4.1.5.1. Князь Александр Васильевич Трубецкой (14 июня 1813 — 17 апреля 1889) — офицер лейб-гвардейского кавалергардского полка, старший брат С. В. Трубецкого, фаворит императрицы Александры Фёдоровны, которого она нежно называла «Бархатом».

Трубецкой Александр Васильевич - российский военный деятель (1870-е)

Известен также как коллекционер монет, обнародовавший данные о существовании константиновского рубля. По его заказу в 1860-х годах на Парижском монетном дворе изготовили т.н. рубль Трубецкого.

Из третьей ветви княжеского рода Трубецких. Старший сын генерала князя Василия Сергеевича Трубецкого (1776—1841) и Софьи Андреевны Вейс (1796—1848), дочери виленского полицмейстера.

Воспитывался дома и по выдержании экзамена при Пажеском корпусе 13 декабря 1830 года поступил на службу в кавалергардский полк эстандарт-юнкером. 19 апреля 1831 года произведен в корнеты. В польскую кампанию состоял ординарцем при графе Витте.

В 1834 году Трубецкой сватался к княжне Леонилле Ивановне Барятинской (1816—1918), но она вышла замуж за Л. П. Витгенштейна.

Франц Ксавер Винтерхальтер (1805–1873)  Portrait of Leonilla, Princess of Sayn-Wittgenstein-Sayn, nee Baryatinsky (1843, Getty Center, Los Angeles)

Вместе с другими кавалергардами (Г. Я. Скарятиным, А. Б. Куракиным, Дантесом, А. Бетанкуром) входил в близкое окружение императрицы Александры Фёдоровны, был её компаньоном в прогулках и катаниях на санях. Императрица называла их «мои четыре кавалергарда». Князь Трубецкой был её фаворитом, в письмах императрицы к графине Софье Бобринской, он фигурировал под кличкой «Бархат».

Alexander Pavlovich Brullov (1798–1877) Императрица Александра Федоровна (1830-е)  

Впервые имя Бархат появляется в записках и дневниках императрицы в 1835 году. Имя Бархата расшифровано Э. Герштейн и подтверждено М. Яшиным — это кавалергард штаб-ротмистр князь Александр Васильевич Трубецкой.

В 1835 году в семье Александра Трубецкого случилась неприятность — его младший брат кавалергард Сергей Трубецкой за шалости переведен в Гродненский гусарский полк.

Вот запись биографа одного из «шалунов»: «На Невке, на Черной речке весь аристократический бомонд праздновал чьи-то именины в разукрашенных гондолах, с музыкой, певцами и проч., вдруг в среду гондол влетает ялик, на котором стоит черный гроб, и певчие поют „со святыми упокой“. Гребцы — князь Александр Иванович Барятинский, кавалергарды — Сергей Трубецкой, Кротков, у руля тоже их товарищ. Гроб сбрасывают в воду, раздаются крики: „Покойника утопили!“ — произошла ужасная суматоха, дамы в обморок, вмешательство полиции, бегство шалунов!..

Однако окончилась для шалунов эта история довольно печально — продолжительным арестом на пять или шесть месяцев поплатился князь Александр Иванович, князь Трубецкой переведен тем же чином в армейский полк»

«Бархатные глаза (будем раз навсегда говорить обо всем Бархат, так удобнее) могут рассказать Вам о бале, — писала Александра Федоровна своей подруге и кузине братьев Трубецких С. А. Бобринской, — они словно бы грустили из-за участи брата, но постоянно останавливались на мне и задерживались около двери, у которой я провожала общество, чтобы перехватить мой последний взгляд, который между тем был не для него».

Вероятно, Трубецкой не был великим конспиратором, если императрица легко выделила его заинтересованное внимание.

Думаю, не очень трудно понять зрелую даму, на которую так небезразлично смотрит двадцатитрехлетний красавец.

Александра Федоровна принимает сигнал, начинает вести через свою подругу, родственницу молодого человека, невинную игру в «кошки-мышки», где особо опасная роль «мышки» все же остается у кавалергарда. Не скрывая от подруги приятность происходящего, императрица принимает обличие этакого доброго старшего друга, мамушки, поглядывающей за милым дитятей с целью сохранения его нравственности и чистых манер истинного «ультрафешенебля».

Впрочем, трудно не заметить, что внимание, взгляды Трубецкого ей льстят, как бы подтверждая негаснущую молодость Александры Федоровны, ее женское очарование.

