. Ладно, попробую. Но ничего не обещаю! Скройтесь, пожалуйста, из поля зрения – создайте нам подобие интима.

Люди с облегчением стайкой прыснули прочь, поближе к воротам, а Маг, задрав голову, прикинул расстояние до окошечка башни. Было высоко.

- Красавица! Гостей принимаешь? – зычно крикнул Маг.

Окошечко с готовностью распахнулось, как будто только его тут и ждали.

- Ну наконец-то, — с чувством сказала Красавица, высунувшись до половины из окна. – Я знала, я верила, что кто-нибудь придет и спасет меня!

- А в чем дело-то? – уточнил Маг.

- Я очень одинока. Жизнь ко мне несправедлива. Никто меня не любит. И не понимает! – грустно продекламировала Красавица. Видно было, что зачин она выучила наизусть.

- Та же беда! – проорал ей Маг. – А ты можешь спуститься? А то орать несподручно.

- Не могу! – быстро ответила Красавица. – Я – пленница этой башни. Меня надо спасать.

- А кто тебя туда посадил? – тут же спросил Маг.

- Я не знаю! – трагически прохныкала Красавица. – Я думаю, Злой Чародей!

- Кто такой? Откуда?

- Не знаю… По-моему, его Бывший нанял. Или его змеища. А может, Материнское Проклятие сработало. В общем, откуда-то взялся. Но без Злого Чародея тут не обошлось, поверьте. Или без Злой Колдуньи.

- Вестимо, не обошлось, — согласился Маг. – Как же без Колдуньи? Кто-то же должен был тебя в башню заточить, верно?

- Верно! – обрадовалась Красавица. – Так приятно поговорить с понимающим человеком! Кругом сплошь злые люди! Вот мама. Она мне все детство отравила! Гнобила, унижала, оскорбляла, заставляла…

- Ну так детство, оно когда было? – осторожно спросил Маг. – Ты теперь вон какая… В самом цвету!

- Ну и что? – горячо возразила Красавица. – Она и сейчас такая же! Лишь бы уколоть, лишь бы укусить! Все время критикует, указывает. Не хочу с ней общаться вообще!

- Понятненько. А папа?

- А папа от нас ушел! Он для меня словно умер! Он как бы есть, но его как бы и нет. Не хочу о нем говорить! – гневно выпалила Красавица.

- Тоже ясно. А с Бывшим что, давно разбежались-то? – продолжал вроде как между делом допытываться Маг.

- Давно. Только он все время в мою жизнь врывается. Женился на какой-то гадюке подколодной, плохо ему там. Вот он ко мне и тянется…

- А ты принимаешь?

- А как я ему откажу? Муж все-таки, 10 лет прожили… Жалко же!

- Так может, раз такое дело, снова сойтись?

- Да я ему намекала! – вскинулась Красавица. – Только он от той гадюки не уходит. Да и на кой он мне нужен, изменщик коварный? Но я его все равно люблю! Хотя и ненавижу.

- Тяжелый случай, — посочувствовал Маг. – Ты такая умница, такая хорошая, а они все…

- Да! Да! – хлюпнула носом Красавица. – Я никогда ни о ком плохого слова не сказала, я к ним со всей душой, во мне столько любви, а они…

- Злодеи! Форменные изверги! – подхватил Маг. – Недостойны они такой ангельской души, как твоя!

- Ну да, недостойны, — скромно приосанилась Красавица.

- Тогда зачем они тебе нужны? – неожиданно повернул в другую сторону Маг.

- То есть как «зачем»? – опешила Красавица. – Но они же лезут мне в душу! Разрывают ее на части!

- Ой, ну разве можно пробраться сквозь такие надежные и неприступные стены Цитадели? Прямо удивляюсь, какой великий зодчий сотворил этот шедевр, – тонко польстил Маг.

- Это я – зодчий, — тут же оживилась Красавица. – Я возвела Цитадель исключительно в целях самозащиты от вредоносных влияний!

- Но как же тогда они все могут на тебя влиять? Объясни неразумному путнику!

Вопрос был с подвохом, и Красавица слегка задумалась, но быстро нашлась:

- Они тут бродят, тревожат, мешают. Не дают мне создать новую жизнь!

- А отпустить не пробовала? Ну, прощением, например? Говорят, радикальный способ!

- Ах, о чем вы говорите? Я давно всех простила и ни на кого не сержусь. Да я и не обижалась даже по-настоящему! Это все они виноваты, изверги и мучители мои!

- Понятно, простила, это видно невооруженным глазом, — усмехнулся Маг. – Так в чем же твоя проблема, Красавица?

