Начало здесь

Федерико Гарсиа Лорка... Сын Андалузии и сын человечества. Он был поэтом, бродягой, актёром, фантазёром, музыкантом, живописцем. Причём между словом и кистью, музыкой и жестом у него не было чётких границ, его искусству присущ синкретизм, свойственный фольклору.
Но Лорка - не только гениальный поэт и драматург. Есть ещё нечто, неразрывно связанное с его творчеством, с трудом обозначаемое словами. Это — неотразимо притягательная личность Лорки. Хорошо сказал об этом Пабло Неруда: «Федерико Гарсиа Лорка был подобен щедрому, расточаемому добро духу. Он впитывал и дарил людям радость мира, был планетой счастья, жизнелюбия. Простодушный и артистичный, одинаково не чуждый космическому и провинциальному, необыкновенно музыкальный, робкий и суеверный, лучащийся и весёлый, он словно вобрал в себя все возрасты Испании, весь цвет народного таланта, всё то, что дала арабско-андалузская культура, он освещал и дарил благоуханием, точно цветущий жасминовый куст, всю панормаму той Испании, какой — боже мой! - теперь уже нет».
Его называли «солнечным юношей», для которого жизнь была «радостью вопреки всему» и который однако каждый час, каждую минуту ощущал рядом свою смерть.

 

Это моя любимая фотография Лорки. Таким он был в жизни: открытым, щедрым, дарящим радость своим присутствием.

 

Иду по садам вечерним,
в цветы одетым,
а грусть я свою, наверно,
оставил где-то...

Апрель, ты несешь нам звезды,
вешние воды,
зажги золотые гнезда
в глазах природы!

 

 

«Радость вопреки всему»

 

«Федерико был праздником» - в этом единодушны все, кому посчастливилось видеть его. Кто-то замечательно сказал о нём: «Рядом с ним вы перестаёте ощущать жару или холод. Вы ощущаете только одно: Федерико». Луис Бонюэль, испанский кинорежиссёр, друг Лорки, говорил, что среди людей, которых ему довелось встретить в жизни, Федерико занимает I место. При этом подчёркивал: «Я говорю не о его театре и поэзии — я имею в виду его самого. Он сам был шедевром».

 

Лорку любили не только за стихи: сердца людей откликались ему, как откликаются рассвету, дождю, луне, солнцу. Щедрость, с какой душа его раздаривала себя, казалась естественным, природным даром. Но это было не так. Или не совсем так. С детства он рос задумчивым, замкнутым, мучительно застенчивым. Бывал подавленным и молчаливым.

 

Но это видели только самые близкие.

Он рано понял одну мудрую вещь: радости надо учиться. Надо растить её в себе. В одну из самых горестных и тяжёлых минут Федерико писал другу: «Будь радостен! Это нужно и должно — быть радостным... Измученный душевной борьбой и доведённый до предела — любовью, грязью, мерзостями, я остаюсь верен моему правилу — радость вопреки всему». И ещё ему принадлежат такие замечательные слова: «Самая печальная радость — быть поэтом. Всё остальное не в счёт. Даже смерть».

 

Федерико Гарсиа Лорка родился 5 июня 1898 года

 

 

неподалёку от Гранады в посёлке Фуэнте-Вакерос, в самом благодатном краю Андалузии — в Веге.

 

О, где-то затерянное селенье
в моей Андалузии слёзной...

 

Среди суровых каменистых гор эта долина была настоящим оазисом — там цвёл миндаль, золотились апельсины и лимоны, зеленели грядки лука и чеснока. Всё это оживёт потом в стихах будущего поэта, в которых ощущаешь почти языческую веру в волшебство буйной андалузской природы, где «яблоко — завязь соблазна», где «распутством пьяного лета рождён виноград мясистый», где «айва золотится кожей»...

 

Август. Персики и цукаты
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.

 

И смеется тайком початок
смехом желтым, как летний зной.
Снова август. И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.

 

 

Символично название посёлка, в котором родился Лорка — Фуэнте-Вакерос, что означает «источник пастухов коровьих стад» или «пастуший ключ». И в своих стихах и песнях поэт будет не раз использовать мотивы крестьянского фольклора. Вот одна из таких песен: «Жёлтая баллада».

