Начало здесь.

"У меня большое горе"

В 1934 году из ссылки возвращается друг юности Марии Петровых Виталий Головачёв. Мария разводится из-за него с мужем Петром Грандицким. Это было нелегко, потому что он был ей глубоко предан.
Через два года Петровых выходит замуж за Виталия Головачева, с которым была знакома с 1925 года. Это был очень талантливый человек. Хороший пианист, поэт, знал много иностранных языков. В 1937 году у них родилась дочь Арина. Но недолгим было их счастье. Вскоре Головачева арестовывают вторично и отправляют в Медвежьегорск, в Соликамские лагеря.

 

 

Мария остаётся одна с ребёнком на руках. Любовь к дочери — единственное, что спасало и давало силы жить.

Когда на небо синее
Глаза поднять невмочь,
Тебе в ответ, уныние,
Возникнет слово: дочь.

 

О, чудо светлолицее,
И нежен и высок,-
С какой сравнится птицею
Твой легкий голосок!

 

Клянусь - необозримое
Блаженство впереди,
Когда ты спишь, любимая,
Прильнув к моей груди.

 

Тебя держать, бесценная,
Так сладостно рукам.
Не комната - вселенная,
Иду - по облакам.

 

И сердце непомерное
Колышется во мне,
И мир со всею скверною
Остался где-то вне.

 

Мной ничего не сказано,
Я не сумела жить,
Но ты вдвойне обязана,
И ты должна свершить.

 

Быть может мне заранее,
От самых первых дней,
Дано одно призвание -
Стать матерью твоей.

 

В тиши блаженства нашего
Кляну себя: не сглазь!
Мне счастье сгинуть заживо
И знать, что ты сбылась.

 

 

Потом — война. Эвакуация — в Чистополь, городок в Татарии, который оставит след в её душе и в стихах.

 

 

Город Чи́стополь на Ка́ме…
Нас дарил ты, чем богат.
Золотыми облаками
Рдел над Камою закат.

 

Сквозь тебя четыре ве́тра
Насмерть бились день и ночь.
Нежный снег ложился щедро,
А сиял — глазам невмочь.

 

Сверхъестественная сила
Небу здешнему дана:
Прямо в душу мне светила
Чистопо́льская луна.

 

И казалось, в мире целом
Навсегда исчезла тьма.
Сердце становилось белым,
Сладостно сходя с ума.

 

Отчуждённостью окраски
Живо всё и всё мертво́ —
Спит в непобедимой сказке
Город сердца моего.

 

Если б не росли могилы
В дальнем грохоте войны,
Как бы я тебя любила,
Город, поневоле милый,
Город грозной тишины!

 

Годы чудятся веками,
Но нельзя расстаться нам —
Город Чистополь на Каме,
На́ сердце горящий шрам.

 

 

С мужем Мария больше никогда не встретится. В 1942 году он умрёт от голода в лагере. А она вопреки всему всё надеялась, ждала, не хотела верить. И спустя ещё год, в 43-ем, писала:

 

Не нынче ль на пороге,
От го́ря как в бреду,
Я почтальону в ноги
С мольбою упаду...

Возможно ль быть несчастней?
Я жду тебя весь год,
Как смертник перед казнью
Помилованья ждет.

 

 

«У меня большое горе...» Песня на стихи М. Петровых Светланы лебедевой:

 

 

У меня большое горе
И плакать не могу.
Мне бы добрести до моря,
Упасть на берегу.

 

Не слезами ли, родное,
Плещешь через край?
Поделись хоть ты со мною,
Дай заплакать, дай!

 

Дай соленой, дай зеленой
Золотой воды,
Синим солнцем прокаленной,
ГорячЕй моей беды.

 

Я на перекресток выйду,
На колени упаду.
Дайте слез омыть обиду,
Утолить беду!

 

О животворящем чуде
Умоляю вас:
Дайте мне, родные люди,
Выплакаться только раз!

 

Пусть мольба моя нелепа,
Лишь бы кто-нибудь принес, -
Не любви прошу, не хлеба, -
Горсточку горючих слез.