- Ну я же говорила! – нахмурила бровки Красавица. – Я очень одинока. Жизнь ко мне несправедлива. Никто меня не любит. И не понимает. Ты что, забыл?

- А ты что-нибудь пробовала сама сделать, чтобы это изменить?

- Ну конечно! – всплеснула руками Красавица. – Я знаешь сколько книжек умных прочитала? У меня тут целая библиотека!

- И что? Не разобралась?

- Разобралась! Я очень умная! Только ничего не получилось, потому что я хочу все изменить, а они не хотят меняться!

- Ну что ж они так! – притворно-сокрушенно притопнул ногой Маг. – Непонятливые какие!

- Да, они совершенно неподдающиеся, прямо закоснели в своих заблуждениях, — тяжко вздохнула Красавица. – Потом я еще ко всяким специалистам обращалась. К магам, к колдунам, знахарям, ясновидящим, прорицателям, психологам, докторам, целителям… Астролога вот вызвала, жду в скором времени.

- Жди-жди, астролог умнее всех оказался, — пробормотал Маг, а вслух сказал:

- И что, никто не помог?

- Они все разное говорят, прямо голова кругом! – пожаловалась Красавица. – Но все на одном сходятся: «изменись сама, и мир вокруг тебя изменится». Но с какой стати мне-то меняться? И я-то ведь нормальная, это они все какие-то не такие.

- Ну, может, хоть попробовать? – предложил Маг.

- Нетушки, — капризно надула губки Красавица. – Я и так от них настрадалась! Пусть теперь они! Я достойна в этой жизни самого лучшего.

- Да, у тебя самая лучшая Цитадель в мире, — искренне согласился Маг. – Непробиваемая!

- Старалась, — потупилась Красавица. – Здесь я чувствую себя в безопасности. Только вот эти, которые под стенами, раздражают. Ты бы их прогнал, а?

- Не могу, они ж не ко мне пришли, — пожал плечами Маг. – Твои гости, тебе и отпускать.

- А как? – тут же спросила Красавица.

- Молиться можно, например.

- Знаю, советовали, пробовала, каждый день молюсь, чтобы их Бог покарал, а все без результата.

- Не о том молишься, — покачал головой Маг. – Надо бы «во здравие», а ты «за упокой».

- Ладно, это я знаю, ты что-нибудь другое посоветуй.

- Ну, к Душе своей обратиться.

- Ой, я о душе постоянно думаю, какая она истерзанная, израненная и обиженная, как ей в жизни досталось. Я ее жалею!

- А жалость, между прочим, только раны душевные растравляет, — проинформировал Маг. – Она для души прямо как муравьиная кислота! Только вместо муравьев – обиды копошатся.

- Никто у меня не копошится! – гневно вскричала Красавица. – Я же всех простила!

- Да, да, я помню, — торопливо ответил Маг, прикидывая, долетит ли до него горшок с помоями, ежели что.

- Еще какие-нибудь умные мысли есть? – требовательно спросила Красавица.

- А не пора ли тебе уже прошлое перечеркнуть, забыть, как страшный сон, а начать светлое будущее строить? С каким-нибудь богатырем, а?

- Я пробовала! Только ничего не получается. Приезжают тут разные. Но без толку. Они все какие-то не такие. Не понимают мою тонкую, израненную душу. Не хотят лечить мои глубокие раны.

- Так может, сначала раны залечить, а уж потом – в новые отношения, а?

- Я, наверное, все еще Бывшего люблю. Он меня не отпускает. Может, приворот сделал? А может, мне его гадюка венец безбрачия надела? А может, и вовсе – на смерть сделано?

- Да что ж ты все о плохом да о плохом? – возмутился Маг. – Есть у тебя в жизни хоть что-то хорошее?

- Есть! Цитадель, — тут же ответила Красавица. – Еще я хорошая. Ну и Мир тоже. Если, конечно, из Цитадели не выходить. Тут у меня по крайней мере спокойно.

- А в гости пригласишь? – попросился Маг. – Туда, внутрь?

- А я никому не запрещаю, — удивилась Красавица. – Пожалуйста, милости просим. Только надо переплыть ров с крокодилами, потом мост подвесной опустить, потом ворота как-нибудь открыть, потому что я ключ утерян, потом еще там где-то, не помню где, потайная дверь в башню, потом по винтовой лестнице 1250 ступенек вверх, а хитрых ловушек там немного, десятка два всего, и тут как раз моя светлица будет, не ошибешься.

- Понял! Гостеприимное местечко… Все продумала, ничего не забыла. Ну, до встречи, Красавица. Пора мне.

- Как! А спасать меня? Разве ты не за этим пришел? – затревожилась Красавица.

