(из цикла «Непридуманные рассказы»)

 

Предыдущие здесь

здесь

 и здесь

 

Ленинский разрез глаз

 

Помню, меня послали на Всесоюзный слёт комсомольских оперативных отрядов в Москву.

 

 

Я тогда была дружинницей и описывала их работу в своих передачах на радио.

 

 

За это меня награждали отгулами, почётными грамотами и однажды послали на этот слёт-семинар дружинников Черёмушкинского района Москвы, посвящённый какой-то круглой дате ВЛКСМ.

 

 

вот такое у меня было удостоверение

и такой значок

 

В слёте принимали участие посланцы 14 городов СССР и 16 районов Москвы. С утра до вечера шли пленарные заседания.

 

 

Выступали представители милиции, юристы, комсомольские активисты. Голова трещала от бесконечных докладов по обмену опытом, от бесчисленных цифр, сводок, информаций. Как вдруг...
Словно свежим ветром повеяло с трибуны. Ещё не вникая в смысл сказанных слов, я нутром почувствовала их неординарность, какую-то остроту, нешаблонность мысли. Я подняла глаза на оратора.

 

 

Он был похож на молодого Володю Ульянова. Такого, каким его обычно изображали в старых фильмах: с узким разрезом умных глаз, с характерным чуть лукавым прищуром. Потом оказалось, что и звали его тоже Володей.

 

 

Этот ленинский разрез глаз свёл меня с ума. Тогда ведь мы ничего плохого не ведали про Ленина. Актёры, создававшие его образ, всегда казались образцом высочайшего интеллекта. Я не могла отвести глаз от лица этого комсомольского вожака. Мне виделся на нём отсвет великой ленинской мысли.

 

 

Вечером был банкет в одном из молодёжных кафе.

 

 

Я на нём имела такой бешеный успех, как никогда в жизни: ни в Сочи, ни на дискотеках, ни на вечерах поэзии. Возможно тут сыграло роль то, что меня ошибочно представили корреспондентом радиостанции «Юность». Я, конечно, не стала разубеждать.
Меня наперебой приглашали танцевать, звали за чужие столики, порывались рассказывать как журналисту свои жизненные истории. Я всё ждала, когда же Он пригласит меня. Он действительно пригласил, хотя далеко не сразу. Танцевал молча. Совсем рядом в полумраке поблёскивали его узкие ленинские глаза. В конце танца он с улыбкой и лёгким поклоном вручил мне свою визитку. Вернее, вложил её мне в карман блузки. И с достоинством вернулся к своему столу. Он знал себе цену.
Весь вечер эта визитка жгла мне левую грудь. Казалось, она засела в самом сердце. В гостинице я долго её изучала. Там был указан домашний адрес. На следующий день после занятий я, как сомнамбула, поехала по этому адресу. Отыскала дом, вычислила его окошко на шестом этаже. Оно светилось, как тёплая звёздочка.

 

 

Я села на лавочку напротив и смотрела на это окно, как на мавзолей. Комсомольский лидер с ленинским взглядом, вождь всех времён и народов и Господь Бог слились для меня в единый священный образ.

 

 

Подъезд гостеприимно распахивал двери, то и дело призывно хлопала дверца лифта. Но войти туда казалось кощунством. Я сидела на скамейке, заносимая осенним листопадом, смотрела в недосягаемое окно, и душа моя творила внутри себя какую-то неведомую бессловесную молитву. А может быть, это были стихи, только в своём глубинном, зачаточном состоянии.

 

 

В последний день слёта мой тайно боготворимый Вожак пригласил весь наш актив к себе в гости — отметить расставание. Он оказался секретарём комсомольской организации какого-то престижного института. А мать его работала в ЦК. В тот день она была в командировке, и вся квартира была в нашем распоряжении.
Мы веселились, танцевали, ели что-то наспех приготовленное, пили что-то, купленное по дороге. Но я всё это как-то смутно помню. Помню африканские маски на стенах. Тогда это был крик моды.

 

 

Подлинники картин. Стеллажи книг с именами иностранных авторов, которых я не знала. Я чувствовала, что это чужой, недоступный мне мир, недосягаемый, как то окно, в которое я глядела.
Где-то уже глубокой ночью все наконец угомонились, устали и легли спать. Кто где, кто на креслах, кто на стульях. В комнате была большая тахта, на ней могло поместиться человек семь.