Поёт Наталья Горленко:

 

 
На горе, на горе высокой
деревцо стоит зелёное.
Пастух проходит своей дорогой…

 

Протянулись оливы сонные
Далеко в поля раскалённые.
Пастух проходит своей дорогой…

 

У него – ни собак, ни стада,
И ни посоха, и ни друга.
Пастух проходит…

 

Он растаял, тень золотая,
Без следа исчез в поле дальнем.
Своей дорогой.

 

(Наталья Горленко - гражданская жена Окуджавы - в окуджавском  посте я довольно подробно пишу о ней - давно специализируется на творчестве Лорки. Все песни, которые я здесь привожу (их будет пять, за исключением одной песни Е. Камбуровой) - её собственные. Я ещё не встречала более совершенного и глубокого проникновения в поэзию Лорки, чем у неё, более тонкого и красивого исполнения. Песен этих нет в Интернете, публикуются мной впервые, из собственных записей).
 

В настоящее время Фуэнте-Вакерос - это не совсем маленький район, включающий в себя собственно деревню, небольшие близлежащие Педро Руис и Санта Фе, и Эль Маринете – старинную мучную мельницу, от которой остались лишь руины.

 

 

 

Дом Лорки - сейчас музей, в котором постарались сохранить ту обстановку, которая была изначально:

 

 

 

 

 

Вначале была музыка

 

Отец Лорки был состоятельным арендатором, мать — сельской учительницей.

 

 

Первым впечатлением детства для мальчика была музыка.
Началось это с песен, которые пел под гитару отец. С романсов и колыбельных, которые пели ему служанки, девушки из простых деревенских семей, разбудившие в нём, по его признанию, «душу поэта». Была у Федерико и своя Арина Родионовна — няня Долорес, о которой он часто с благодарностью вспоминал. Одарённым сочинителем песен был двоюродный дед Лорки Бальдомеро Гарсиа — таких народных поэтов-певцов в Испании называли хугларами.

 

Федерико научился петь раньше, чем говорить. Мелодия у него предшествовала понятию, эмоциональное восприятие — логике. Может быть, этим отчасти объясняется такая непринуждённость его искусства, - казалось, оно рождается в таких глубинах бытия, куда не проникает сознание. Поэт очень высоко ценил эту внутреннюю мелодию. В детстве он был одержим музыкой.

 

Ему снились удивительные сны — из одних звуков. Он даже по улицам ходил, подчиняясь ритму звучащей в нём музыки: если внутри пелось торжественное адажио, он шёл по дороге медленно и степенно, когда же начиналось престо фуриозо — нёсся сломя голову.

 

Федерико брал уроки у Антонио Сегуры, ученика Верди.

 

  Федерико обучает сестру Исабель нотной грамоте

 

Уже в юности он выступал на эстраде как многообещающий пианист, исполнял Моцарта, Бетховена, Шумана, Шопена.

 

Говорят, даже некоторые из его стихов были созданы за роялем (подобное можно вспомнить об А. Белом, Б. Пастернаке). В 19 лет — в том же возрасте, что и Пастернак, Лорка решал для себя нелёгкий вопрос: кем быть — профессиональным музыкантом или поэтом? В 19 лет им была написана и опубликована статья «Правила в музыке», где он отстаивает стихийность творчества, неподчинённость его никаким правилам и законам. Но даже эту музыковедческую статью Лорка пишет языком поэта. Так выбор был предопределён. Поэзия сама его выбрала.

 

Сын воды

 

В 1909 году семья Лорки переезжает в Гранаду.

 

Это город, где, по его выражению, «две реки, 80 колоколен, 4 тысячи оросительных каналов, 50 источников, тысяча и один фонтан и 100 тысяч жителей». Отец определяет Федерико в церковную школу, но тот целые дни предпочитал проводить на гранадских улицах. Он бродил по площадям и переулкам Гранады, впитывая в себя древнюю красоту этого города.

 

 

 Читает Давид Аврутов:

 

 

Колоколам Кордовы
зорька рада.
В колокола звонкие
бей, Гранада!

 

Колокола слушают

из тумана
андалузские девушки
утром рано

и встречают рассветные

перезвоны,
запевая заветные
песни-стоны.