- Старый я уже, чтоб с крокодилами воевать, по лестницам носиться и ловушки преодолевать, — пожаловался Маг. – Ты уж сама как-нибудь спускайся. Глядишь, и внешняя помощь не понадобится.

И Маг, помахав Красавице ручкой, пошел прочь.

Какое-то время за спиной было тихо, а потом Красавица опомнилась:

- Гад! Предатель! Втерся в доверие, я ему душу раскрыла! А он в нее наплевал! А я ему поверила! Что он меня спасет! А он – такой же, как все! Только языком чесать и ни одного дельного совета!

Маг прибавил шагу – и не напрасно: за спиной что-то гулко ухнуло. Видимо, Красавица все-таки решила на прощание в него чем-нибудь запустить.

Маг подошел к группе родных и близких Красавицы, ожидавших поодаль, под стеной у ворот.

- М-да. Слышали мы вашу беседу. Все тот же сон. Опять Злые Чародеи, Колдуньи, привороты, венцы безбрачия и прочие ужасы, — констатировал психолог. – Ну невозможно посредством науки бороться со сказочными персонажами!

- Конечно, вы правы. Но если этих персонажей не будет, то вашей Красавице придется брать ответственность за свою жизнь на себя, а она не хочет. А так – всегда есть виноватый, очень удобно.

- Ну так что? – спросила мать. – Есть надежда?

- Надежда есть всегда, — уверил ее Маг.

- Значит, вы можете ей помочь? – уточнил отец.

- Никто не может ей помочь, — ответил Маг. – Только она сама. Она не хочет видеть все как есть. Она выдумала себе мир, возвела вокруг Цитадель для защиты от вторжения – и больше всего боится выйти наружу, ведь тогда ей придется столкнуться с реальностью и увидеть свое истинное лицо. Так что сама, сама, сама!

- Но она же просит о помощи! – напомнил Бывший. – Поэтому мы все здесь.

- А как вы думаете, чем она там питается, в своей Цитадели? Да конечно, чужой энергией. Вашей, например. Лучшая помощь – это идти по своим делам оставить ее наедине с собой. Тогда рано или поздно она вынуждена будет спуститься из башни, преодолеть собственные ловушки, открыть ворота и выйти на белый свет. Вот тогда что-нибудь и начнет меняться.

- Но как же начнет, если вы предлагаете ничего не предпринимать? – не унимался Бывший.

- Иногда так бывает: чтобы заставить лошадь сдвинуться с места, надо перестать ее тянуть, — философски заметил Маг. – Не замечали?

- А если она погибнет? – тревожно спросил отец.

- Такая не погибнет! – весело уверил Маг. – Если у нее достало сил такую Цитадель возвести, то уж на остальное и подавно хватит! Так что предлагаю всем пойти в свою жизнь. Я вот, например, пошел! Прощайте, граждане!

И Маг зашагал прочь от Цитадели. Чуть помедлив, за ним гуськом потянулись и остальные.

В башне распахнулось окно, и оттуда высунулась обеспокоенная Красавица.

- Эй! Куда вы все? А как же меня спасать? Постойте! Вернитесь! Кого же я теперь ненавидеть буду? Да что же это, на самом деле???

А Маг уже шагал по дороге и насвистывал веселую песенку. Он знал, что иногда достаточно сдаться для того, чтобы победить. Знал он и то, что Победа и Поражение – это две стороны одной медали и часто путаются. И еще – что в этом невероятном Мире вообще все часто выглядит не так, как кажется.

Он в последний раз оглянулся на Цитадель. Ему даже показалось, что знамя на башне было приспущенным, а ворота – распахнуты навстречу Жизни.

Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.

И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с "однажды".
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.

Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит...
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.


*****

Устал. Но все равно свербишь,
Настырный яд, наперекор хотеньям.
Как будто душу подгрызает мышь.
Душа живет под солнечным сплетеньем.

Казалось, что она парит везде
И незаметно нам ее передвиженье.
И почему теперь я знаю, где
Ее точнейшее расположенье?

И почему она
В иные времена
Как бы растворена в потоке ровной воли?
Как будто нет ее. И лишь в минуты боли
Я знаю: есть душа и где она.

David Nevue - Sweet dreams and starlight

Альт:
А тогда я жил в голубой стране,
Где рисунок елочкой на стене,
Где табачный дух укрощал вполне
Заводной будильник на восемь сорок.
Где я вечно искал свой второй носок,
За окном был чахлый сырой лесок,
Поднималось солнце наискосок
И срывалось капельками спросонок.

