ПРЕЛЕСТНЫЙ ИСТОЧНИК
КНИГА СЕДЬМАЯ РОМАНА "ФАНТАЗИИ ОБ УТРАЧЕННОМ"
1. Вот город по имени Бхогавати, Васуки его охраняет.
Похож он на город владыки богов, прекрасный Амаравати...
4. Здесь, красуясь различными ядами, разнообразные видом,
Живут бесстрашные змии, сыны Сурасайи.
5. На груди с драгоценной свастикой в круге, на кружки отшельника похожие видом.
Их тысячи счетом, могучих, по природе ужасных.
6. Многотысячный, многомиллионный, стомиллионный
Род нагов един, кто из них лучший, слушай!..
9. Васуки, Такшака, Рак-Каркотака, Дхананджая,
Прекрасный, Нахуша, Сколь-Сильный, Хищник.
10. Упряжный, Сокровище-Змий, Неполный, Летучий,
Признак, Лист дуба, Кукура, Кукуна.
11. Предок, Восторг, Кувшин и Кружка,
Кайласака, Желтый Змий, Айравата, Дадхимукха, Ракушка, Звук и Отзвук.
12. Достигнутый, Дупляной, Пламя, Грозный,
Перепел, Соловей, Белый Лотос, Душистый Венок,
Два Лотоса, Голубой Лотос, Молот.
13. Витязь, Горшок, Скрученный и Раскрученный,
Пундара, Бильвапатра, Пожиратель Мышей, Чиришака.
14. Дилипа, Ракушкоглавый, Звезда, Необорный,
Дхритираштра-каурава, Кухара, Крошка.
15. Незапыленный, Носитель, Богатый, Главный, Победа,
Слепой и Глухой, Вишунда, Безвкусный, Превкусный.
16. Кроме этих, есть много других, слывущих сынами Кашьяпы;
Взгляни, Матали, нет ли здесь жениха тебе по вкусу!
Махабхарата. Санатсуджатапарван.
Удйога парван (Книга усилий сохранить мир)
глава 102, шлоки 1, 4, 5, 6, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16
***
– Я вообще не вижу смысла об этом спорить, – Неспящий Змей разражается устрашающей вековечной зевотой. – Ты, Воротник Радуги, разве не помнишь, как мы вместе разыскивали твоего любимчика Силка-Удава, когда тот сгоряча перестарался, умащиваясь ворованными бальзамическими пряностями?.. А пряности эти, разумеется, предназначались самим Зодчим в качестве притирки для ритуального соития... Ах, ты смеешься теперь... А тогда? Тогда ты чуть не свел меня с ума своим беспокойством! Еще бы, ведь Силок-Удав с тех пор вообразил себя каким-то безумно-совершенным фаллическим божеством, способным оплодотворить вселенную!.. Да, это смешно еще и потому, что до конца избавить Силка-Удава от навязчивой идеи никому не удавалось. Нет, дорогой Воротник Радуги, нельзя использовать то, что тебе не предназначено. Вы, мужи-змеи, постоянно этим грешите...
– Мы, змеи!.. – возмущался Воротник Радуги. – Ты так отстранен от кровных уз, ты так далеко ушел от нас, что я не могу сосчитать колец, которыми ты навиваешься на Столб Жизни! Вот пусть скажет Долгие Объятья, он теперь в свите Первозданного1 ... Скажи, Долгие Объятья, чем, по-твоему, грешат мужи-змеи в своем Доме, уж не плодоношением ли?
– Это вы ко мне обращаетесь? – Долгие Объятья, выбравший для отдыха самую удобную и влажную расселину, нежится в ней словно прирученный. – Плодоношение не является грехом, узорчатые лучи! Я согласен, что нас не перечесть по пальцам, кто их имеет... Но у Бесконечности, которой я теперь служу, достанет пальцев, чтобы украситься перстнями священных нагов! Вспомните тех жертвенников, кто готов был удерживать ствол падающего дерева, став его корнями, кто отдал свой костяк и питал это дерево от влаги своих тел! Вспомните Сарафана, он совершал этот подвиг, пока не был растерзан птицами... Нет, узорчатые лучи, плодоношение – чистая жертвенность жизни! Какой тут грех? Но вот если мне нравится аскетствовать и развивать в себе Внутренние Плоды, то мне тогда требуется еще больше любви, притом сильнейшей и мудрейшей, а с нею мне нужны мой яд и вся кровь моя...
– Не убеждаешь, не убеждаешь! – пылит Воротник Радуги. – Скажи, нужно ли тебе что-нибудь сверх всего, сверх... что не является твоим?
– Твой вопрос ужасен, – досадует Неспящий Змей, – я бы на него не отвечал.
– Мой вопрос прекрасен. И Долгие Объятья уже оценил его, не так ли?
– Боюсь тебя обрадовать, светлый зверь земли... Я как-то не могу решиться подумать о таких вещах...
– Может быть, тебе поможет Плетенец. Он так уже раз семь возвращал себе свою оболочку. Позовите Плетенца... Где Плетенец?
– Ушел Плетенец. Слушал, слушал и ушел... Его такие беседы дразнят безмерно. Да и что Плетенец?! Невелико достоинство семь раз окольцевать Столб Жизни и не подняться притом даже на высоту одного раздвоенного языка!
– Это кто высказывается? – бросает в круг Неспящий Змей. – Это кто подает свой медный шип?
– ...Это я говорю, Удильщик! – отвечает голос.
– Смел ты, Удильщик, смел... Но я тебе так скажу: это смотря по чьему языку мерить. Плетенец, конечно, давно возмеился в Доме Нагов, но тем он нам и дорог.
– Ушел ваш дорогой, весь переплелся и ушел. Задайте лучше свой вопрос Василиску2 , он-то уж хотя бы точно холодный ядовитый одиночка, да к тому же не рвется так из собственной мантии.
– Василиск далеко, – вздыхает Неспящий. – Мы были друзьями, вы знаете... Василиск перерожден.
– Боги, боги! Что сталось с нагой! – горестно восклицает Воротник Радуги. – Один перерожден, другой переплетен, третий обезумел, четвертого растерзали птицы... Неужели мы не в состоянии более наслаждаться мудростью, как радостью, неужели так презренна щедрость Миров Доверия? В чем изменили вы себе, сподвижники Зодчих? Не вами ли до блеска отполировано священное зеркало Слова и тонкого чувства?! Не вы ли живые тропинки, по которым поднимается всякое жаждущее бесстрашие?! Кто же здесь возьмется отвечать за истинные ценности Дома Нагов, кто войдет в истощенный круг?..
– Я войду в круг, узорчатые лучи, я... – раздается незнакомый голос.
– Кто же ты и как тебя величать?
– Зовите меня Переливт. Я правнук Первозданного, племянник Василиска, брат Силка-Удава, сын Сарафана, возлюбленный Блесны, дочери Плетенца... Кого еще позвать в родичи?
– Ты собрал всех безумцев, поистине, – улыбается Воротник Радуги. – Да отчего же я не знал о тебе раньше, Переливт-змей?
– Ты всегда меня знал, ты всегда был знаком с моими чувствами...
– Как понять тебя, Переливт, объясни мужам-змеям свою метафору?
– Я тот, кто просыпается...