 

Все девчонки Испании
с тонкой ножкой,
что на звездочки ранние
глядят в окошко

и под шалями зыбкими

в час прогулки
освещают улыбками
переулки.

Ах, колоколам Кордовы
зорька рада,
ах, в колокола звонкие
бей, Гранада!

(«ЗАРЯ»)

 

Главное, что поразило Лорку в этом городе — постоянный звук льющейся воды, как бы висевший в воздухе. Вода журчала в канавках, громко плясала в фонтанах, плескалась в берега текущих по городу рек — Дарро и Хениль, со всех сторон что-то булькало, капало, хлюпало, шуршало по листьям, и всё это сливалось в ровный дремотный шум.

 

речка Дарро

 

спускающаяся с гор Сьерра-Невада речка Хениль

 

Мать рассказала Федерико, что своей музыкой воды Гранада обязана древнему племени мавров, которые жили здесь прежде. Это их мастера не только провели в город ледяную воду, сбегавшую с гор Сьерра-Невады, но и заставили её петь, проходя по множеству труб и желобов, хитроумно устроенных таким образом, чтобы получались звуки различной высоты и силы. Это и рождало музыку воды, которой был очарован Лорка. «Моё сердце — это глоточек чистой воды» - писал он в одном из писем. Вода для него — это праматерь всего сущего.

 

...Это кровь поэтов,
которые свои души
оставляют затерянными
среди дорог природы.

 

Лорка называл себя «сыном воды», призванным воспеть «великую жизнь Воды», «размышления и радость воды», её хмельную музыку. И вода запоёт потом в его стихах, чувственная и прекрасная.

Поёт Наталья Горленко:

 

Куда ты бежишь, вода?
К бессонному морю с улыбкой
уносит меня река.
Море, а ты куда?
Я вверх по реке поднимаюсь,
ищу тишины родника.

 

Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...

 

 

- Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.

 

- Юноша с темной кровью,
что в ней шумит не смолкая?

- Это вода, сеньор мой,
вода морская.

 

- Мать, отчего твои слезы
льются соленой рекою?

- Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.

 

 

- Сердце, скажи мне, сердце,-
откуда горечь такая?

- Слишком горька, сеньор мой,
вода морская...

 

А море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.

 

«Баллада морской воды», перевод А. Гелескула

 

 

Silentium

 

В 1914 году Лорка поступает в Гранадский университет на факультет права, литературы и философии.

 

Там он увлёкся поэзией Рубена Дарио, Мануэля Мачадо, Хуана Рамона Хименеса. И сам начал писать стихи. Лорка той поры — пока ещё «немой мальчик». Он ещё не обрёл свой голос в поэзии.
У поэта есть стихотворение с таким названием: ребёнок ищет свой голос в журчанье воды, в стрекотанье кузнечика, поскольку не пришло пока время говорить собственным голосом. Стихи у Федерико были ещё подражательными. Но не писать их он уже не мог.

 

Мальчик искал свой голос,
спрятанный принцем-кузнечиком.
Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках.

 

 

- Сделал бы я из голоса
колечко необычайное,
мог бы я в это колечко
спрятать свое молчание.

 

Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках,
а голос звенел вдалеке,
одевшись зеленым кузнечиком.

 

Песню на стихи Лорки «Silentium» (молчание) поёт Наталья Горленко:

 

Слушай, сын, тишину -
эту мертвую зыбь тишины,
где идут отголоски ко дну.
Тишину,
где немеют

сердца,
где не смеют
поднять лица.

 

Перевод А.Гелескула

 

Поцелуй Бога

 

Младший брат Лорки, Франциско Лорка в своей книге «Федерико и его мир», вспоминая детство, рассказывает, как однажды их застигла гроза, и Федерико вдруг схватился за щёку — сказал, что у него горит щека, - его обожгло искрой от молнии.

 

Потом этот случай отразится в  пьесе  Лорки, где у одного персонажа есть шрам, словно ожог на щеке, потому что его «поцеловала молния». Наверное, он, когда писал это, вспомнил тот случай из детства, когда его самого «поцеловал Бог». Может быть, это был знак свыше?