 

Я бы к сердцу их прижала,
чтобы в кровь мою вошло,
Обжигающее жало,
От которого светло.

 

Словно от вины тягчайшей,
Не могу поднять лица...
Дай же кто-нибудь, о дай же
выплакаться до конца,

 

До заветного начала,
До рассвета на лугу...
Слишком больно я молчала,
Больше не могу.

 

 

«Любовь, о любовь, ты опять, опять!..»

 

Самое прекрасное в творчестве Марии Петровых — это её любовная лирика. Мало кто из современных поэтов сравнится с ней в умении выразить переживания любящего сердца. Это и мечта о любви, и радость встречи, и отчаянье разлуки, прямодушие признания и горечь оттого, что любовь угасает, оплакиванье умершего возлюбленного и ещё множество разных оттенков, фаз, коллизий любви запечатлено в её стихах.

 

Любовь, о любовь, ты опять, опять!
Следя за губами твоими,
я против желанья начну повторять
такое чужое имя.

 

О стыд! Мне бы надо глаза отвести
от пламени этих глаз
и — сил не хватило. Сердце, прости,
жажда замучит нас.

 

Люби меня. Я тьма кромешная.
Слепая, путанная, грешная.
Но ведь кому, как не тебе,
Любить меня? Судьба к судьбе.

Гляди, как в темном небе звезды
Вдруг проступают. Так же просто
Люби меня, люби меня,
Как любит ночь сиянье дня.

Тебе и выбора-то нет:
Ведь я лишь тьма, а ты лишь свет.

 

 

По стихам Петровых можно было бы обучать науке чувств, если бы таковая существовала. Своей бескомпромиссностью, трагизмом внутренней жизни, силой характера, нравственной чистотой её лирическая героиня напоминает героинь Достоевского:

 

Ты отнял у меня и свет и воздух,
И  - хочешь знать,  где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру?

Ну что же, я тебе отвечу, милый?
Растоптанные заживо сердца
Отчаянье вдруг наполняет силой,
Отчаянье без края, без конца.

 

Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я — камень на твоем пути.
Ты можешь камень обойти.

Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал,
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал.

 

Но разве счастье взять руками голыми? -
Оно сожжет.
Меня швыряло из огня да в полымя
И вновь - об лед,

И в кровь о камень сердца несравненного, -
До забытья...
Тебя ль судить, - бессмертного, мгновенного,
Судьба моя!

 

Её лирике свойственна психологическая контрастность, резкость деталей, максимализм оценок.

 

Я равна для тебя нулю.
Что о том толковать, уж ладно.
Все равно я тебя люблю
Восхищенно и беспощадно,

И слоняюсь, как во хмелю,
По аллее неосвещенной,
И твержу, что тебя люблю
Беспощадно и восхищенно.

 

 

Эти её неповторимые интонации:

 

- Но в сердце твоем я была ведь?- Была:
Блаженный избыток, бесценный излишек...
- И ты меня вытоптал, вытравил, выжег?...
- Дотла, дорогая, дотла.

 

А вот стихотворение, которое Евтушенко включил в свой фолиант «Строфы века»:

 

Развратник, лицемер, ханжа…
От оскорбления дрожа,
Тебя кляну и обличаю.
В овечьей шкуре лютый зверь,
Предатель подлый, верь не верь,
Но я в тебе души не чаю.

 

 

Вот стихотворение, в котором с неподражаемой простотой и достоинством выражена невозможность принять оскорбительность угасшей любви, суррогат её, непереносимость равнодушия любимого, прикрываемого притворной нежностью:

 

Что же это за игра такая?..
Нет уже ни слов, ни слез, ни сил...
Можно разлюбить - я понимаю,
но приди, скажи, что разлюбил.

 

Для чего же эти полувзгляды?
Нежности внезапной не пойму.
Отвергая, обнимать не надо.
Разве не обидно самому?

 

Я всегда дивлюсь тебе как чуду.
Не найти такого средь людей.
Я до самой смерти не забуду
Беспощадной жалости твоей...