Нага. Метаземля. Шесть жизней назад,
или Пятое воплощение со времен Брамы.
***
Норяне... Гладильщики Сумерек... Кружеглавы... Огнепряды... Скалоликие... Чашепоклонники... Ожоги Лун... Стрелояды... Беспредельная страна! Тысячи имен. Тысячи знаний. Тысячи Столбов Жизни... Множество окружено множеством, окольцовано, обвито, заворожено!..
Я всегда пребывал на границе между “растворением в общности” и отказом от всеразделенного, всегласного... Никто и нигде в обозримых мирах не отличается природной терпимостью к нагам, как верно и то, что сами наги не отличаются этой терпимостью. Не учиняя войн, не истребляя друг друга, мы договариваемся поддерживать культы не столько общего поля жизни, сколько, возможно, единственные культы наших душевных отличий. Так мы видим сущность свободы. Подобная религии, она чужда ее “слепому” образу поводыря. Ей бесполезно следовать или подчиняться ее правилам. Танец нагих объятий наших тел всечастен и множествен, но это танец одного существа. Я и Блесна, мы хотим стать этим одним, чтобы открыть доселе невиданные окна эфирного слияния...
Мое пробуждение – это первый и священный жар кожи, легкое прикосновение самодвижущегося самохранимого тепла, с которым не расстаются века веков. Века веков Настоящего я думаю, что могу сбросить эту кожу, но обманываюсь... Бесплотная, осязаемая, прихотливо-могущественная, – она все наше самоузнавание... И так наряженные в ее приветливые и отталкивающие лоскуты – ладные и неладные одежды эфира, мы уподобляемся бессмертным нищенствующим богачам. В поисках неких “тщетных” крупиц растрачиваем сонмы баснословных энергий и утешаемся лишь тем, что крупицы эти уравновесят все неиссякаемое беспокойство, всю глухоту и слепоту наших растрат.
Века веков Настоящего я задумываюсь над смыслом и замыслом этих поисков и растрат и прихожу к справедливому желанию презреть беспокойство... Но почему мысль не страшит меня более, чем слово, и почему не прощается слову то, что прощено безгласному усилию ума?!
Века веков настоящего, созерцая слово в себе, я прихожу к справедливому желанию молчания и... не достигаю его, ибо вымещенная в чувстве, эта изгнанная сила снова просыпается. Животрепещущим монстром она читает нам новые проповеди, волшебные и чудовищные и также несравнимые в сравнениях, неиссякаемые в беспокойствах поиска и растрат. По всей цельности, какая только остается в знаках ее, мы культивируем стремление замкнуть эфирные круги слова. Но запаянные звенья страшат нас так же, как нераскусанные оболочки рожденных... Из всех ритуалов только Священное Закушение Хвоста обретает для нага начальное значение совершенства. В таком случае “продолженным” значением видится полное чувственно-внутреннее освобождение из круга, из узлов и петель, из памяти самозамкнутости.
Этот словесный монстр, кожа мысли, требует своей линьки, так же как постаревшая одежда души – тело – требует своей... Расставание драматично, полно мук, страстных молитв и одиноких увещеваний. Но вот уже иссякает источник сна. Клубится зодчее сердце... Знакомые шорохи... Она здесь...
Она ложится рядом, живым гибким светящимся сапфиром, ларцом магнетических ароматов, вуалью лучистой нежности...
– Ты разбудил меня. Ты теперь всюду. С возвращением! – она “сапфирно” целует меня всем телом.
– С возвращением, – повторяю, пытаясь растянуть свое ликование до абсолютной замедленности, пока длится ее поцелуй. – Блесна, Блесна... Наконец-то! Куда мы сегодня, скажи... Тебе выбирать...
– Ты хитришь, – она смеется, отодвигаясь, – ты жадный плотоядный змеюга, а никакой не Переливт!
– Блесна, Блесна, ты здесь! Все повторяется, все продолжается, как это удивительно!
– Разве ты еще не привык?
– Нет, нет... не привык. Зачем привычка? Это бесчестная кожа. Представь, ты даришь мне одну надежду, а крадешь две. Скажи лучше, ты не передумала идти со мной?
– Передумать идти к Прелестному Источнику?! – в голосе ее — торопливая тревога, которую она проигрывает за нас двоих. – Разве ты можешь представить меня отступницей после всего, что мы узнали?
– Разве мы хотели что-то знать? Ах, прости, прости... Так много нелепых слов, – вздыхаю я с грустью, – их, похоже, не избежать. Все же ты права: Дом Нагов вовсе не таков, каким видится нашим общительным собратьям-затворникам. Но стоит ли им что-то объяснять? Да и кто нуждается в таких объяснениях?.. Любое пророчество тогда будет достойно искреннего сожаления, когда начнет сбываться простое желание... Пророчества хороши на Земле, быть может, где эфирное полотно подобно решету, – удержаться на нем могут только глыбы энергий. Люди, к которым мы иногда приходим как посланники, еще долго не научатся ткать совершенное эфирное полотно... Правда, говорят, Зодчие учат их этому. Я не уверен в их бескорыстии. Дом Нагов не менее древен, чем Дом Зодчих, но мы никому не набиваемся в учителя, и не потому, что скупы, а просто рецепты нагов не всем пригодны, некоторые даже смертельны...
– Ты опять самоутешаешься. Да, я вижу... Стоит тебе только заговорить о чем-то, что по ту сторону... Расскажи лучше еще раз о Прелестном Источнике.
– Рассказы и неподтвержденные легенды – это все, что у меня есть. Хотя, знаешь, я вспомнил... Мой отец тоже всегда считал себя Прелестником. Однажды он увидел источник в глубоком светоэфирном сне, как это делают кружеглавы... Он говорил: представь себе широкое, вечно сухое русло, где нет и намека на воду, но все песчинки, все камушки в нем движутся, то бурно, то с замиранием, увлекаемые некой силой... По берегам свежие травы и неувядающие цветы... Сарафан утверждал, что Прелестный Источник – воплощенный образ чего-то надбожественного, что даже Первозданный змей по сравнению с ним жалкий отмерок... У вещих птиц есть Незримая Хаома, у нас – Прелестный Источник. Узреть его “воды” считается наивысшим просветлением в Мирах Доверия. Ты и я, мы совершим невиданное, соединившись в вихрях этой загадочной силы, в вихрях любовных... И мы прочтем Источнику молитву любовную на языке дыхания нагов...
– Но я не знаю такого языка, Переливт!
– Я научу тебя. Он прост. Мы знаем его с рождения. Мы разговариваем на нем во сне, и в любви, и когда просто идем... Почему его до сих пор никто не расслышал? А ведь он так естествен... Вот это. Послушай... шаум! Шаграм! Шаграм! Раскат и зов. И вязок кров, а дар высок! Да вешен сок... И эха шаг: шаграм, шаграм! Лишь хор до гор. И хор до гор: шаум, шаум! Шаграм! Шаграм!
– Невероятно! – Блесна улыбается через охватившее ее волнение. – Я все услышала, но это так странно... Неужели так можно дышать? Все звуки похожи на заклинания, но ведь это слова, простые слова!