 

 
Из первых стихотворных опытов Федерико:

 

...Летних дней безумье нисходит на души,
чтобы новой скорби предаться всерьёз,
и оплакать тайну любви обманувшей,
и оплакать то, что воспел Берлиоз.

 

Нас искала полночь, бесшумно ступая,
нас искала стойкая вера сердец,
нас искала долгая радость без края,
нас искала смерть и нашла наконец!

 

Мир стоит на твёрдых и жёстких законах.
Человек — случайность и скучный предмет.
Сон — живая явь мудрецов и влюблённых.
Спящий обретает немеркнущий свет.

 

 

Под этим стихотворением стояла дата 29 июня 1917 года и цифра 1. Франциско утверждает, что это было первое стихотворение Лорки. Позже им туда была дописана ещё одна строфа:

 

Тот же, кто по сумрачным стылым ступеням,
снов не различая, стремится вперёд,
пусть на белом склоне останется белым
и несытый ворон его расклюёт.

 

Юный поэт завершил своё отроческое творение столь выразительным проклятием тем, кто не верит снам.

 

 

Гуляка праздный

 

В 1919 году Лорка переезжает в Мадрид

 

 

и поступает в вольный институт, так называемую Студенческую резиденцию.

 

Это считалось привилегированным научно-исследовательским и учебным заведением, его называли испанским Оксфордом. Здесь формировалось молодое поколение испанской интеллигенции, всесторонне развитое, научно подготовленное и духовно возвышенное. Туда были приглашены на жительство такие знаменитые поэты как Хуан Рамон Хименес и Морено Вилья, там гостили Мигель де Унамуно, Антонио Мачадо, читали лекции Альберт Эйнштейн, Корбюзье, Поль Валери, Луи Арагон. Там Лорка познакомился с Сальвадором Дали и Луисом Бонюэлем.

 

 Лорка и Луис Бонюэль

 

Лорка и Сальвадор Дали

 

Федерико числился сразу на двух факультетах — филологии и философии права, но не проявлял рвения ни на одном из них. Академическим занятиям он предпочитал жизненные университеты: встречи с людьми, общение с друзьями, весёлые пирушки.

 

 

Натура импульсивная и непосредственная, Лорка ненавидел все те пышные хитромудрости, которые создают превратное представление о том, что такое поэт и какой должна быть поэзия.
В нём клокотала могучая жизненная сила, он инстинктивно отвергал всё вымученное, выспренное, ненатуральное, неживое, что не было обнажённой правдой человека. Как в поэзии, так и в жизни.

 

Лорка с братом и сёстрами

 

Люди серьёзные Лорку не принимали всерьёз — он им казался «гулякой праздным».

 

Но, как известно, так у Пушкина именует легкомысленного Моцарта безнадёжно серьёзный Сальери. Тому было невдомёк, что Моцарт творит, то есть работает и в то время, когда "гуляет".
На упрёки Лорка отвечал: «Я не виноват, что моё ощущение мира — это не профессия, а другой у меня нет». И его чрезвычайная ответственность перед своим даром выливалась в безответственность ко всему, что к этому дару не имело отношения.

 

Закоулочники

 

Своими «университетами» Лорка считал ежедневные студенческие сборища в кафе «Аламеда» на площади Кампильо — своего рода клубные заседания.

 

Площадь Кампильо. Здесь было кафе "Аламеда" - теперь в здании кафе модный и дорогой ресторан.

 

Федерико и его друзья облюбовали закуток под лестницей, где помещалось всего 2-3 столика, отгороженных от зала эстрадой. Место стало называться «уголком», «закоулком», а компания - «закоулочниками».