За окном был двор, не весьма широк,
Находил носок, но терял шнурок.
Где-то в кухне скучно скулил щенок,
Толстобокий, нежный по кличке Басик.
Я работал, спорил с набитым ртом,
Нынче вроде кажется - о пустом.
На любой "сейчас" отвечал: "Потом
не случится." Впрочем, не ошибался.

Не смотрел назад, не писал числа,
И волна лениво меня несла,
Пусть не руки-крылья,но два весла,
Правым греб, а левым, видать, табанил.
Что терял - терял, что имел - имел.
Собирал открытки с чужих земель,
А однажды утром я сел на мель.
И увидел море. А вот тебя не...

Скрипка:
А меня не увидел. А я была
Я была уключиной у весла,
Я пером в подушке твоей спала,
Как в метро у входа замерзший нищий.
Я вела подсчеты твоим ночам,
Ты ворчал, молчал, головой качал
Ты читал каких-то Дидро и Ницше,
А меня, конечно, не замечал.

Но в ушах всё музыка вьет круги,
Ты считал, что встал, мол, не с той ноги,
Ты глотал глюкозу и анальгин
Извинялся, плеер носил в кармане.
Это я пою, это я свищу,
Твоему бесстыжему январю,
Твоему горячему сентябрю,
Твоему апрелю, июню, маю.
Отзовись, услышь меня, говорю.

А не то я когда-то тебя поймаю,
И тогда уж точно не отпущу.

Альт:
...И увидел море. И серый пирс.
Деревянный спуск на ветру скрипит с
Еле слышным моцартовским прононсом.
А за ними медный сосновый бор,
И волна щекочет меня по носу.
Ударяя теплой ладонью в борт.

Я стоял и думал, что я живой...
...Переход с октябрьской-кольцевой,
А потом по рыжей куда-то в центр...
Тонкой стрелкой в небо уткнулась церковь
С рыжеватой девичьей головой.

Я не буду о море, я не возьмусь,
У меня слова превращают в муть
Я вдыхаю море в больную грудь
И оно царапает по пустому.
Потому что сколько ни плачь с листом,
Ты не станешь ничьим пророчеством,
Потому что слова короче стон.
Потому что море короче стона.

Потому что время дрожит на мушке
И еще, конечно же, потому, что...

Скрипка:
Потому что дурак, потому что хам,
Потому что веришь своим стихам,
Потому что дно подставляешь струям.
Потому что тебя затоптали там,
На твоей Октябрьской, в дым и хлам,
И ботинком хрустнули по подструнью.
И тележкой съездили по колкам.

И теперь не страшен ни твой оскал
Ни смешок дрожащий, ни как к вискам
Ты больным
тонкопалую тянешь руку.
Всё что было солнцем - уходит в воду.
И теперь ты вечно пребудешь водой
Время, как кольцевая, идет по кругу.
Потому что плохо меня искал.

У тебя осталась одна струна -
Голубая, смешная твоя страна,
И кривые елочки и стена,
И осколки дождика по карнизу.
И пока ты с ней - я обречена,
И бела с тобой и с тобой черна.
Я не в силах сыграть этот нежный призвук,
Этот низкий, бархатный колокольчик.
Без которого, видимо, не закончить
И навряд ли стоило начинать.

- Время! Вре-мя!!! Ну где же это чертово Время???

- Ну, я Время. Чего орешь?

- Чего ору, чего ору! Надо, вот и ору! Ты почему меня не лечишь?

- Я? А с какой стати? Я тебе что, доктор, что ли?

- У меня душа – вдребезги! Одни осколки!

- Ну, давай, замету, что ли… Могли бы и сами убраться, да уж ладно. Все, видишь, чисто стало, я потекло дальше.

- Куда? Куда??? А внутри?

- Чего внутри?

- Так это… Внутри тоже надо убраться! Душа же изранена!!!

- Ну так лечи ее, свою душу!

- А ты? Говорят же – «время лечит»???

- Врут. Или ошибаются. Время затягивает, заносит песком. «Пыль веков» — слышал такое? Накидаю сверху, не видно будет… А под этим – все та же рана. Еще и загноится, чего доброго.

- Ну так ты же должно лечить?

- Как, скажи на милость? Аспирином? Мазью Вишневского? Клизмой? Как лечить-то?

- Ну, стирать воспоминания… Очищать от груза прошлого… Растворять старые обиды… Расставлять все по полочкам? Разве нет?

- Ох, и халявщики вы, хомо сапиенсы! Все вам должен кто-то прийти и что-то сделать. А чего бы самим не попробовать?

- Что попробовать?