 

Ещё одна песня о любви: «За что же изничтожено...» Поёт Светлана Лебедева:

 

За что же изничтожено,
Убито сердце верное?
Откройся мне: за что ж оно
Дымится гарью серною?

 

За что же смрадной скверною
В терзаньях задыхается?
За что же сердце верное
Как в преисподней мается?

 

За что ему отчаянье
Полуночного бдения
В предсмертном одичании,
В последнем отчуждении?..

 

Ты все отдашь задешево,
Чем сердце это грезило,
Сторонкой обойдешь его,
Вздохнешь легко и весело...

 

«Ты думаешь - правда проста? »

 

В её любовной лирике — ни извечной женской игры, ни лукавства, она поразительна открыта и прямодушна. Мария Петровых не любила недомолвок, она была прямым человеком.

 

Да, я горжусь, что могла ни на волос
Не покривить ни единой строкой,
Не напрягала глухой мой голос,
Не вымогала судьбы другой.

 

Это было её жизненным и творческим принципом. «Однажды, - пишет А. Гелескул, - в разговоре о чьих-то стихах — нехитрых, но для интересности запутанных, Мария Сергеевна обронила: - Я всё-таки люблю, когда пишут прямо». Пастернак называл это «прямым назначением речи». Речь не о понятности, граничащей с примитивом, а о жизненной важности, нешуточности, весомости сказанного.
Нередко поэты нарочно что называется мутят свою воду, чтобы она казалась глубже. Мария Петровых не только нисколько не мутит её, но старается сделать как можно прозрачнее. Она стремится обнажённо и честно выражать правду своей души. Отсюда столь характерный для неё аскетизм поэтической формы.

Читает Мария Петровых:

 

Ты думаешь - правда проста?
Попробуй, скажи.
И вдруг онемеют уста,
Тоскуя о лжи.

 

Какая во лжи простота,
Как с нею легко,
А правда совсем не проста,
Она далеко.

 

Ее ведь не проще достать,
Чем жемчуг со дна.
Она никому не под стать,
Любому трудна.

 

Ее неподатливый нрав
Пойми, улови.
Попробуй хоть раз, не солгав,
Сказать о любви...

 

Как будто дознался, достиг,
Добился, и что ж? -
Опять говоришь напрямик
Привычную ложь.

 

Тоскуешь до старости лет,
Терзаясь, горя...
А может быть, правды и нет -
И мучишься зря?

 

Дождешься ль ее благостынь?
Природа ль не лжет?
Ты вспомни миражи пустынь,
Коварство болот,

 

Где травы над гиблой водой
Густы и свежи...
Как справиться с горькой бедой
Без сладостной лжи?

 

Но бьешься не день и не час,
Твердыни круша,
И значит, таится же в нас
Живая душа.

 

То выхода ищет она,
То прячется вглубь.
Но чашу осушишь до дна,
Лишь только пригубь.

 

Доколе живешь ты, дотоль
Мятешься в борьбе,
И только вседневная боль
Наградой тебе.

 

Бескрайна душа и страшна,
Как эхо в горах.
Чуть ближе подступит она,
Ты чувствуешь страх.

 

Когда же настанет черед
Ей выйти на свет, -
Не выдержит сердце: умрет,
Тебя уже нет.

 

Но заживо слышал ты весть
Из тайной глуши,
И значит, воистину есть
Бессмертье души.

 

И в жизни она была такой же, как в поэзии. Её аскетичный быт — монашеская, почти стерильная чистота комнатки, похожей на строгую келью, где не было ни одной лишней, суетной вещи. Ни одной безделушки. Не было примет пребывания женщины в этом доме.
Она не любила и не умела наряжаться, не признавала моды: в середине 40-х годов ходила в шляпке 20-х. При всём её женском обаянии ей было свойственно гордое пренебрежение к элегантности (что роднило её с Цветаевой). Но при всём том она была истинной женщиной, способной увлечь, разбивать мужские сердца. Но женщиной, всегда возвращавшейся в своё гордое одиночество, говоря словами Цветаевой - «гетто избранничества», где не было места ни малейшему компромиссу ни в чём. Ни в стихах, ни в быту, ни в любви.