Друзья просиживали там целые вечера, читали стихи, до хрипоты спорили, сочиняли пародии, придумывали всякие розыгрыши, мистификации. Одна из таких мистификаций вошла в историю поэзии наряду с Козьмой Прутковым и Черубиной де Габриак.
Предметом их гордости было изобретение некоего апокрифического поэта Исидора Капдепона. Цель была — разыграть редакции и издательства, которые наводняли свои издания стихами, полными трескучей риторики, высокопарной болтовни, велеречивости.
XIX век был жалким временем для испанской поэзии. Поэтов, которых тогда печатали и превозносили, писавших как в прошлом веке, закоулочники ни в грош не ставили. Стихи Капдепона, (главным автором которых был Лорка), наделённые всеми пороками обветшалого литературного вкуса, были разосланы по всем редакциям. Его напыщенные оды, слезливые элегии и приторные мадриалы были ничуть не хуже множества других, публиковавшихся в журналах и газетах Испании.
В редакциях, не заметив подвоха и не распознав пародии, Капдепона охотно печатали. Вскоре он сделался известным в литературных кругах и его кандидатуру даже выдвинули в Королевскую Академию. Позже, как это обычно бывает, мистификацию разоблачили. Спустя годы, когда Лорка станет известным поэтом, он вновь вспомнит эту юношескую забаву и напишет статьи от имени Капдепона, чтобы высмеять пошлость, риторику и штампы в литературе.

 

Чары бабочки

 

Лорка пробует свой голос и в драматургии. Первая его пьеса «Колдовство» («Злые чары бабочки») была поставлена в мадридском театре «Эслава» в 1920 году. Эту пьесу он выкроил и переделал из стихотворения. Необычным в ней было то, что действующими лицами были насекомые. Сюжет таков: бабочка, повредившая себе крылья, упала в гнездо к полевым тараканам. Они спасли её, вылечили, а младший из тараканов влюбился в чудесную гостью. Как только бабочка смогла вновь летать, она взвилась в небо, а таракан остался на земле с разбитым сердцем.

 

Действовали там Тараканиха-колдунья и злой Скорпион. Мирок насекомых потрясали те же страсти, что и людской род. Это было забавно и трогательно. Лучшее, что было в этой наивной пьесе — ощущение одушевлённой жизни Космоса и понимание того, что Религия Священного Таракана, которому поклоняются букашки — это религия природы, гласящая, что каждому предстоит «стать землёй и водой, лепестком розы и корой дерева». Чуткое ухо может услышать «жалобу воды и жалобу звёзд». Пьеса как бы говорила человеку, чтобы он был смиренным, ибо все равны перед природой, что любовь вспыхивает с одинаковой силой на всех уровнях жизни, что одному и тому же ритму подвластны трепещущий на ветру листок и дальняя звезда, и те же слова, что слышны в журчащем ключе, повторяет море...

 

Лорка создавал новый театр — поэтический. Он считал, что только поэтический театр выдерживает все испытания времени, что за ним будущее. Но это было ещё ново и непривычно для публики. Пьеса с треском провалилась. Такого скандала на премьере мадридские старожилы не помнили с конца прошлого века. Публика была взбешена: им, взрослым людям, предлагали всерьёз вникнуть в переживания всяких там мушек и таракашек!

 

«Я видел звёзды!»

 

В 1921 году выходит в свет первый сборник стихов Гарсиа Лорки. Он назывался просто: «Книга стихотворений». Поэт пробует силы в разных жанрах: элегия, баллада, мадригал, романсы, александрийский стих, импрессионистские зарисовки. Стихи были для Фредерико как бы продолжением внутренне несмолкаемых мелодий, они были необходимы для выражения музыки души, которая звенела, смеялась и плакала в нём, ища выхода.

 

Вот, например, пленительное стихотворение, похожее на детскую сказку и притчу, об улитке, отправившейся путешествовать. (Всё та же тема насекомых).

 

В лесу улитка встречает муравьёв, которые, ругаясь, тащат полумёртвого избитого муравья. За что они его так? - спрашивает она. Муравей объясняет: он видел звёзды. Что это такое — звёзды? Другие муравьи не знают, улитка тоже.

 

 
Дa, - мурaвей отвечaет,
я видел звезды, поверьте.
Я поднялся высоко,
нa сaмый высокий тополь,
и тысячи глaз лучистых
мою темноту пронзили.

 

Тогдa спросилa улиткa: -
Но что же тaкое звезды? -
А это огни, что сияют
нaд нaшею головою.

 

Муравьи возмущены, они считают это нарушением священных вековечных устоев. Как он посмел поднять голову? Его удел ползать по земле. Лодырь. А работать кто будет? И они заявляют дерзкому муравью:

 

Тебя мы убьем. Ленив ты
и рaзврaщен. Ты должен
трудиться, не глядя в небо.

 

Что же он им отвечает? Да всё тоже: «Я видел звёзды!»