– Тебе кажется, – возражаю. – Чудо этого дыхания в том, что оно подхватывает самые глубинные эфиры. Мысли здесь достается совсем другая роль: она – листва, которую вскружил ветряной волчок...
– Но почему ты так уверен, что тебе и мне необходимо знать этот язык?
– Потому что мы отправляемся к Прелестному Источнику. Он станет нашим брачным ложем и ключом от Дверей Дома Нагов. Если ты не передумала, конечно...
– По-твоему, я страшусь прогневить Зодчих, не испросив у них какого-то дозволения?.. Ты знаешь, как они возвращали моего отца, хотя он и не носил белой метки в надбровье... У тебя она есть. И я люблю тебя. Разве этого мало для моего согласия или ты сам не уверен в себе? Ведь ты можешь легко заполнять чувства других по желанию. Это ли не сила?
– Моя сила кажется мне неполной, – оправдываюсь я. – Как и наличие метки кажется мне неполным основанием для того, чтобы предпринимать путь... Но язык! Я поверил, что Прелестный Источник живет и говорит на таком же языке-дыхании. Мы можем увидеть и услышать этого Великого Незримого Змея, если решимся быть вместе, если решимся бежать...
***
Шаум! Шаграм! Нага лучистая, медовоокая... эфиропогруженная, бархатисто-золотая... несчетны ложа любви твоей. Всем не принадлежать мне! Лишь одно ярчайшее ты видишь сегодня... Сердце мое! Ступай же в него, опаленная мороком святострастным! Жгуче-червленая, плечи твои и бедра татуировок узоры спрячут, словно накидки скроют смущенье гнездам любовным! Там посели меня, нага, там преклони меня, словно бы бога, лишенного Неба и Крова!..
Вот ты идешь, и вся земля тебе – жердочка, висячий мост, тропинка шириной в касание луча! Это спокойствие порыва. Что утаиваешь ты в кротости шага, разрушает природу мгновенности. Ты длишься вне счета всех счетов и так развенчиваешь природу пространства, как если бы оно было не мудрецом, а бесшабашным повесой! Но и это не так на самом деле, потому что кто же как не этот повеса-мудрец пускает тебя пройтись по жердочке его воображения?
А, ты споришь?.. Ты не согласна!.. Ладно, пытайся.
Ты говоришь, он здесь ни при чем, а все это я... Ладно, пытайся.
Издавна принято считать, что расстояние, которое отделяет любого нага от его цели, всегда непостоянно, не есть дорога в понимании перемещения и приближения. Нельзя сказать “мне осталось столько-то” или “я прошел часть пути”. Идущие к Источнику (их величают Прелестниками) устремляются туда посредством самых различных способов и состояний, но ни один из них не является простым переходом через дневные или ночные светоэфирные земли и воды. Хотя никто не возбраняет вам при этом гулять по оживленным просторам Наги, весело навещая все подряд поселения или, напротив, угрюмо сторонясь любых встреч с себе подобными...
Вы можете сколько угодно выпытывать у собратьев дорогу к Прелестному Источнику – никто вам ее не укажет. Самое большое, на что могут рассчитывать такие странники, – молчаливое уважение и простую помощь в необходимом. Остальное – за чертой. Не усердствуйте. И разговоры, и живописания личных переживаний, как бы ни казалась вам велика их астральная ценность, – наги оттолкнут. Они подшутят даже над самым тонким, но навязчивым опытом, и сделают это с присущим им достоинством, справедливо считая, что вы сами напросились.
Учителем и адептом знаний в Наге определенно считается сама неизменно-изменчивая и духовная стихия Светоэфира, но уж никак не что-то иное.
Неудивительно поэтому, что свою память о подслушанных некогда опытах других нагов-Прелестников они же, наги-Прелестники, считают комичной или грубой подделкой чистоты Памяти Господа Светоэфира... Этот странный плен признаний порождает во мне заметное косноязычие, нежелание отдаваться слову как определению. Наги поймут меня. Людям же для понимания потребуется еще объяснять, почему в Мирах Доверия столь изобилуют всякие потаенные недосказанности. Но нет ничего вернее проводников вселенского ритуала узнавания, вечного Узнавания друг друга, сакрального Узнавания, вне границ, вне смут и условностей! Перед ним рушатся все иерархии царств и царства иерархий, привораживаются молитвы слов, осыпаются времена и бездны, проявляется непроявленность... Его мы зовем испытаниями Виденья. Шаум! Шаграм!
***
Наше Первое Ложе на пути к Прелестному Источнику мы основываем вблизи поселения норян. Великое и сильнейшее среди нагов племя норян примечательно тем подвигом, о котором даже ко всему привыкшая изощренная молва глаголит как о продолжении некогда начавшегося и тщательно скрываемого божественного безумия Зодчих – их желания пройти Светоэфир тверди насквозь...
Могучие норяне выжигают своими телами необычайно глубокие, порой просто бездонные колодцы. Рассказывают также, что когда Первозданному змею поведали о занятиях блаженных норян, неизменная улыбка сошла с уст властелина. “Я мог бы остановить их, но не стану этого делать. Нет в наших Мирах усилий совершенно бесплодных и лишенных смысла!” – таковым помнится откровение Первозданного.
Пристрастного удивления достойно то чудо, что Память Господа Светоэфира, которая за одну ночь стирает все различия своих детей-стихий и возвращает им облик целомудрия и нетронутости к началу дня, эта Память не посягает на “бездонные” колодцы, словно прощая тем или необъяснимо покровительствуя столь наважденному “бесстыдству”.
Наважденное “бесстыдство” тысячи и восьми чудотворных лон, воскресающих из небытия с приходом дня, поражает, восхищает и тревожит нас с неменьшей силой, чем Прелестный Источник! Можно объяснить себе тогда и соблазн Первозданного, и то, почему не препятствует он этой поголовной “иллюзии”...
Узнав о нашем с Блесной желании основать Ложе на их территории, норяне теряются в гостеприимном замешательстве.
– Мы называем их “стеблями эфира”, “шнурами познания”, “пуповинами”... Ты видишь, – объясняет мне Сокровище-Змей, – наши названия не имеют ничего общего с тем, что ошибочно принято считать по всей Наге. Эти творения не жилища наши...
– Что же они тогда? – спрашивает Блесна.
– Я отвечу, – Сокровище-Змей мягко расслабляется и закрывает лицо растопыренной пятерней, похожей на изумрудный веер. – Это возможность “не вернуться”! Но только возможность... Когда вы представляете себе Прелестный Источник, вы думаете о том же. Послушайте... Нас окружают берега, множество берегов. Между ними – потоки. Над потоками – мосты. Одни из них не проходимы и за десять жизней, другие обрываются на серединах потоков, у третьих нет понятия “противоположного берега”... Выбирая мост, ты ничего не знаешь заранее, но вся твоя душа уже соткана из предвкушения пройти его, оставить позади. Это заблуждение. Все, что остается позади, возвращает тебя к себе прежнему. Ты снова там, где и был. Ничего не изменилось. Но это не “коварство” моста. Это коварство предвкушения! Дом Нагов обманут, обманут в чувствовании Настоящего. Дом Нагов обманут внутри нас самих! Что с этим делать, никто не знает. Мы, норяне, пытаемся измениться...