 

 

«Назначь мне свиданье»

 

И лишь однажды она не смогла совладать с собой, со своими принципами. Это было новое, захватившее её чувство. Любовь к человеку женатому, известному, талантливому. Это был Александр Фадеев.

 

 

Последняя любовь Марии, любовь счастливая, тайная, мучительная, запретная, трагически оборвавшаяся с его смертью.
Из воспоминаний Михаила Ардова: «В те годы мне приходилось регулярно общаться с Марией Сергеевной, и я могу засвидетельствовать, что именно доброта и ум были ее самыми характерными качествами. Так и вижу ее — невысокую, худую (хочется сказать — субтильную), с вечно дымящейся папиросой в откинутой правой руке…
Мы, двадцатилетние, смотрели на нее с некоторым изумлением. Нам было известно, что она отвергла любовные домогательства Мандельштама и что у нее был роман с Александром Фадеевым — именно ему Петровых посвятила свои стихи «Назначь мне свиданье…» В ту пору я и мои товарищи еще ничего не понимали в жизни, но уже чуть-чуть разбирались в литературе и мысленно сравнивали «Разгром» и «Молодую гвардию» с «Египетской маркой» и «Четвертой прозой»…» (Михаил Ардов, «Новый Мир», 1999, №5)

 

 

Стихотворение «Назначь мне свиданье…» А. Ахматова назвала «шедевром русской любовной лирики 20 века». Оно было написано в 1953 году в городе Дубулты, где влюблённые провели несколько незабываемых дней.

 

 

Раз услышав, это стихотворение забыть уже невозможно. Оно поразило и Ахматову, и Лидию Чуковскую, и Маршака — всех, кто его слышал, тем, что голос автора звучит в нём запредельно высокой нотой (то, что давалось только перу Цветаевой). Начиная где-то с середины, стихотворение движется вверх, вверх и вверх, буквально измучивая читателя, и там, на самом верху, где стих уже обрывается в слёзы, там и у читателя обрывается дыхание. Приходится делать физическое усилие, чтобы перевести дух и начать следующую строчку. Как после всхлипа. Такое вот единство ритма, дыхания и души.

 

 

Назначь мне свиданье
на этом свете.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье
в том городе южном,
Где ветры гоняли
по взгорьям окружным,
Где море пленяло
волной семицветной,
Где сердце не знало
любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окрайнам,
Меж домиков тесных,
по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки
сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной...
Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?..
Числа я не знаю,
но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.

Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном...
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю:
назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье,
хотя б на мгновенье,
На площади людной, под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье...
Хотя бы в последний мой смертный час
назначь мне свиданье у синих глаз.

 

 

Эти стихи обладают какой-то магической силой заклинания. Петровых раскрывается в них бесстрашно, безоглядно, исповедально. Да, «ни ахматовской кротости, ни цветаевской ярости». Характер иной, причём не стесняющийся своей инакости, и даже где-то вступающий в скрытую полемику со своими знаменитыми товарками. Если Цветаева бросает призыв: «Тебе — через сто лет», предпочитая несовершенству сегодняшнего возлюбленного — идеальность будущей читательской души, то перед Марией Петровых такой выбор не встаёт:

 

 

Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим...

 

В этом трижды повторенном «пока ещё» - отчаянное чувство конечности жизни, хрупкости земного бытия. Она больно ощущает бесповоротность и окончательность смерти. И если Цветаева свободно чувствует себя в воображаемом царстве небытия, смерть любимого не пугает её, - она пишет письма Рильке на тот свет («с Новым годом, светом, краем, кровом»), она как бы не видит большой разницы между тем и этим светом («жизнь и смерть давно беру в кавычки, как заведомо пустые сплёты»), то Марию Петровых ужасает эта «бездна, развёрстая вдали», она со страхом вглядывается в неё:

 

И небо в нелюдимых звёздах,
чужая, нежилая жуть...

 

 

Она земная, она хочет любить здесь, на земле, человека из плоти и крови.