 

 

Муравей погибает, заплатив жизнью за мечту.

 

Улиткa, вздохнув укрaдкой,
прочь поползлa в смущенье,
словно пред ней рaскрылaсь
вечность нa крaткий миг...

Тумaн висит нaд полями,
и солнце лучом дрожaщим
по колокольням дaльним
под вечерний звон скользит.

А мирнaя улиткa,
мещaночкa с тропинки,
в смущенье, с тоскою стрaнной,
глядит нa широкий мир.

 

Как это напоминает конфликты самого Лорки с родителями, с педагогами, которые считали, что он должен усердно трудиться, быть как все, а он видел звёзды, и это было для него всего важнее. Он даже в письмах друзьям тогда подписывался: «Неисправимый поэт».

 

Деревья,
на землю из сини небес
пали вы стрелами грозными.
Кем же были пославшие вас исполины?
Может быть, звездами?

 

Ваша музыка - музыка птичьей души,
божьего взора
и страсти горней.
Деревья,
сердце мое в земле
узнают ли ваши суровые корни?

(«ДЕРЕВЬЯ»)

 

 

Ещё несколько моих любимых:

 

Есть в дожде откровенье - потаенная нежность
И старинная сладость примиренной дремоты,
пробуждается с ним безыскусная песня,
и трепещет душа усыпленной природы.

 

Это землю лобзают поцелуем лазурным,
первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
и великая кротость разлита в предвечерье.

 

Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам,
овевает священным дуновением моря,
вызывает внезапно бытие на погостах,
а в душе сожаленье о немыслимых зорях,

 

роковое томленье по загубленной жизни,
неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
и страдание плоти, где таится угроза.

 

В этом сером звучанье пробуждается нежность,
небо нашего сердца просияет глубоко,
но надежды невольно обращаются в скорби,
созерцая погибель этих капель на стеклах.

Эти капли - глаза бесконечности - смотрят
в бесконечность родную, в материнское око.

 

 

И за каплею капля на стекле замутненном,
трепеща, остается, как алмазная рана.
Но, поэты воды, эти капли провидят
то, что толпы потоков не узнают в туманах.

 

О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,
дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,
дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,
ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!

 

О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях
души светлых ручьев, незаметные росы.
Нисходя на равнины, ты медлительным звоном
открываешь в груди сокровенные розы.

 

 

Тишине ты лепечешь первобытную песню
и листве повторяешь золотое преданье,
а пустынное сердце постигает их горько
в безысходной и черной пентаграмме страданья.

 

В сердце те же печали, что в дожде просветленном,
примиренная скорбь о несбыточном часе.
Для меня в небесах возникает созвездье,
но мешает мне сердце созерцать это счастье.

 

О мой дождь молчаливый, ты любимец растений,
ты на клавишах звучных - утешение в боли,
и душе человека ты даришь тот же отзвук,
ту же мглу, что душе усыпленного поля!

(«Дождь»)

 

 

Мне так страшно рядом
с мертвою листвою,
страшно рядом с полем,
влажным и бесплодным;
если я не буду
разбужен тобою,
у меня останешься
ты в сердце холодном.

 

Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.

 

В твоем ожерелье
блеск зари таится.
Зачем ты покидаешь
меня в пути далеком?
Ты уйдешь - и будет
рыдать моя птица,
зеленый виноградник
не нальется соком.

 

Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.

 

И ты не узнаешь,
снежный мотылек мой,
как пылали ярко
любви моей звезды.
Наступает утро,
льется дождь потоком,
и с ветвей засохших
падают гнезда.

 

Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.

 

(«Ночная мелодия»)

 

 

Я прянул к телефону, словно к манне
небесной среди мертвенного зноя.
Пески дышали южною весною,
цвел папоротник в северном тумане.

 

Откуда-то из темной глухомани
запела даль рассветною сосною,
и как венок надежды надо мною
плыл голос твой, вибрируя в мембране.

 

Далекий голос, нежный и неверный,
затерянный, затихший дрожью в теле.
Такой далекий, словно из-за гроба.

Затерянный, как раненая серна.
Затихший, как рыдание в метели.
И каждой жилке внятный до озноба!

 

Перевод А. Гелескула

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post223132902/