В августе 1836 года признания императрицы становятся более лиричными, а фигура Бархата все еще остается как бы в тумане.

«На днях, — сообщает она Бобринской, — мне принесли Вашу записку в Ораниенбаум, когда я одевалась, и я не знаю почему, мне вдруг показалось, что посыльным был Бархат, но нет, я знаю, что нет!.. Нужно, чтобы когда-нибудь Бархат передал одно из Ваших писем, надеюсь, что он его не испачкает, как записку кн. Барятинской, он Вам рассказал об этом? Он и Геккерн на днях кружили вокруг коттеджа. Я иногда боюсь для него общества этого новорожденного».

Бобринская обязана понимать императрицу с полунамека. «Нужно, чтобы Бархат передал…» — это приказ.

Посыльным к императрице с запиской от Бобринской должен будет прийти Трубецкой, кузен Софьи Александровны.

Пётр Федорович Соколов (1791–1848) Countess Sophia Alexandrovna Bobrinsky (1799-1866) Софья Александровна Бобринская, ур. Самойлова (1827)

Помимо указания о Трубецком-Бархате в отрывке из письма возникает и тема отношений его с Дантесом.

«Ультрафешенебль» Александр Трубецкой и «новорожденный» Дантес, человек с сомнительным настоящим, — эта дружба пока не очень желательна, она, по мнению Александры Федоровны, может скомпрометировать князя.

«Я хочу еще раз попросить Вас, — пишет она Бобринской 15 сентября 1836 года, — предупредить Бархата остерегаться безымянного друга, бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать. По-моему, у него были хорошие манеры, но он начинает терять этот блеск хорошей семьи, и император это заметит, если он не примет мер и не будет за собой следить в салонах».

Жорж Шарль Дантес. 1830

Позднее в письме к Николаю Вильгельм Оранский скажет:

«Здесь никто не поймет, что должно значить и какую цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном, особенно потому, что Геккерн подтверждает, что они не связаны никакими кровными узами».

Отношения Трубецкого и императрицы, благодаря стараниям Софьи Бобринской, благополучно развивались. Центром событий становится дом… князя Василия Сергеевича Трубецкого, отца Александра и еще десяти взрослых детей. Может, поэтому императрица и зовет его «отцом розы», прекрасного многолепесткового цветка. Василий Сергеевич Трубецкой ко всему еще родной дядя Бобринской.

«Пироги у дяди удались, — пишет императрица приятельнице 26 октября 1836 года. — Он был так рад, видя меня у себя, угощая меня <…>. Остальная часть семьи тоже казалась довольной. Тетя играла на фортепиано серьезные пьесы, Бархат попросил вальс, и я сделала один тур, с кем бы вы думали? — совсем не с сыном, а с Pere la Rose».

После подробного описания собственного тюрбана императрица продолжает:

«Вечером, когда я танцевала с Бархатом, со мной произошла очень, очень неприятная вещь: я почувствовала, — пусть не думают об этом дурно, — что у меня спадает <…> пришлось убежать в другую комнату, и хотя все произошло в мгновение ока, меня мучил стыд из-за фатальности этого происшествия. Скажите, что он Вам говорил об этом? Мне так стыдно».

На следующий день, 26 октября, императрица заносит это удивительное событие в свой дневник.

«К Трубецким на рождение. Pere la Rose и все дети.

Завтрак сервирован для старых и молодых, фортепиано. Вечером <…> я в тюрбане и соответствующем платье. Во время вальса потеряла подвязку, как раз с Труб[ецким]».

27 января Александра Федоровна записала в своем дневнике: «Н[икс] сказал о дуэли между Пушкиным и Дантесом, бросило в дрожь».

28 января императрица пишет записку Бобринской, приглашая ее быть в театре:

«О Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом. Один ранен, другой умирает… Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до трех часов, мне все время представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, — одна — жена убийцы другого <…>. Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставляя ему возможности избежать дуэли… Сегодня вечером, если Вы придете на спектакль, как часто мы будем отсутствующими и рассеянными…»

Судя по записи камер-фурьера, этим вечером императрица смотрит французский водевиль «Молодой муж».

30 января, на следующий день после гибели Пушкина, она приказывает Бобринской: «Я Вас предупреждаю, чтобы Бархат не пропустил и чтобы Вы тоже пришли к вечеру».

31 января Бобринская выполняет просьбу императрицы, Бархат-Трубецкой отмечен среди присутствующих на дворцовом балу.