 

 

Мы легли на неё вповалку, естественно, в одежде. Вообще, ничего такого не было. Всё было чисто, честно, по-комсомольски. Лежали вплотную, как сельди в бочке, нельзя было даже шевельнуться, чтоб не столкнуть соседа.

Совсем рядом на подушке была его щека. На неё падал лунный свет из окна.

 

 

Он спал, как ребёнок. Чуть вздрагивали ресницы. Такой близкий, доступный. Но между нами была пропасть.

 

 

Я молила Бога, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

 

 

Потом всякий раз, когда видела на экране молодого Ульянова-Ленина, я вспоминала того московского мальчика, и у меня сладко ёкало сердце.

 

 

Прошли годы. Я прочла «Архипелаг Гулаг». Открылись ужасные факты, связанные с именем вождя. Разоблачения в его злодействах следовали одно за другим. Я возмущалась, кипела праведным гневом, диссидентствовала, как и все нормальные люди. Но где-то в тайных глубинах души брезжило то юное, крутолобое, умноглазое лицо с ленинским прищуром, и я ничего не могла с ним поделать. Мне было больно, словно я предавала в себе что-то святое.

 

 

Как-то я прочла строки Пастернака:

 

И разве я не мерюсь с пятилеткой,
не падаю, не подымаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой
и с тем, что всякой косности косней?

 

Стихи были, конечно, совсем о другом. Но для меня они были как раз об этом.

 

 

 

Ман тул нохс метинам

 

 

Так по-таджикски звучит «я тебя люблю». Так получилось, что впервые я услышала эти слова не по-русски, а по-таджикски.
В нашей группе на филфаке учился один парень. Не помню, как его звали, а фамилия была Емелин. Она ему очень шла. Емеля, пустомеля, Емелька. Мы так его и звали. Он был болтун и врун, но очень безобидный. С ним было легко и просто, как с подружкой. Девчонки забывали, что он парень, и в его присутствии могли подтянуть чулки, говорить какие-то откровенные вещи. Он был застенчивый, как девочка, чуть что — заливался краской и убегал.
Приближался экзамен по зарубежной литературе. Учебников, книг в библиотеке не хватало, и у нас с Емелькой оказался один на двоих «Декамерон».

 

 

Читать его с ним было невозможно. Как только доходило до каких-то непристойных описаний — а они там на каждом шагу — Емелька краснел и выбегал из комнаты. Фактически книжку я читала одна.

 

 

Потом мы подружились. Вместе убегали с лекций, устраивались работать почтальонами. Дома у Емельки была собака по кличке Гнида. Когда я захотела её погладить, она прокусила мне вену.

 

 

У врача потребовали справку о здоровье собаки. Гнида оказалась здоровой. Просто слегка ненормальной, как и её хозяин.

 

 

Однажды мы сидели рядом на лекции, и вдруг Емелька сказал мне вполголоса: «ман тул нохс метинам».
- Что это? - заинтересовалась я.
- Так я тебе и сказал! Это по-таджикски.
- Ну скажи, что?
- Не скажу.
Любопытство меня распирало. Я чувствовала: что-то здесь кроется.
- Скажи!
- Никогда.
- А я вот возьму да и спрошу у таджиков! «Ман тул нохс метинам», - я повторила вслух, чтобы не забыть.
- Нет! Ты этого не сделаешь! - Емелька был в ужасе.
На другой день в восемь утра я уже была у таджикского общежития, предвкушая открытие тайны. Но у входа маячила долговязая фигура Емельки. Он был здесь уже с семи часов. И успел предупредить всех таджиков, чтобы они мне ни в коем случае ни-че-го не говорили.
«Да что ж это такое? - терялась я в догадках. - Какое-нибудь страшное ругательство? На него вроде непохоже..»
Я пытала Емельку, пока он не сдался.
- Хорошо, - сказал он. - Я скажу. Нет, напишу. Только ты прочти не сейчас, а через 20 минут.
Прикрывая листок рукой, он накорябал на нём свой перевод. И опрометью выбежал из аудитории.