– И вы не открываете больше никому этих подозрений? – спрашиваю возбужденно.
– Неверные слова, благочестивый странник... Ты знаешь традицию. Наги говорят друг другу всегда одно пожелание: слушайте Память Господа Светоэфира! Если так услышали ее мы, то почему так не услышат кружеглавы? Не правда ли, справедливо? Но кто и когда установил эту “справедливость” для узорчатых лучей? Дом Нагов разнолик, множествен, но он множественно и разнолико разъединен на самом деле. Ты выбрал дорогу слияния и страсти... Будь нашим гостем, выбери себе любой стебель эфира...
***
Взлетающим роем колючих и ластящихся чудовищ перемешиваются звуки... Они внутри и всюду. До истребления плоти. До прозрачности...
Нарастающим белым гулом, будто заживо освежеванные, в танце соития, шибко сплетаясь, трепетно и неистощимо всасываем друг друга... мышцами, вдохами, лонами, зелеными веретенами сердец... Как еще зовут этих чудовищ?..
Ты и я. Святострастная приправа... Вознесенное лакомство...
Кто-то лакомится мной и тобой здесь, в бездонном колодце норян – нашем Первом Ложе. Но не зря называют наги свои творения пуповинами или стеблями. Мы привязаны. Чтобы не вернуться из такой глубины, нужно оборвать пуповину. Вряд ли такое под силу и самим творцам колодцев... Но теперь становится понятен их опыт...
Не телами следует им прожигать свои глубины, а нарастающей способностью страстной отрешенности. Наши объятья пропускают меня и тебя дальше всех... Так и не коснувшись дня, мы все же прикасаемся к “дну” нашего Настоящего, заключенного в наборе высоты порыва... И стебель с еще большей стремительностью возвращает нас к поверхности. Я уже вижу сведенные ужасом лица норян... Я знаю, что признаюсь им в своем открытии. Я скажу им, что глубины Светоэфира начинают свой истинный отсчет с равного же им предельного безумия...
Памяти Господа Светоэфира предшествует Беспамятство, и выход из Дома Нагов, как и уход из Метаземли, есть безумие перед Памятью!
Убеждение, что она откроет нам выход внутри себя, выплавит из заточения форм и значений, – наивно... Она снова и снова соберет нас по частичкам, вылепит из отражений и напряжений и так заполнит себя. Где же пересекает она наготу слуха нашего, не позволяя расслышать страшащее ее Эхо?!
Впрочем, страшит ли оно ее?
Блесна признается мне, что Первое Ложе нам не удается. Шаум, шаграм, — это ужасные слова! Так не разглядеть свою признательность Сокровищу-Змею! Да, по самой малой цене наша признательность ему может быть равна только тому восторгу, что испытан двумя существами, бросившимися в колодец и соединившимися в полете. Ритуал небывалый для нагов!
Я не хочу забывать о том, о чем мы оба сохраняем молчание для Слова, но о чем признаемся друг другу на языке дыхания нагов: мы не достигли дна!..
Для Молчания Слова это в точности означает чистое безумие... Наши чувства все еще там, – на стебле, на мосту, на пуповине бесконечного любовного полета. У Блесны кружится голова. Что же, это ли не верная подсказка?
Нам просто выпадает случай побывать в гостях у нагов-кружеглавов.
***
Кружеглавы – искусники чувств. Они изрядные болтуны. Особенно они становятся болтунами в те моменты, когда не заняты своим основным делом – кружеглавством. Никакое праздное дневное бодрствование души не в силах заменить того бурного и часто неожиданного смятения, что дарует истинная предобморочность, готовность при всяком удобном случае расстаться с навязчивым эгоизмом Памяти или обмануть ее ложным самосознанием. Ночь в Доме Нагов – узаконенный обморок, а всякая узаконенность сама по себе скучна и лишена личного драматизма.
Соглашаться или не соглашаться с мнением кружеглавов, на мой взгляд, занятие неблагодарное. Их устремленность в таком поиске заставляет думать о Доме Нагов как о “прибежище” жаждущих побега...
Можно посмеяться над этим проблеском безумия, можно поплакать, можно вывернуть изнанку самодостаточности и слез и смеха. Радость Виденья, как и печаль, достигается по-разному, и уж если кто-то рядом с тобой пренебрегает дарами узаконенного блага и делает это заметным, то вопрос “почему?” кажется тебе самым сквернособственническим... В конечном счете, это вопрос местопребывания твоей души. И, похоже, ты видишь, что в Доме Нагов знают об этом так мало, как и в Доме Зодчих, как и в других Домах... Но ты чувствуешь пробуждение, ты хочешь идти вровень с ним, а не волочиться позади собственного хвоста, пусть даже бессмертного!
Кружеглавы веруют иначе: “Чтобы идти вровень с пробуждением, – говорят они, – его следует опережать” – и... падают в обморок.
– Нет ничего проще! – изрекает знакомый мне болтун-кружеглав по прозвищу Перепел. – Ложе Любви! Да сколько угодно! Впрочем... гм! – хмыкает он, выдавая явно вскипевшее любопытство. – А когда, собственно, эта идея вскружила вам головы, братья и сестры, змеи мои?.. Нет, можете не отвечать, если стесняетесь. Ну, это, я вам скажу, – что-то!!! Такая ощутимая и многообещающая путаница! Удивляюсь, как это до сих пор она никем не была расслышана из наших... М-да, м-да... Бедное наше обморочное целомудрие... Теперь ему придется потесниться, – Перепел заливается смехом. – Предвижу, как трудновато будет этим... с многими черепными конечностями! Они и свои-то головы не могут откинуть за раз, не то что своим женщинам! Вот если только приодеться в человеческие “одежды”... Ну, этого удовольствия, как правило, на долго не хватает... Из обмороков все опять кожаными корнеплодами вернутся... Да и потом, так ведь еще суметь надо: упасть в обморок, не прерывая страстных объятий! А у вас уже что-нибудь такое получалось, братья и сестры, змеи мои?
– Я хочу предупредить тебя, Перепел, – отвечаю, – Ложе Любви не самоцель для нас. Мы ищем Прелестный Источник.
– Ах, вот оно что! Передо мной Прелестник и Прелестница! Это, конечно, сильно меняет дело, но не настолько... Какой же поддержки вы ждете?
– Поддержка проста: дай нам пространство вашей ауры и укажи Пороги, которыми вы владеете.
– Как мило: укажи, дай, проведи... Ты, может быть, полагаешь, у меня и карта этих самых Порогов водится? Резвитесь и развивайтесь, а если заприметите какой-нибудь Порог, ползите к нему и ни о чем не сожалейте... И не оглядывайтесь. Как тебе такая поддержка? Внушает? А вам, дорогая? – он раздувает свой превосходный сарафан-жабо, и голова его кажется катающейся на преогромном пурпурном блюде.
В янтарных глазах Блесны светятся удивление и страх признаться и произнести что-то весьма точное не для Слова. Пауза тянется...
– Ну что же вы, – укоряет Перепел заговорщицки, – что же вы?! Просили поддержку... Да вот оно, ваше Ложе! Вот и Порог! Или не гожусь?.. Клянусь, мой личный опыт в этом не участвует...