- Очиститься от груза прошлого, растворить старые обиды, расставить все по полочкам. Словом, употребить Время – то есть меня! – с максимальной пользой! Покопаться в себе, навести в душе порядок, понимаешь…

- Ну ты что!!! Туда же больно лезть!!! Там сплошная рана, до сих пор кровоточит!!!

- Знаешь что? Кровоточат те раны, которым все время покоя не дают! Тревожат их почем зря. Ты зачем себе раны растравляешь?

- Я??? Я не растравляю! Оно само!

- Само ничего не происходит. Все время имеется некто, совершающий действия. Или бездействия. Вот ты какие действия совершаешь, чтобы раны залечить?

- Ну… Стараюсь об этом пореже вспоминать. Не думать. Не допускать подобных ситуаций.

- Это каких же?

- Ну, не влюбляться… Меня же любовь ранила!!!

- А любви-то хочется, небось?

- Хочется… Только боюсь. Уж очень она больнючая, эта любовь!

- Любовь не больнючая. Это рана твоя больнючая. А ты ее, наверное, еще и обидами растравляешь? И гневом напитываешь?

- Нет, ты что! Все давно забыто, прощено, отпущено!

- А вот и врешь! Было бы забыто-прощено-отпущено – не болело бы! Где болит – там нарыв, где нарыв – там гнойник, где гнойник – там подавленный гнев, на себя или на других, а чаще – и то, и то. Имей в виду: себя обмануть можно, Время не обманешь. Я все вижу и все учитываю.

- Ну скажи, Время, как можно простить предательство? Или измену? Или смертельное оскорбление? Это же было, было?

- Ага, вот именно, БЫЛО. То есть осталось в прошедшем времени. Там, далеко. А ты уже в этом моменте. Тут все по-другому. И ты уже другой. Закаленный прошлым опытом, вооруженный знаниями и умениями.

- Но память-то, память, ее никуда не денешь?

- А зачем ее девать??? Она на то и дана, чтобы не наступить на те же грабли еще раз. Чтобы на этот раз все получилось по-другому. Опыт-то тебе на что был дан???

- Ага, вон как… Ну, предположим. А вот скажи, Время, куда девать этот багаж? Ну, предательство, измену, оскорбления? Ведь оно из прошлого так и тащится, так и высовывается!

- Для того и высовывается, чтобы с ним разобрались, проанализировали и отпустили. Кончай обижаться! Понимаешь, обиды – это такая штука едкая, они все равно что соль на рану, не дают ей заживать, будоражат.

- А как не обижаться-то, если обидно?

- Обидно, потому что в точку! В болевое место, значит! Если тебя это не касается – чего тебе обижаться? Так, отскочит, как от стенки горох.

- Предательство отскочит?

- И предательство отскочит. Потому что его не существует.

- Как не существует???

- А никак не существует. Просто тебе чей-то выбор активно не нравится, неудобен он тебе, неприятен, вот ты и голосишь: «Ах, меня предали!». А вообще-то – просто какую-нибудь игрушку отобрали.

- Ах, как у тебя все просто получается! «Игрушку», видите ли! А если ты на эту «игрушку» полжизни положил???

- Ну, и кто ж тебя заставлял? Зачем полжизни на одну игрушку тратить? Ведь с течением времени все меняется, одно уплывает, другое появляется… Время изменчиво, знаете ли… И Мир изменчив. Потому что я – одна из характеристик Мира.

- И что из этого следует, я никак не пойму?

- Скажи спасибо тому, кто тебя предал или обидел, за то, что вырвал тебя из застоя, внес изменения, заставил двигаться. Никогда не говори: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Опасно это – мгновения останавливать. Время не ждет! Застой – это смерть. Движение – это жизнь.

- Так, выходит, тебе рану нанесли, а ты еще и в ножки кланяться должен?

- Да никто никому ничего не должен. Хочешь – обижайся и страдай, раны свои углубляй. Не хочешь – поклонись и дальше иди себе спокойно, сохраняя душевное равновесие. Как пожелаешь, так и сделаешь.

- Слушай, Время! А ты правда не лечишь? А то знаешь, мне вот как-то уже вроде легче стало…

- Это потому что ты сам уже кое-что по полочкам разложил. Как в магазине. Или нет, как в краеведческом музее. А я, Время – экскурсовод. «Обратите внимание, в этой витрине мы можем видеть древние Обиды, буквально еще до новой эры. Извлечены почти целенькими, засушены, классифицированы, переданы в дар Музею. А на этом стенде Сосуд Скорби, в настоящее время он пустой, хотя при раскопках был полон под завязку. Вот эта жуткая тварь в свое время обитала в районе человеческого позвоночника, называется Чувство Вины. Теперь оно в виде чучела хранится в нашем музее… Идем к следующему экспонату. Бюст Тирана, был низложен и свергнут в Новые Времена. Галерея портретов Изменщиков Коварных, как видите, их немного, последний был давно, потому что династия быстро пришла в упадок после Первой Позитивной Революции». Ну и так далее. А у входа, на почетном месте, портрет основателя и хозяина Музея, то есть тебя, и золотая табличка с твоим именем. Как тебе такой расклад?