Давно я не верю надземным широтам,
Я жду тебя здесь за любым поворотом,—

Я верю, душа остается близ тела
На этом же свете, где счастья хотела,

На этом, где всё для нее миновалось,
На этом, на этом, где с телом рассталась,

На этом, на этом, другого не зная,
И жизнь бесконечна — родная, земная...

 

 

 

«Он всех любил»

 

Любил ли он Марию?
Из интервью с Т. Жирмунской: «Фадеев её (Петровых) любил? - Он всех любил».
А. Фадеев был женат тогда на актрисе Ангелине Степановой, воспитывал её сына от предыдущего брака и их общего сына Мишу (который первым обнаружил отца мёртвым).

 

Ангелина Степанова

В 1942 году он встретил и увлёкся Маргаритой Алигер, которая через год родила от него дочь Машу.

 

Маргарита Алигер

 

Мария Алигер (Энценсбергер), дочь Фадеева

 

Маша была очень похожа на отца и в какой-то степени повторила его судьбу. Выйдя замуж за немецкого поэта Ганса-Магнуса Энценсбергера, она покончила с собой в Лондоне в 1991 году.

Маргарита Алигер тоже писала стихи, навеянные жизнью и разлукой с любимым, и в них мы встречаем образ тех же незабываемых «синих глаз»:

 

… И впервые мы проснулись рядом
смутным утром будничного дня.
Синим-синим, тихим-тихим взглядом
ты глядел безмолвно на меня.

 

***
Светлые, прозрачные глаза
твёрдости остывшего металла…
Не о вас ли много лет назад,
смолоду я думала, мечтала?

Поздно мне пришлось вас повстречать,
да и посветили вы мне скупо…
Что же, мне об этом закричать?
Зарыдать? Не стоит. Поздно. Глупо.

 

Не хочу сказать, что Фадеев «на голубом глазу» обманывал всех трёх женщин, он сам был очень увлекающимся человеком, но как-то не по себе, когда видишь одинаковые даты под стихами о счастливой взаимной любви и у Алигер, и у Петровых, и при этом те же даты на снимках, где он запечатлён счастливым семьянином.

 

 

«Горе навалилось каменной доской...»

 

Весной 1956 года Александр Фадеев застрелился.

 

 

Мария Петровых очень тяжело пережила эту смерть.

 

Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!

 

Иль попросту жить я устала,
И ждать, и любить, не любя...
Всё кончено. В мире не стало —
Подумай! — не стало тебя.

 

У неё целый цикл стихотворений, датированных 1956-57 годом, которые условно можно было бы озаглавить «На смерть любимого». Стихи эти настолько непосредственны и непроизвольны, что кажется, будто возникли без ведома автора — созрев, сами разбили скорлупу и вырвались на свободу. Как всхлип, как крик, как стон.

 

Мы рядом сидим.
Я лицо дорогое целую.
Я голову глажу седую.
Мне чудится возле
какая-то грозная тайна,
А ты говоришь мне,
что все в этой жизни случайно.
Смеясь, говоришь:
- Ну а как же? Конечно, случайно.-
Так было во вторник.
И вот подошло воскресенье.
Из сердца вовек не уйдет
этот холод весенний.
Тебя уже нет,
а со мною что сталось, мой милый...
Я склоняюсь над свежей твоею могилой.
Я не голову глажу седую -
Траву молодую.
Не лицо дорогое целую,
А землю сырую.

 

 

Эти стихи чем-то близки русским песням, народным плачам, причитаниям.

 

У твоей могилы вечный непокой,
Приглушенный говор суеты людской.

Что же мне осталось, ангел мой небесный!
Без тебя погибну в муке бесполезной.
Без тебя погибну в немоте железной.

Сердце истомилось смертною тоской.
Горе навалилось каменной доской.

 

 

Песню на стихи Марии Петровых поёт Светлана Лебедева:

 

Ты думаешь, что силою созвучий
Как прежде жизнь моя напряжена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Их нет во мне, я как в гробу одна.