Необычный «интерес» очень заметного «ультрафешенебля» заставляет общество насторожиться, а кое-кто, видимо, уже повернул лорнеты в сторону Трубецкого. Это тем вероятнее, что молодой кавалергард, как мы увидим из записок Александры Федоровны, ведет себя неосторожно, допускает один просчет за другим.

«Рассказывал ли Вам Бархат, — с тревогой спрашивала императрица у Бобринской, — что вчера утром он танцевал у меня? Это была неловкость, которую совершил мой брат. Мои четыре кавалергарда сопровождали полковой оркестр. С ума сойти!»

Не посвященный в «тайну» брат Александры Федоровны, прусский принц Карл, невольно допускает бестактность — приглашает Трубецкого на бал «по случаю рождения Ея Королевского Высочества принцессы прусской Марии-Луизы-Александрины». Видимо, этого делать было нельзя.

А Трубецкой? Понимая, что он компрометирует императрицу, все же идет во дворец, не избегает приглашения, раздражает царя.

«В час пополудню по повелению Государыни Императрицы в концертный зал введены музыканты кавалергардского Ея Величества полка — в то же время собрались в Золотую гостиную комнату Их Императорские Высочества <…>. После фрештака Их Императорские Высочества… с прусским принцем Карлом и гостями проходили в концертный зал, где несколько провели время в танцах, и потом откланялись гостям 15 минут 3-го часа пополудни.

Государь Император также изволил краткое время быть на празднике в Золотой гостиной комнате».

Vasily Golike. Портрет Николая I. (1843, Русский музей)

Несомненно, благоволение императрицы к Трубецкому не только придавало ему вес среди товарищей, но и делало его героем, лидером, поднимало его на недосягаемую высоту в глазах друзей и товарищей по полку, воспринималось как факт «гвардейской» лихости, удальства, бравады, что и поведение Дантеса.

«Служба <…> согласно с тогдашними кавалерийскими нравами, — писал историк Зиссерман, биограф князя Барятинского, ближайшего друга князя Трубецкого, — была рядом шалостей, кутежей, праздной светской жизни. Все это не считалось чем-либо предосудительным не только в глазах товарищей и знакомых, но и в глазах высших властей, даже напротив, как последствия молодости и удальства, свойственных военному человеку вообще, а кавалеристу в особенности, все эти кутежи и повесничанья (<…> доставляли высшим властям особый род удовольствия».

Moritz Michael Daffinger (1790–1849)  Александр Иванович Барятинский (1838)
Князь Александр Иванович Барятинский (2 [14] мая 1815 года — 25 февраля [9 марта] 1879 года, Женева) — русский государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, член Государственного совета, почётный член Николаевской военной академии Генерального штаба
8 ноября 1833 года произведён в корнеты с зачислением в лейб-кирасирский Наследника Цесаревича полк. Александр вёл бурную жизнь, присущую гвардейской молодежи. Петербургский высший свет полнился слухами о любовных похождениях молодого корнета Барятинского. В разговорах о скандальных романах Барятинского все чаще стало мелькать имя дочери императора, великой княжны Марии Николаевны.

«Круги по воде» из-за «шалостей Трубецкого» шли далеко и заметно, тем более что «ультрафешенебль» обладал всеми нужными для этого качествами, был болтлив, хвастлив и несдержан.

Опережая события, следует, вероятно, сказать, что миф об Александре Васильевиче Трубецком рос от часа к часу, обретая при этом совершенно невероятные для героя формы.

В сентябре 1839 года вюртембергский посланник князь Гогенлоэ-Кирхберг попытался объяснить своему правительству возникший в заграничных газетах слух о заговоре в Петербурге. Гогенлоэ писал:

«Раскрытый в С.-Петербурге заговор, о котором говорят иностранные газеты и в рассказах о котором в первую очередь фигурирует имя госпожи Рылеевой, родственницы господина Рылеева, сыгравшего заметную роль в восстании 1825 года (Sis!), насколько я знаю, является не более чем плодом недоброжелательного воображения, поскольку мы, живущие в столице, ни разу не слышали ни о каком событии подобного рода. История, которая могла послужить основанием для этих слухов, такова. Некто господин Жеребцов, молодой русский, путешествующий по Италии со своими родственниками, будучи во Флоренции, сказал в присутствии некоего графа Орлова, брата генерал-адъютанта, что-де в скором времени мы услышим о больших переменах в России, которые произойдут благодаря обществу молодых людей из самых лучших семейств страны, недовольных нынешним положением дел; к их числу якобы принадлежат князь Александр Трубецкой, сын генерал-адъютанта и капитан Кавалергардского полка Ея Величества Императрицы, молодой человек, хорошо принятый при дворе <…> и другие. Граф Орлов, пораженный этими словами, потребовал у господина Жеребцова объяснений и предупредил его, что обо всем услышанном доложит в С.-Петербург; господин Жеребцов дал на это свое согласие, и теперь, после того как донос сделан, за князем Трубецким, как того и следовало ожидать, следят…».