– Шаум, шаграм, ах ты хитрец! – вырывается у меня сквозь улыбку смятенной благодарности...
– Не то, не то... Не те твои мысли, нага! Ищите свой Источник, пока я жив сегодня...
***
– Я не хочу просить тебя, Переливт, но это важно... наверное, я плохо понимаю язык дыхания нагов. Переведи мне то, о чем я думаю сейчас...
– Говори.
– Что значит: так долго плакать, чтобы не сказать двух слов?
– Нет, все наоборот: так долго ничего не говоря – все выплакать до Слова!
– Тогда еще... Так долго растворяться, чтоб не утонуть?
– Нет, все наоборот: так долго не тонуть и раствориться!
– Тогда еще... Так долго спать, чтоб пережить виденья?
– Нет, все наоборот: не жить так долго, чтобы переспать виденья.
– Значит, мы не спим?
– Конечно, нет. Наш обморок – чистейшая искристая бессонность...
– Переливт...
– Да, говори, пожалуйста.
– Говорю. Тогда еще...
Тогда еще... Кружеветрие уносит нас.
Перепел считает, что удержать человеческие “одежды” долго не удается. Он не прав. Наше Второе Ложе и он сам останутся вечными свидетелями обратного. Перепел так же останется потрясенным свидетелем и нашего внезапного исчезновения... Мы никогда не увидимся больше, потому что покидаем его милую “поддержку”, найдя в своем любовном обмороке действительный Порог...
Обо всех этих событиях мы узнаем позже, когда очнемся в местности, весьма отдаленной от обители кружеглавов. Чтобы добраться сюда обычным образом, не применяя опасных магий, нагам потребуется оставить в прошлом Настоящем несколько ночей. Чудодейственный прыжок, подаренный Вторым Ложем, перенес нас к змеям-огнепрядам.
Прядущие светоэфиром огня, или веретенщики, известны своим загадочным ремеслом, смысл которого передается только внутри самого племени, в очень редких случаях выносясь за его пределы, да и то в виде многочисленных “ахов” и “охов”, “айев” и “ойев” тех, кто пытается распознать в этих навязчивых восклицаниях намеки на всезвучно и всеглядно исчезающие догадки прямо из-под носа. Ах!
Догадываются о том, например, что огнепряды – живые носители Огня Перерождения, что испускаемый ими, он образует ужасающие небесные веретена и те в Ночи Беспамятства плавают непотопляемыми поплавками, освещая и удерживая место залегания некой колыбели, а колыбель эта и есть вся Нага – садок сверхжизни, брошенная сеть с кишащим уловом бессмертных мальков...
Догадываются о том, что к услугам огнепрядов прибегают некоторые Зодчие, а хищные Вещие птицы боятся небесных огненных веретен и если позволяют себе иногда проскочить над Домом Нагов, то с большой опасностью быть пойманными и перерожденными не по своей воле...
Страх перерождения – чувство неоднозначное на Метаземле, ибо проходит оно тонкой гранью между возможностью оказаться выброшенным в миры кармического рабства, возвратом в исходные жизни или же обретением целостного выбора судьбы.
Встреча с Василиском, приходившимся мне близким родственником и безвестно пропавшим на слуху Наги сразу после своего таинственного перерождения, кажется мне верхом несбыточности.
Не успев прийти в себя от кружеглавной страсти, мы с Блесной оказываемся на приеме у одного из самых скандальных могущественных огнепрядов, некогда с легкостью презревшего титулы царского змея. Впрочем, каково его нынешнее изгнание, величественней прежнего или нет, ему лучше знать... он роскошествует, предпочитая жить только в прекрасных человеческих “одеждах”. Во всяком случае, ему не приходится тратить сколько-нибудь усилий на их удержание... В этом я готов ему позавидовать, – или мне кажется, что готов... Я чувствую иное: как справедливо он прочитывает мой первый интерес – перерождены ли яды его волшебные, усмирены ли огнем или усилены до неистового совершенства?..
– Ну, и долго мы будем молчать? – спрашивает он, сверкая убийственными фиолетовыми радужками глаз. – Ты сейчас скажешь, что ничего подобного не ожидал от брата твоего отца – праведника, доставшегося птицам в постыдный корм!
– Я действительно это скажу, дядя, но позволь мне и моей спутнице сосредоточиться, чтобы не упустить работу более тонкую, чем Слово.
Усмехается, обнаруживая досадно близкое к “убийственному” косоглазие.
– Ты готов похваляться такими вещами?!
– Моя похвальба себе дала бы тебе слишком много преимущества, дядя, – отвечаю с тенью авансированного злорадства.
– А ты не убежден, что у меня его нет просто так?
– Разумеется, нет. Имеющий преимущества не нуждается в их подтверждениях у других.
– Ты точен. Ты более точен, чем мне этого даже хочется. Зачем вы здесь?
– Это наследственное, дядя. Мне нужен Огонь Перерождения. Мне и Блесне. Вот уже Третье Ложе Любви, как мы в дороге. Отступать некуда.
– Третье Ложе?! Как понимать? Ты что ли новую меру движения открыл, вот уж не поверил бы...
– Меру “ухода”, дядя. Но можешь не верить. Даже лучше, если ты не поверишь, вслед за норянами и кружеглавами...
– Ты меня ни с кем не перепутал? Разве Василиск привык глядеть кому-то вслед?
– Очевидно, тем, кого ты хоть когда-нибудь отпускал от себя.
Он задумчиво с улыбкой прищуривается, укрывая под веками брызжущий фиолет.
– Ах, они, несчастные, коварные! Ну да... не много находилось смельчаков и красавиц, мир их нынешнему праху! Ты вот, похоже, будешь среди них.
– Я рад, дядя, – признаюсь строго.
– А я как рад! Я так рад, что могу спокойно и счастливо плакать от радости!.. Ты знаешь, слезы стали частью моих ритуалов. Я только все еще по-старому не завидую тем, кто их хотя бы однажды застанет... Впрочем, о слезах позже... Послушай теперь меня, Переливт... Я никогда не принадлежал ни к огнепрядам, ни к кружеглавам, ни к кому. Многие, и не только наги, простирали свои костяки в надежде получить совет Василиска. Огнепряды принимают законы Памяти, как и все остальные. Но я пришел к ним, моля об Огне Перерождения... Они сделали вид, что закусили хвосты. Тогда я поднял на смех все их совершенства и сжег своим дыханием часть их священного веретена. Так я добился их внимания... Я сказал, что они жалкие факиры, дойные угодники Господа Светоэфира, что никакой Памяти не дано отказывать в праве жить вровень с той стихией, которую ты сам знаешь, – Василиск осекается. – Ты еще не понял, к чему я веду свой рассказ?
– Нет, дядя, нет... – шепчу, опасаясь своей зачарованности. Блесна рядом. Обнимаю ее за плечи и чуть встряхиваю, боясь, как бы она не начала терять человеческие “одежды” раньше, чем я.
Василиск продолжает:
– Ты видел здесь кого-нибудь, кроме меня?
– Двух-трех огнепрядов, – отвечаю.
– И ты не понял, где все остальные, где племя?
– То есть, – недоумеваю, – как не понял?.. Неужели ты всех?..