- Слушай, Время, а ты, оказывается, креативное! И с чувством юмора!

- А как же! Без креатива и юмора с вами, серьезными, долго не протянешь… А я вот от начала веков существую, и ничего, не иссякаю!

- Значит, ты говоришь, что я все время зря обиды копил?

- Ясно дело, зря! Нужен тебе такой склад боеприпасов замедленного действия? От них же фон похлеще радиационного! Всю жизнь отравляет. Так что прости всех от души – и освободись.

- Знаешь, мне уже как-то даже и хорошо. Только вот осадок какой-то остался… Вроде как себя отругать хочется – чего ж это я раньше не догадался тебя спросить?

- Осадок – это Осуждение. Брось немедленно себя осуждать! Всему свое Время. Значит, раньше готовности не было, А сейчас нормально, дозрел. Ладно, бывай! Мне двигаться надо, а то пока я тут с тобой калякаю, для кого-то, может, Время остановилось.

- Да, конечно! Надо – значит надо. Спасибо за науку. Очень ко времени этот разговор случился. А то глупостей всяких во мне было понапихано – мама не горюй!

- Ничего. Это не страшно. Глупость – детская болезнь. Сам увидишь, со временем пройдет…

По аллее, усыпанной желтыми осенними листьями, понурив голову и сосредоточив взгляд на кончиках своих супермодных сапожек, шла женщина. Молодая, красивая, но очень расстроенная.

- Чуда не произошло… — думала она. – Почти два года… Почти два года встреч, свиданий, разговоров, мечтаний и надежд. И вот – все. Конец. Я не понимаю! Ведь он сказал, что любит меня, но вместе нам не быть. Господи, почему так? Почему это случилось именно со мной??? Ну почему, почему, почему??? Это несправедливо. Ты слышишь, Господи, ты не прав!!!

- Ну и чего так голосить? – раздался Глас Небесный. Негромко так раздался, совсем рядом. – Может, и не прав. Я тоже имею право на ошибку. Давай, разберемся…

Женщина вскинула голову, испуганно отпрянула, готовая убежать, но остановилась – вид человека, возникшего перед ней на только что пустой аллее останавливал, завораживал, словно бы приковывал ее к месту. Хотя – чего там было особенного? Немолодой мужчина, с редкими волосами на круглой макушке, в очках, в сером плаще – на бухгалтера похож или на завхоза. Но свет, свет! Какой-то от него необычайный свет шел, мягкий и добрый. Сильный свет, почти сияние.

- В чем разберемся? – на всякий случай уточнила она.

- В том, что чуда не произошло. Что твой любимый больше не с тобой. Что два года псу под хвост. Что ты ничего не понимаешь. Так?

- Откуда вы знаете? – недоверчиво спросила она. – Я же не говорила вслух? Точно не говорила!

- Я все знаю, — сообщил он. – Даже то, чего ты сама не знаешь. Или знаешь, но не хочешь видеть. Я всевидящ и всемогущ, потому что я Бог, и я существую.

- А доказательства? – еще подозрительнее спросила она.

- Никаких доказательств, — заулыбался он. – В меня можно только верить. С теми, кто верит, я разговариваю. Люблю, знаешь ли, поговорить! Ну, а кто не верит – вот Бог, а вот порог. Я не настаиваю.

- Ладно, давайте, поговорим, — решилась она. – Бог так Бог. В конце концов, что я теряю? Да ничего. Все, что могла, я уже потеряла.

- Ну, без потерь нет и приобретений, — заметил Бог. – Неоценимый опыт всегда останется с тобой. Да еще смотря что считать потерей! С какой стороны посмотреть.

- Да тут с какой стороны не смотри… — безнадежно махнула рукой женщина. – Действительно, два года отношений. Такие чувства! Я же просто с ума от любви сходила!!! И что случилось, что?!

- Ваши отношения зашли в тупик, — подсказал Бог. – А из тупика только один выход – там же, где и вход. Так ты выйди, посмотри на ситуацию со стороны! Иногда очень полезно бывает!

- Не могу я со стороны, я же внутри ситуации! – с отчаянием произнесла женщина. – Замкнутый круг какой-то.