Ты думаешь — в безвестности дремучей
Я заблужусь, отчаянья полна.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Звезда твоя, она и мне видна.

Ты думаешь — пустой, ничтожный случай
Соединяет наши имена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Я — кровь твоя, и я тебе нужна.

Ты думаешь о горькой, неминучей,
Глухой судьбе, что мне предрешена.
Не думай так: мяте́тся прах летучий,
Но глубь небес таинственно ясна.

 

Она очень долго не могла забыть его, привыкнуть к мысли, что его уже нет. В стихотворении «Ты не становишься воспоминаньем...» писала:

 

Мне верилось, что это лишь начало,
Что это лишь преддверие чудес,
Но всякий раз, когда тебя встречала,
Я словно сердцу шла наперерез…

И я ещё живу, ещё дышу,
Ещё брожу одна по тёмным чащам,
И говорю с тобою, и пишу,
Прошедшее мешая с настоящим…

Ты был моей любовью многолетней,
А я — твоей надеждою последней,
И не нашла лишь слова одного,
А ты хотел его, ты ждал его,

Оно росло во мне, но я молчала,
Мне верилось, что это лишь начало.

 

Я шла, не видя и не понимая
Предсмертного страданья твоего.
Я чувствовала светлый холод мая,
И ты со мной, и больше ничего…

 

О как тебя я трепетно касалась!
Но счастье длилось до того лишь дня,
Пока ты жил, пока не оказалось,
Что даже смерть желаннее меня.

 

К твоей могиле подойду,
К плите гранитной припаду.
Здесь кончился твой путь земной,
Здесь ты со мной, ты здесь со мной.

Но неужели только здесь?
А я? А мир окрестный весь?
А небо синее? А снег?
А синева ручьев и рек?

А в синем небе облака?
А смертная моя тоска?
А на лугах седой туман?..
Не сон и не самообман:

Когда заговорит гроза,
Вблизи блеснут твои глаза -
Их синих молний острия...
И это вижу только я.

 

 

Посмотрите великолепный видеоклип на стихи Марии Петровых. Читает и поёт Светлана Крючкова. 

 

"Не отчаивайся никогда..."

 

Судьба Марии Петровых — отражение судеб многих и многих интеллигентов нашей страны, по которым тяжёлым катком проехалась безжалостная эпоха.

 

Судьба за мной присматривала в оба,
Чтоб вдруг не обошла меня утрата.
Я потеряла друга, мужа, брата,
Я получала письма из-за гроба... -

 

пишет она в стихах 60-х годов. И этот пристрастный, жестокий «присмотр судьбы» лежит на всей поэзии Петровых, придавая ей трагический накал. Жизнь летела под откос, крошилась под ударами судьбы, утекала, как вода в песок. Что помогло ей не сломаться, нравственно не погибнуть, а выстоять? Стоицизм, свойственный её человеческой природе? Моральные понятия, заложенные в детстве? Вера в Бога? Ответственность за судьбу дочери? Да, всё это, вместе взятое, но главным противовесом, «спасательным кругом» была поэзия, творчество, слово, которое более всего другого — более любви, дружбы, долга — давало силы жить.

 

Никто не поможет, никто не поможет,
Метанья твои никого не тревожат;
В себе отыщи непонятную силу,
Как скрытую золотоносную жилу.

 

Она затаилась под грохот обвала,
Поверь, о, поверь, что она не пропала,
Найди, раскопай, обрети эту силу
Иль знай, что себе ты копаешь могилу.

 

Пока ещё дышишь - работай, не сетуй,
Не жди, не зови - не услышишь ответа,
Кричишь ли, молчишь - никого не тревожит,
Никто не поможет, никто не поможет...

 

Жестоки, неправедны жалобы эти,
Жестоки, неправедны эти упрёки, -
Все люди несчастны и все одиноки,
Как ты, одиноки все люди на свете.

 

Не отчаивайся никогда,
Даже в лапах роковой болезни,
Даже пред лицом сочтённых дней.
Ничего на свете нет скучней,
И бессмысленней, и бесполезней,
Чем стенать, что зря прошли года.
Ты ещё жива. Начни сначала.
Нет, не поздно: ты ещё жива.
Я не раз тебя изобличала,
И опять ключами ты бренчала
У дверей в тайницу волшебства.