Он перебивает меня:
– Я всех увел на огненные веретена... Намотал их тела на их же творения! Они не принадлежат больше ни Наге, ни Памяти, они могут видеть Ночь... Это прекрасно, Переливт, согласись, это прекрасно. Находясь на своих каруселях, они переродятся, если смогут. Теперь наши веретена – это живые потоки...
Я напряженно размышляю. Что-то тревожит меня в рассказе Василиска.
– Ты наконец-то стал царем, дядя? – мои слова звучат вопросом и сожалением.
– С чего ты решил? – он впервые вздрагивает.
– Ты решил судьбу целого племени. Так поступают цари, Василиск. Это приговор твоему Перерождению. Разве нет?!
– Но я... – Василиск сотрясается от слишком глубокого убийственного вздоха. – Ты ничего не понял, узорчатый луч!.. Как можешь ты меня так злостно упрекать? Я дал им надежду... Вы пришли за тем же, если я понял...
– Так ты теперь один, – говорю я с горечью, – веретенщик! Опять один! Честная ядовитая одиночка...
– Вы не можете так, не можете... – шепчет. – Я заполнил пустоту этого проклятого Огня! Так поступают Зодчие во всех Мирах... Вы еще там не были... вы еще не бежали отсюда по-настоящему! Вы еще не творили! Вы не убивали... Вы не знаете... Юнцы дурацкие!
Блесна освобождается от моего объятия, и, не сговариваясь, мы оба со страхом тянемся к Василиску...
– Прости нас, дядя, прости, как прощал тебя твой брат, доставшийся хищным птицам. Все, что мы хотим, это взойти на одно из твоих веретен и пройти Огонь Перерождения в страсти, как не проходили его до нас. Пусти нас к нему...
– Хорошо, я пущу. Я посмотрю вам вслед! – он подымается со своего цветущего пламенем ковра. – Здесь в нескольких сотнях шагов от меня на возвышении храм без кровли и без стен – всего несколько черных камней полукругом... Ложитесь там и предавайтесь вашей любви... Веретено само слизнет вас в нужное время, когда завершится девятая часть его светоэфирного оборота. Да, вот еще... – он достает из складок своей ризы несколько мелких, похожих на капли загустевшей смолы шариков, протягивает мне и Блесне.
– Что это, дядя?
– Это мои слезы. Я выплакал их в прошлых жизнях. Когда будет совсем плохо, проглотите... Меня мои яды уже давно не берут, ты понимаешь...
– Яды! – восклицаю. – Ты шутишь, дядя. Что с нами может сделать яд?
– Все! – В голосе Василиска слышится раздражение. – Яд может сделать все. Особенно, если это яд от бессмертия... А теперь убирайтесь, убирайтесь от меня! Проваливайте!..
***
Шаум, шаграм! Мы все еще не теряем человеческих “одежд”, хотя чувство невозможности происходящего неизгонимо.
Лавина веретена обрушивается незаметно, но это... Да, это лавина! Она не рассыпается, раскатывая неукротимую мощь и бешенство прыжка до нежнейшей бахромы бесплотного дуновения. Она собирается от нежнейших шлейфов и шелковых дуновений в острие спирали, в свой огненный коготь, что вонзается в глубину воронки, во всю неукротимую потенцию твоего прыжка... Слитые телами, проросшие друг в друга диковинными зарослями одушевленных видений, оргаистические демиурги, мы безоглядно несемся к Перерождающему сердцу веретена...
...Еще возможно остаться, возможно зациклиться здесь в хороводе небесного исцеляющего дыхания огнепрядов, среди мгновенной ясности и высоты междумирья, не сводя выбранный тобой круг, не сближаясь с заветной сердцевиной, не выгорая до изумрудного праха, до последней искорки, проскочившей в побежденной Памяти, далекой свернувшейся Памяти...
Ночь... Ночь. Ночь! Ночь в Доме Нагов. Она существует. Ее можно чувствовать, впервые не лишаясь дневного сознания. У нее есть земля. Совсем немного, островок, должно быть... И впрямь – островок.
Оглядываюсь... Нам больше некуда отсюда сойти. Все просторы верноподданные, все братья беспредельные, все зодчества, все ясновидные существа жизни поглощены этим темным, темно-сверкающим цветением, – все, кроме нас. Но это не награда. Это приглашение к Четвертому Ложу, будь я не наг! Очень вежливое, точное и спокойное. Подождем немного. Подождем тех, кто нами озаботится на сей раз. Ты думаешь, здесь больше не бьется ни одна зеленая прожилка? О, напрасно! Мы в гостях у самых изощренных советников по беглецам, я уверен.
Вот же! Их присутствие просто неоспоримо. Слышу этот шорох, похожий на звук вспыхивающей травы под ступнями... Идут. Им кажется странным, почему мы здесь стоим застывшими.
В небе над островком мощно проступает и ярко высвечивается лиловый венок змеящихся расплетающихся кос. Рубиновым тростником вспыхивают лучины ажурнейших крыльев...
– Птица! – кричит Блесна исступленно. – Мы под небом Вещих! Нас все обманули... И твой Василиск, и ты... и я...
Я просто зажимаю ей рот ладонью.
– Нам ничего не обещали, – шепчу вкрадчиво и ласково. – Ничего, понимаешь. Никто и ничего. И они это знают также. Они – хозяева острова. Не птицы.
– Кто же эти “они”?
– Ожоги Лун. Их никто никогда не видел в Доме Нагов, а если видели, то рассказывать им об этом не доводилось... Нашим раненым воплям тоже следует немного помолчать, прикусить хвосты.
Блесна улыбается сквозь мои пальцы:
– Хвостов теперь всегда будет не хватать, перерожденный!
– Даже не знаю, как долго продлится эта неприкрытая жертва, — отвечаю. – И чем ее искупить...
– Давай спросим у них. Обернись...
Оборачиваюсь. Кажется, небо делает еще несколько ажурных раскрепощений, и вот уже рубиновый тростник запахивается за спину красивейшей наго-человечьей химеры...
– Я Сизарь, – изрекает химера, – Ожог двадцать седьмой Луны и смотритель Порога. Глупо спрашивать, откуда вы. Глупо спрашивать, как вы добрались сюда. Мой вопрос прозвучит иначе... На что вы рассчитываете?
– Нам нечего скрывать от достойного нага Сизаря, – отвечаю. – Мы рассчитываем на Ложе.
– Как понять тебя, узорчатый луч? Ты хочешь сказать, что вы достигли Порога неспящих ради... – он явно в нерешительности выговорить свое определение. Он из тех честных справедливцев, кто полагает, что усомниться на всякий случай все же лучше, чем попадать впросак из-за честности. Хитрец. Справедливый хитрец. И ждет подсказки и сумеет прождать ее вечность. Ладно же.
– Ради того, – говорю я с изумительным воодушевлением, – чем, по-моему, здесь совершенно не занимаются.
Ага, вот он ловит недоумение и слегка постукивает рубиновым тростником своих очаровательных крыльев.
– Да, действительно, – звучит ответ, – то есть я вижу, вы смелы и бесполезно спрашивать, на что опирается ваша смелость...
Так вот. Снова ненавязчивое предложение развязать язык или... отпустить прикушенный хвост.