- Неправда, я этот замкнутый круг уже разомкнул, — хмыкнул Бог. – Просто ты не хочешь этого увидеть и признать. Но финальный разговор уже произошел, все точки и прочие знаки препинания расставлены, решения приняты, отношения завершены, финита ля комедия!

- Как это жестоко! – горько упрекнула женщина. – А еще говорят, что Господь милосерден! За что ты меня так?

- Исключительно из милосердия, — добродушно ответил Господь. – Чтобы спасти твою бессмертную душу. Я всегда исхожу из этих побуждений.

- Ничего себе «спасти»! – горестно всплеснула руками женщина. – Да у меня душа просто разрывается! Болит и плачет! Вот-вот Богу душу отдам.

- Мне не надо, я не возьму, — энергично замотал головой Бог. – У тебя душа незрелая, рано ей еще на Небеса. Ты здесь усовершенствуйся сначала, а уж потом, может, и сподобишься.

- Да я не тороплюсь, — согласилась женщина. – Только почему незрелая? Я вроде давно созрела, а душа – нет, что ли? Разве так бывает?

- Да сплошь и рядом! – развел руками Бог. – Иной раз человек уже и дозрел, и перезрел, а душа все еще трудиться не хочет. Вот и приходится стимулировать к росту через боль. Когда больно – живое существо сразу шевелиться начинает.

- Мне больно, — подтвердила она. – Мне очень, очень больно! Я не понимаю! Ведь ты же Бог, на все воля твоя? И без твоего разрешения ничего не происходит, так?

- Истинно так, — скромно подтвердил Господь.

- Ну ведь ты же нас свел? Познакомил? Дал нам любовь? Подарил эти чудесные два года?

- Свел. Познакомил. Дал. Подарил. Целых два года! Ну и чем ты недовольна? – искренне недоумевая, глянул на нее Господь.

- Так зачем же подарки отбирать? – обиженно спросила она. – Надо же быть последовательным!

- А в чем я непоследователен? – очень удивился Бог. – Что от меня еще-то требовалось?

- Ну… чтобы мы поженились и были вместе! – выпалила она.

- А я тут причем??? Чего ж вы сами не поженились и не вместе? – спросил Господь.

- Чего не поженились? А то ты не знаешь! Мы познакомились – я замужем, он женат. Потом между нами возникла страсть, мы встречались, потом как-то раз он предложил бросить семьи и сойтись – но я не решилась, почему-то испугалась. Потом, через время, я передумала, сказала: «Ну ладно, давай», но уже он не захотел. Тоже испугался. Но я бы и так встречалась, мне все равно, если есть любовь! Но чуда не произошло…

- А какого чуда ты, собственно, хотела, душа моя? – задал вопрос Бог. – Что для тебя было бы чудом?

- Чтобы мы были вместе и никогда не расставались, — не задумываясь, ответила она.

- Знаешь, у меня все просто устроено! Если людям суждено быть вместе – они будут вместе. Ведь Любовь побеждает все! Она не зависит ни от времени, ни от расстояний, ни от людской молвы. Любовь – это сила, сметающая все преграды. Где есть Любовь, там нет страхов. А ты сама говоришь: ты испугалась, он испугался. Чего, как ты думаешь?

- Но ведь у нас были семьи! – стала защищаться она. – Это же не так просто – бросить все, налаженный быт, привычных супругов, уйти в неизвестность! Да как еще родные и друзья отнесутся? А ты бы не боялся?

- А я никогда не боюсь, — ответил Бог. – Делаешь – не жалей, жалеешь – не делай. Принцип у меня такой. И у вас тоже… Если не решились – значит, были сомнения. Не Любовь это у вас была, стало быть!

- Но как же не любовь??? – возмущенно запротестовала женщина. – Вы знаете, какое чувство сильное??? Да мы просто проросли друг в друга! Да мы жить друг без друга не могли!

- Но живете же? – деликатно заметил Господь. – Это, душа моя, не любовь у вас была. Зависимость. Проросли – это плохо, приходится вручную разделять. Чтобы не задушили ненароком партнера своей безудержной «любовью».

- Но это же так и положено, чтобы двое любящих людей сплелись в единое целое! – возразила она. – Для того половинки и встречаются!

- Ох, и путаница у тебя в голове, — попенял Бог. – Кем это, интересно, такое положено? Уж точно не мной! Я за то, чтобы не подпирали друг друга, а двигались в одном направлении. А про половинки ты мне вообще не говори! У вас на момент встречи уже были половинки. Так что какие-то «четвертинки» получились, ты не находишь?

- У нас были неудачные браки, — сжала губы она.

- Ага, знаю. Вы так и считали. А отношения строить в семье вам лень было и неохота. Как у вас тут в одной песне поется, «вот и встретились два одиночества».