 

Мне кажется, такие стихи надо всем переписать, выучить и повторять, как молитву, как заклинание в трудную минуту. Когда-то одному священнику в лагере помогли выжить строки Ахматовой, когда тот хотел покончить с собой. В последнюю минуту кто-то вложил ему в руку листок с переписанными строчками:

У меня сегодня много дела:
надо память до конца убить.
Надо, чтоб душа окаменела.
Надо снова научиться жить.

 

Стихи Петровых — тоже из этой категории — спасающих, удерживающих на краю. Но они зовут не к окаменению души — хотя так, возможно, и легче, - а к возрождению, восстанию из пепла («...что б ни было — отмучайся, но жизнь сумей сберечь»).

 

 

«Уж лучше бы мне череп раскроили...»

 

Нет, она не была «железной леди», а живой женщиной, часто жалующейся в стихах на житейские невзгоды, утраты и разочарования. Отчаяние бывало так велико, что, казалось, не вмещалось в сердце и выплёскивалось в стихи.

 

Уж лучше бы мне череп раскроили,
Как той старухе, — в кухне, топором,
Или ножом пырнули, или, или…
А этих мук не описать пером...

 

Ужаснусь, опомнившись едва, -
Но ведь я же родилась когда-то.
А потом? А где другая дата?
Значит, я жива еще? Жива?

 

Как же это я в живых осталась?
Господи, но что со мною сталось?
Господи, но где же я была?
Господи, как долго я спала.

 

Господи, как страшно пробужденье,
И такое позднее - зачем?
Меж чужих людей как привиденье
Я брожу, не узнана никем.

 

Никого не узнаю. Исчез он,
Мир, где жили милые мои.
Только лес еще остался лесом,
Только небо, облака, ручьи.

 

Господи, коль мне еще ты внемлешь,
Сохрани хоть эту благодать.
Может, и очнулась я затем лишь,
Чтоб ее впервые увидать.

 

После долгих лет разлуки
В летний лес вхожу с тревогой.
Тот же гул тысячезвукий,
Тот же хвойный сумрак строгий...

Здравствуй, лес! К тебе пришла я
С безутешною утратой.
О, любовь моя былая,
Приголубь меня, порадуй!

 

Утрат было столько, что хватило бы на несколько жизней. Смерть любимого:

 

Не от жестокости — из милосердья
ты за собой позвал меня в тот час,
в тот страшный час твоей, нет, нашей смерти,
соединившей, разлучившей нас.

Я ненавижу смерть.
Я ненавижу смерть.
Любимейшего я уж не услышу…
Мне  б за него и день и ночь молиться:
О жизнь бесценная, умилосердь
Неведомое, чтобы вечно длиться!
Я ненавижу смерть.

 

Тоска по нерождённому сыну:

 

Мой сын, дитя моё родное, —
Чьей мы разлу́чены виною?
Никто, мой друг, не виноват.
Мой сын, моё дитя, мой брат,
Моё сокровище, мой враг,
Моё ничто, мой светлый мрак…
Как странно, как бесчеловечно,
Что ты в душе моей навечно.

 Мучительная размолвка с дочерью уже под конец жизни:

 

«У меня к тебе двойственное отношение…»
В этих словах, что сказала мне ты, —
Мой конец, ибо в них от тебя отрешенье
И последнее чувство слепой пустоты.

Я грешна пред тобой. Если можешь — прости.
Я молюсь за тебя, чтобы стала счастливой,
Чтоб надежды сбылись… ну а след мой найти
Не пытайся. Прощай. Разминулись пути.
Буду замертво жить. Буду жить терпеливо.

 

В 1976 году у дочери Арины родилась Настя, Мария во внучке души не чаяла. Остро встал квартирный вопрос. Вернее, дочь его так остро поставила, что Петровых жаловалась Инне Лиснянской при встречах и по телефону на грубые скандалы, учиняемые дочерью.