– Да отчего же, отчего же, – сам чувствую, что моему изумительному воодушевлению не будет конца. – Я слышал, что Ожоги Лун превысоко ценят это качество и отвечают на смелость равным порывом, ни на вдох не унижаясь объяснениями, почему так следует поступать.
Теперь подождем. Даже если Ожог Сизарь не испытывает нервного потрясения, то пауза все равно не будет краткой...
– Да, действительно, – соглашается он. – Я уже давно отвык от таких речевых соблазнов...
– Прости, достойный, – быстренько вклиниваюсь, – если ты о Ложе... то эту смелость речевой никак не назовешь...
– Не назовешь... – повторяет он туповато.
– Хотя, возможно, да, – предполагаю я.
– Возможно, да, — повторяет.
– Так чего же мы ждем?!
– Чего? – спрашивает.
– Если мы уже здесь, а Ложа все еще нет... Ложа от Ожога Двадцать седьмой Луны, крылатого нага Сизаря!
Я, верно, готов потешаться над нашим хитро-добродушным визави и дальше, но вдруг, после своих слов, наблюдаю на его лице гримасу нарастающего отчаяния, красивого, как вся его отточенная стать, одинокого, безнадежно погруженного, загнанного в створки ему одному понятной тоски. Рубиновый тростник крыльев просто гремит за его плечами. Он преодолевает страшную муку... Он ломается, заживо гибнет, он расцарапывает голубую кожу на своей точеной шее, словно прося этим больше воздуха...
Блесна смотрит то на него, то на меня огромными искрящимися глазами и мелко дрожит. На мгновение и я сам испытываю жутковатое чувство “сердечного воротника” – словно бы вся моя кровь, вся до капли, примагничивается к затылку и вытягивается из прорванных плечей тугим жгутом нимба...
– Бесполезно, бесполезно спрашивать как-то иначе, – то ли кричит, то ли шепчет Сизарь. – Вы хотите стать Ожогами Лун, вы в самом деле этого хотите? Бесполезно лгать. Нельзя, слышите... Слышите, нельзя...
И тут я с какой-то необузданной, все сметающей на своем пути силой отвечаю ему на языке дыхания нагов, но на самом деле я перевожу с языка той силы на язык понятного звучания слова:
– Шаум, шаграм! Мы хотим стать одним, одним Ожогом Луны, одним! Укажи нам дорогу к Прелестному Источнику, только не медли, ночная тварь, ну же!
– Прелестный... – он всхлипывает и всплескивает руками, будто пытается закрыться от чего-то. – Ты сказал “Прелестный Источник”... как давно я не слышал этого имени... Мы зовем его иначе.
– Как же? – спрашиваю.
– Нет, нет, – он торопится опередить сам себя, – это некрасивое и, наверное, неправильное имя, вам оно ни к чему... Простите меня, так, временная слабость... Я все объясню. Прелестный Источник выше самой последней Луны...
– Бесполезно лгать, Сизарь, – напоминаю ему его же слова. – Назови нам ваше имя Источника.
– Нет, нет, узорчатые лучи, вы слишком теребите мою душу...
– Имя! – я снова включаю “перевод” с языка дыхания нагов.
Сизарь содрогается и отступает.
– Мы, мы... Мы называем его... Падальщиком!
– Вздор! – отмахиваюсь я, успев сообразить, что “сердечный воротник” может напоминать о себе и в виде удушающей петли... – Сущий вздор!
– Нет, послушай... Это выше, чем вздор, я же говорил... Это выше самой последней Луны. Это правда, – он наконец находит согласие и с моим “переводом”, и с самим собой.
– Это абсолютная правда, Переливт, я верю ему, – Блесна весело смеется...
“Сердечный воротник” все-таки становится чем-то настоящим.
Моя спина ощущает долгожданное постукивание лучин рубинового тростника...
***
Четвертое Ложе. В ночном Светоэфире. Шелест рубинового тростника нескончаем. Восемнадцатая Луна – восемнадцатый ожог сердца позади...
Неужели мы умираем? Прямо в полете...
Неиссякаема твоя ласка, исступлен твой поцелуй, неистребимы священные побеги существа твоего обожаемого, обжигаемого и прорастающего во все вены мои, во все вихри и токи, густеющие от времени... От этого жуткого чувства Времени! Неужели мы покидаем Настоящее? Неужели умираем в этих вновь обретенных и таких желанных нам “одеждах”?
Ожог Сизарь, наш безупречный спутник, на краю видимости позади. Его крылатый заплыв напоминает фонтан искрящихся осколков. Наверное, со стороны и мы выглядим так же. Сизарь будет сопровождать нас до двадцать седьмой Луны. Оставшиеся тринадцать, которые он называет “безжизненными”, мы пройдем самостоятельно. Только после того, как будет нами испытан последний сороковой ожог сердца, возврат в Дом Нагов станет невозможным...
“Прелестный Источник сам завершит старания безумцев, если останется то, с чем что-либо возможно будет завершать”, – я повторяю про себя эти слова Сизаря, как его последнюю, не вполне искреннюю, впрочем, попытку остановить наш порыв.
Но что же там, за чертой сорокового ожога, когда сердце плавится уже сейчас, уже сейчас, и это не Огонь Перерождения – это все нарастающая духота неведомой прежде телесности или... бестелесности! Это дыхание Окна в миры иных Берегов...
Шаум, шаграм! Шаум, шаум! Неистов Лун прилив, неистощим прикосновений жгучих приговор! Шаум! Шаграм! Объятий храм сокрыт от нежеланных слов... Так сорок снов, как сорок грив, плетет безмолвный чтец... Он твой и мой хозяин рук... Шаграм, шаум! – тетив лучисто-звучный лук!
Рубиновый тростник поднимает нас все выше, все точней, все гибельней, все чудесней.
Что-то происходит со Светоэфиром Ночи? Новые изменения. Он светлеет...
Иссиня-черная трепещущая млечность, внутри которой словно проплетается вглубь и уносится одна негасимая гирлянда Лун, и вот эта мрачная трепещущая млечность, внутри которой, уже обрываясь, бьются два твоих сердца над краями неумолимой чаши... Как ты поверишь в примеси той яркости, что близка лишь тонкой смене предрассветных полотен?!
Мрачная трепещущая млечность ночного Светоэфира плавно держится до двадцать седьмой Луны, но уже дальше целительное восхождение сменяется стремительным и диким нырком под осветленные ожоги того Времени, что именуют Ясноликим Рушителем и кто есть непредсказуемый Зодчий всего метасуществования.
Внезапно и бурно нас окружают целые заросли крылатых рубиновых тростников. Ожоги Лун. Их тысячи – великолепных детей своего испытания, свивших гнезда на ночных Порогах!
Всполошенные Сизарем, они, едва завидев нас и приблизившись, налету, поодиночке, тотчас замирают, словно прилепив яркие тела к ограждениям невидимой стенки. Сизарь держит обещание. Им запрещено останавливать нас. Но я чувствую и другое: их внутренняя решимость для таких действий сведена в ничто.
Я знаю, что с этих мгновений ясные и стройные эфиры их душ будут тронуты до основания! Столько усмотрят они отчаянного откровения в зрелище летящего Ложа, столькому порадуются и опечалятся, что всечастно оплавленные сердца многих, не выдержав этого шока, переродятся по векторам внутренней истины – в прежде неведомые Метаземле сплавы!