 

 

Ибрагим

 

Мы познакомились в поезде. Моя подруга организовала турпоездку в Ульяновск с группой студентов «По ленинским местам».

 

 

Сейчас даже странно — чего мы там забыли?
Ибрагим сразу стал за мной ухаживать. Но ухаживал так тонко, деликатно и ненавязчиво, что я даже не сразу это заметила. Просто стоило мне чего-нибудь захотеть — окно там открыть, или поесть, или кофтой укрыться — я не успевала даже подумать, как оно уже у меня было. Ибрагим предупреждал каждое моё желание.
В купе он всех развлекал, смешил. Ночью он упал с верхней полки. И продолжал как ни в чём ни бывало спать на полу, укрытый одеялом.
- Ибрагим, тебе, наверное, неудобно? - хохотали девчонки.
- Да нет, ничего, спасибо.
Как-то я встретила его в городе. Я шла в библиотеку за какой-то нужной мне книгой. Ибрагиму было со мной по пути. Нужной книги не оказалось, но он сказал, что у него есть знакомая библиотекарша, у неё она наверняка есть. Мы пошли в его библиотеку. Там тоже не оказалось. Ибрагим вспомнил третье место. Уж там-то точно! Мы ходили весь день.
Потом он достал эту книжку и принёс мне домой. Мы стали встречаться.
Ибрагим был внешне некрасив. Даже страшен. Он был маленький, кривоногий, почти горбатый, с непомерно большой головой. Но глаза были умные, как у Джигарханяна.

 

 

Подруги меня осуждали вслед:
- Выберет себе кого пострашнее и хо-о-дит...
Емелька ревниво смеялся: «Ибрагим-оглы!» (Как раз шёл сериал «Угрюм-река»).

 

 

Ибрагим был настоящий друг. Однажды он пришёл ко мне в последний день перед экзаменом. Я проволынила все предыдущие дни и теперь в панике не знала, что делать. Выучить всё это было уже физически невозможно.
- Уходи, не до тебя.
Ибрагим деловито собрал все невыученные билеты, усадил меня за стол и стал методически штудировать со мной учебники. Он читал мне вслух и требовал повторить. Поправлял. Разъяснял. Заставлял отвечать на вопросы. К двенадцати ночи все билеты были выучены.
Вообще он был очень умён. Много читал. Он открыл мне Окуджаву (помню, как он прекрасно читал: «пока земля ещё вертится...»), Гамзатова, Кулиева, Вознесенского. Пачками носил мне книги и никогда не просил вернуть. Он восхищался моими стихами. Когда я показала ему их, он схватил эту тетрадку и куда-то с ней умчался, читал друзьям.
Мне не хочется про это вспоминать, но я поступила с ним гадко. Однажды мы шли с Ибрагимом по студенческому городку.

 

 

Вдруг я увидела мальчика, в которого была влюблена. Он меня ещё не видел, я заметила его первой. Мне стало неприятно, что он увидит меня с Ибрагимом. Я оторвалась от него, как будто иду сама по себе, - и пошла навстречу этому мальчику. Он тоже заметил меня, мы остановились поговорить. Он думал, что я одна. И сказал: «У меня есть полчаса перед новой парой. Погуляем?» И я с радостью с ним пошла. Ибрагим, как оплёванный, остался один. Он стоял и растерянно глядел мне вслед.
Весь день у меня на душе скребли кошки. Я была уверена, что он мне этого никогда не простит. Вдруг — звонок. В дверях Ибрагим с огромным букетом сирени — наломал во дворе.

 

 

Я стала извиняться:
- Понимаешь, так нехорошо получилось, ты прости, пожалуйста...

 

 

 

 

- Ах, это? Да о чём ты! Я как раз друга встретил, мы пошли с ним пивка попить.

 

 

Сколько деликатности, чуткости, благородства было в этой душе. Я тогда этого ещё не понимала.
Вскоре до меня дошёл слух, что Ибрагим всем говорит, что он на мне женится. Называет своей невестой.
- А меня он спросил? - возмутилась я. - Нужен он мне больно. Пусть теперь только попробует придёт.
Ему передали мои слова. Больше он не пришёл. Я часто вспоминаю о нём с грустной нежностью.

 

 

 

Продолжение здесь

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/171593.html