- Ерунда. Мы не были одинокими. У меня – муж, у него – жена.

- А чего ж вы друг к другу-то кинулись любви искать? Значит, в семьях не хватало? Ну скажи, что это не так!

- Так. В общем, так и есть.

- Вот видишь… Вы искали спасения – ты у него, он у тебя. Каждый думал, что другой ему даст то, чего у него нет – Любви.

- Ну да, а разве как-то по-другому бывает? – неуверенно спросила она.

- Эх, душа моя, да ты сама посуди: ну как можно дать другому то, чего у тебя нет? Ты сначала в себе это взрасти, а уж потом тебе самой делиться захочется.

- Вот если бы мы стали жить вместе, я бы, может, и взрастила! С его помощью… Только вот все разрушилось, и мне больно, больно, больно! Почему мне так больно?

- Для того, чтобы ты захотела наконец-то исцелиться, — очень серьезно ответил Бог. – Не тебе одной больно. Его жене тоже больно – он же ее предал. Я вижу, как она плачет и думает, что она делала не так. Твоему мужу очень больно. Ранено его мужское самолюбие. Теперь он решил, что все женщины одинаковы, и им нельзя доверять. И не говори мне, что вы сумели сохранить тайну своей связи – для душ тайн не существует. Детишкам – и твоим, и его – знаешь как больно? Для них потерять родного человека – травма на всю жизнь. Мама и папа для них как единое Божество, а тут половинка уходит… Мужчине твоему бывшему тоже больно. Ему-то каково было рваться между ею и тобой, ты подумала?

- А что, я должна была еще и о других думать? Мне и самой не сладко было! А они взрослые люди, должны отвечать за свои поступки. И если он ко мне сбегал, значит, жена его сама виновата – плохо держала!

- Не суди, да не судима будешь. Уж сколько веков внушаю вам такую простую истину, а вы все никак не усвоите.

- Да не сужу я! – всхлипнула женщина. – Просто мне сейчас очень плохо. И обидно. Такая боль!

- Вот и хорошо, что боль, — ласково погладил ее по спине Господь. – Пока больно – ты не успокоишься, будешь средства исцеления искать, разные способы пробовать. А в процессе, глядишь, и поймешь, что я не со зла тебе эту боль дал, а для твоего же блага. Чтобы ты внимание обратила: не в порядке тут у тебя, есть душевный изъян, поправить надо.

- А что для этого надо делать? – спросила женщина.

- Перестать обвинять других, сетовать на меня и на судьбу. Разобраться в себе. Почему именно с тобой это случилось, для чего? И копить в себе Любовь! Сначала метаться перестанешь, потом плакать не захочешь, потом глаза распахнутся, а там, глядишь, и просветление на тебя снизойдет. Засияешь!

- А как это – копить Любовь?

- Принимать все как благо. Не брать, а дарить. И благодарить не за то, что будет, а за то, что есть. Вот тогда и начнут чудеса случаться, одно за другим. Поверь мне, я знаю, что говорю. Я ж стар, как Мир!

Она вдруг тихо заплакала, спрятав лицо в ладошки. Ох, как же она устала от этой выматывающей гонки за чудом – чудом, которого так и не произошло. Бог стоял рядом и гладил ее по плечам, и она чувствовала, как от него разливается что-то очень мягкое, очень доброе, окутывающее и баюкающее, невероятно приятное. «Наверное, это и есть Любовь», — подумала она.

- Я есть Любовь, — шепнул он ей на ухо. – Я тебя люблю, дитя мое.

И она расслабилась, успокаиваясь, затихая, и даже улыбка появилась на ее губах. А когда она пришла в себя и открыла глаза – рядом никакого мужчины уже не было, только по аллее быстро удалялся сгусток света, и был он похож на упавшую звезду.

Ей было странно: плохо, но в то же время хорошо. Была в ней еще боль – но теперь была и надежда. «Нельзя дать то, чего у тебя нет», — вспомнила она слова своего случайного собеседника. Наверное, у него было очень много Любви, и он ею поделился. А теперь ей предстояло приумножить Любовь, чтобы делиться с другими.

«Мне будет трудно, но я справлюсь, — подумала она. – Он же говорил, что разговаривает с теми, кто в Него верит? И, пожалуй, я ошибалась, думая, что чуда не произошло…».

«Ты и есть чудо, дитя мое! А я всегда с тобой», — шепнул ей Глас Небесный так явственно, как будто Господь стоял у нее за плечом. Да собственно, Он и стоит там всегда, наставляя на Путь Света каждого, кто умеет слушать и слышать.