То будет Любовь новых высоких прорицателей Дома Нагов. По могуществу и совершенству она превзойдет знания Зодчих... И Господь Светоэфир смягчится. Он дарует части моих устремленных собратьев Окна переноса его энергии и памяти в плотные кармические миры... Но беглецы, безумные беглецы останутся. И вслед за Ложами Летящей Страсти, открытыми нами с Блесной, их Ложа, столь же чистые, бросят их к поиску новых Прелестных Источников...
Сизарь и все крылатые наги держат обещание. Мы переходим Порог двадцать седьмой Луны...
***
Блесна вскрикивает. Она в ужасе.
– ...Твои волосы, Переливт!.. Твои брови, твое лицо!.. Оно покрывается сетью странных узоров... Но это не узоры нагов, это складки... Они сухие, и вся твоя кожа больше не светится! А твои золотистые волосы проредились в какие-то пепельные клочья... Боги, боги, а я?! Что со мной, Переливт?.. Покажи мне меня. Дай мне рубиновое зеркало твоего крыла!
– Ты немного спала, – шепчу ей, не открывая глаз. – Ты чуть устала... Я все время держал тебя. Мы больше не можем любить телами, Блесна... А рубинового тростника тоже больше нет, он как-то незаметно выгорел и осыпался. Тебе негде увидеть себя...
Она пытается высвободить из кокона наших объятий и сплетенных крыльев свое худенькое иссохшееся тело.
– Мне есть где увидеть себя. Отпусти меня и открой глаза, Переливт!
– Ни за что, – отвечаю, – ни за что! И потом кругом столько света, что мне становится больно смотреть.
– Мне тоже больно смотреть, слышишь?.. Открой глаза, ну пожалуйста!
– Не могу, Блесна, это правда.
– Почему?
– Потому... потому что я больше ничего не вижу...
– Ты лжешь! Ты видишь, хотя тебе больше не нужны глаза.
– Тогда зачем они тебе? – спрашиваю и знаю – это последняя произнесенная глупость в моей жизни. – Ведь если есть сердце, какая разница, каково твое тело? Отпусти свое зрение, Блесна... тебе не нужно видеть себя.
Она плачет. Она стенает. Она бьется в немощном припадке... Как ей объяснить, что я испытываю при этом восторг, беспредельный восторг?
– Мне действительно не нужно видеть тебя. Я и так все понимаю. Там, внизу, наш Прелестный Источник... Падальщик! И ты хочешь дотянуть, дотащить наш кокон с его дряхлой начинкой... Но я не хочу, слышишь, не хочу превращаться в... падаль! – она немного успокаивается. – Переливт, милый, Прелестник мой, Любовь моя!
Я отказываюсь. Я отказываюсь, но уже не от прикосновения. Просто из моей груди в ее грудь плещется пока еще безответный изумрудный пьянящий поток...
– Сорок Ожогов Лун позади, сорок Ожогов Лун впереди, – шепчу я на языке дыхания. – Шаум, шаум, шаум! – и отпускаю ее руки.
– Переливт, – она снова вся сжимается, отодвигается. – Давай раскроем наше Ложе, и ты выпустишь меня. Правда, сделай то, о чем я прошу. Ведь ты надеешься, что мы не принадлежим больше Памяти Светоэфира и не принадлежим своему вечному Настоящему... Да мы просто две уродливые полуиздохшие пернатые змеи!
– Ты напрасно пытаешься разозлить меня, Блесна. Я все равно знаю, что ты скоро найдешь другой ответ. О, как он будет волшебен!
– Я уже нашла его, – произносит она глухо.
– Да? Но где же? Почему я не вижу?
– Он во мне. Это... яд! Тот самый, что выплакал Василиск. Мы поделили его, помнишь, перед тем, как пройти огонь веретена... О да, да, да! – она заплескивается на меня и вровень с тем мгновением, пока длится мой отчаянный хриплый вопль, вся ее грудь так долгожданно изумрудно вспыхивает... Я открываю свои слезящиеся, полузрячие, выгоревшие глаза...
Ни время, ни ожоги Лун, ни смерть так и не сумели исказить прекрасного лица моей единственной беглянки...
***
Я не мог расстаться с ней. И когда Прелестный Падальщик, так священно-равнодушный к любым прелестным падениям, к любой боли и обманам ее прелестным; когда он, священно-равнодушный к любому сознанию пройденных тобой испытаний; когда этот прелестно-равнодушный, надмирный неиссякающий Нага-Сквозняк так бережно-равнодушно взвалил нас на невидимую низку своих громозвучных позвонков и понес, для пущего равнодушия и приличности успокаивая свою ношу только видимостью некого русла... тогда я раскрыл кокон Четвертого Ложа и с тоской отпустил тело Блесны.
Прелестный был яростно-равнодушен ко всему мертвому, и поэтому он его мгновенно растворил в токах своей утробы, запечатлев пиршество тремя золотистыми шлейфами...
Я улегся на спину, позвонок к позвонку к могучей энергии моего прожорливо-равнодушного спасителя, и стал слушать свое помутившееся сердце. Что-то еще шевелилось в нем, внутри него, кроме меня...
“...Нет, правда... Я должна была поверить, что все так и обернется, – теплый с придыханием голос Блесны озвучивает мои виски ни с чем не сравнимым потрясением реальности... – Скажи, Переливт, ты думаешь, меня когда-нибудь отпустят от тебя? А ты сам захочешь вернуть меня в новое тело? Ты простишь мне эту опасную игру?.. Но ведь она получилась, вся от начала до конца, самая искренняя, самая настоящая... Мы сбежали. Я в тебе! И этому новому Ложу не будет предела. Почему ты молчишь? Не бойся... Я правда с тобой. И ты проснулся, ты совершенно проснулся! И “одежды” тебе твои оставлены, и они омолодятся... Почему ты молчишь?”
– Я перевожу.
“Что ты переводишь?”
– Перевожу, как будет звучать мой ответ на языке дыхания.
“И как же?”
– Шаум! Шаграм! Я все тебе верну, но ничего не отдам!
“Это твой лучший перевод, Переливт”.
Мой лучший перевод! Теперь да. Теперь правда. Но какие расточительные эфиры, энергии и энигмы (загадки!) нас самих еще воскреснут из Ложа, чтобы дразнить еще большей несбыточностью все наши желания, пророчества и... побеги!
И так я перевожу силу твоего очищенного Равнодушия, Прелестный Источник, непознанную и волшебную силу, спаситель мой: ТЫ ВСЕ ВЕРНЕШЬ, НО НИЧЕГО НЕ ОТДАШЬ!
Конец седьмой книги
Июнь – ноябрь 1996 г.
г. Симферополь.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Первозданный — имеется в виду величайший из нагов, царственный Шеша – возница и ложе Кришны. Тысячеголовый Шеша прозван также Анандой или змеем Бесконечности.
2. Василиск (лат. basiliscus, regulus, от греч. “царь”) – мифический чудовищный змей. По описанию Плиния Старшего, Василиск наделялся сверхъестественной способностью убивать не только ядом, но и взглядом, дыханием, от которого сохла трава.