 

Неужели вот так до конца
Будем жить мы, друг другу чужие?
Иль в беспамятстве наши сердца?
Всё-то думается: не скажи я

Слов каких-то (не знаю каких!) —
Не постигло бы нас наважденье,
Этот холод и мрак отчужденья,
Твёрдый холод, объявший двоих.

 

Начались хлопоты, которых Мария ужасалась, да и переезжать ей никуда не хотелось, но ради дочери и внучки готова была сделать всё, что в её силах. Лиснянская ездила с ней в СП, просила, умоляла, хлопотала... Не знаю, помирились ли они, или так и ушла она с болью в сердце.

В лютую зиму 1979-го Петровых попала в больницу: почки. Никто тогда ещё не знал, как неизлечимо она заболела. Мария Сергеевна скончалась 1 июня 1979 года в возрасте 71 года.

А за две недели до смерти она сама себе написала эпитафию, которая, по её просьбе, была вырезана на её могильном камне:

 

Недостойной дарован Господней рукой
во блаженном успении вечный покой.

 

Похоронена на Введенском кладбище в Москве.

 

 

«Но светится твой тайный след»

 

У Давида Самойлова есть несколько стихотворений, посвящённых Марии Петровых, но я приведу лишь это посвящение Арсению Тарковскому:

 

Мария Петровых да ты
В наш век безумной суеты
Без суеты писать умели.
К тебе явился славы час.
Мария, лучшая из нас,
Спит, как младенец в колыбели.

Благослови её Господь!
И к ней придёт земная слава.
Зато на сможет уколоть
Игла бесчестия и срама.

Среди усопших и живых
Из трёх последних поколений
Ты и Мария Петровых
Убереглись от искушений
И в тайне вырастили стих.

 

Её любовные признания, её гражданский гнев, её всегдашний моральный суд над собой всегда будут необходимы каждому, кто ищет вечные ориентиры в трудном жизненном пути.

 

... И вы уж мне поверьте,
Что жизнь у нас одна,
И слава после смерти
Лишь сильным суждена.

Не та пустая слава
Газетного листка,
А сладостное право
Опережать века.

...Не шум газетной оды,
Журнальной болтовни, -
Лишь тишина свободы
Прославит наши дни.

Не похвальбой лукавой,
Когда кривит строка,
Вы обретете право
Не умолкать века.

Один лишь труд безвестный -
За совесть, не за страх,
Лишь подвиг безвозмездный
Не обратится в прах...

 

 

Строка Мандельштама «ты, Мария, гибнущим подмога» оказалась справедливой, актуальной и для нас. Её поэзия и она сама — подмога и нам, нынешним.

 

Подумай, разве в этом дело,
Что ты судьбы не одолела,
Не воплотилась до конца,
Иль будто и не воплотилась,
Звездой падучею скатилась,
Пропав без вести, без венца?

Не верь, что ты в служеньи щедром
Развеялась, как пыль под ветром.
Не пыль - цветочная пыльца!

 

Не зря, не даром все прошло.
Не зря, не даром ты сгорела,
Коль сердца твоего тепло
Чужую боль превозмогло,
Чужое сердце отогрело.

Вообрази - тебя уж нет,
Как бы и вовсе не бывало,
Но светится твой тайный след
В иных сердцах... Иль это мало -
В живых сердцах оставить свет?

 

 

Скольких людей смогли и ещё смогут утешить эти стихи!  Когда-то в дневнике Мария записала такие строки:

 

При жизни я была так глубоко забыта,
что мне посмертное забвенье не грозит.

 

Эти слова оказались пророческими. Об этом хорошо сказал Яков Хелемский в своём лирическом посвящении Марии Петровых:

 

Звучащее негромко,
написанное впрок -
для суетных потомков
несуетный урок.

Так, выходя из тени,
вдруг излучает свет
своё предназначенье
исполнивший поэт.

 

В заключение — несколько фотографий с вечера, посвящённого Марии Петровых, который я проводила в нашей библиотеке.

 

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/86773.html