Сын тверского помещика Жеребцов, человек пылкого воображения и чуточку поэт, по словам отца, «имел наклонность к свободомыслию», подчеркнем еще раз, что вольнодумец, видимо, не случайно назвал одним из лидеров придуманного им заговора столь громкую и одиозную фигуру, как Александр Васильевич Трубецкой.

Вернемся к событиям 1837 года. Можно предположить, что чем «героичнее» выглядел в своей среде Трубецкой, тем внимательнее к нему приглядывались люди Николая да и сам император.

В марте 1837 года в дневниковых записях императрицы начинают появляться имена Бенкендорфа и генерал-адъютанта графа Орлова.

«Долго катались на салазках… придумали новую игру — бросаться снежками в лицо друг другу. Маска (Г. Я. Скарятин) и Бархат, как всегда, в нашем хвосте, следя, чтобы мы не опрокинулись. После обеда — на гору.

Пётр Федорович Соколов (1791–1848). Григорий Яковлевич Скарятин (1831)
 Григорий Яковлевич Скарятин (1808—1849) — генерал-майор русской императорской армии, погибший во время Венгерской кампании 1848—1849 годов.
По словам Д. Фикельмон, у Скарятина было лицо красивое, а во взгляде некая кротость и меланхолия, характер же его был совершенным, все, что есть на свете самого честного, благородного, наилучшего, сосредоточено было в нем.

Маска всегда на переднем месте, чтобы подать мне руку. Бархат только один раз, по обыкновению помогая другим дамам, садится в санки. Вы знаете: чтобы я не утомлялась, мои казаки вносят меня в гору — но вот Бетанкур и Маска занимают их места и несут своего шефа — потом переодевание, обед, музыка, тирольские песни, игры. Комплот моих четырех кавалергардов со мной против Орлова, чтобы помешать ему меня схватить».

В дневнике императрицы появляется и еще одна запись о поездке на Елагин остров 14 марта 1837 года: «Играли в снежки <…>, тирольские песни<…>. Орлов на корде безумный, я прямо против него, четыре кавалергарда: Бетанкур, Куракин, Скарятин, Трубецкой…».

22 марта Александра Федоровна, чувствуя нечто неладное, начинает и сама проявлять беспокойство.

«Вы могли бы сделать кое-какие замечания Бархату, со всей возможной мягкостью и как будто бы от своего имени. Если мы опять поедем на Елагин, нужно будет соблюдать особую осторожность».

В марте 1837 года Александра Федоровна начинает понимать, что «окружена» преследователями.

«Я вам говорила, — писала императрица Бобринской, — что Бенкендорф, Орлов и Раух (флигель-адъютант принца Карла) составили союз против этих бедных молодых людей, которые вели себя безукоризненно».

И чуть дальше:

«Все эти ухаживания проходили далеко от императора, но на глазах у Бенкендорфа, которого я выбрала своим покровителем», — пишет она.

Вот так так! Бенкендорф, выбранный императрицей в покровители, — финал этой истории явно начинал приближаться.

Тогда же в марте 1837 года Александра Федоровна записала в дневнике:

«Император со мной говорил от своего имени и от имени других».

И императрица и ее подруга Бобринская начинают всерьез волноваться за судьбу Бархата-Трубецкого.

«Чтобы Вас успокоить, я должна начать с того, чтобы сказать, что был назван не он один, но, к счастью, два брата тоже, потому что все трое окружали мать и дочь в играх».

Бенкендорф не берет на себя смелость говорить с Александрой Федоровной о ее предосудительном поведении; это может позволить себе только Николай I.

«Император говорил со мной мягко, — пишет она Бобринской, — но это навело на меня тоску в последний вечер, и Бархат, который меня понял, отдалился, отдалился почти слишком. В первый раз тоска и слезы, которые я пролила в своей постели, довели меня до бессонницы и безумной головной боли».

Наконец, Александра Федоровна записывает грустную развязку:

«Бархат решился, и это исходит не от меня, и это не причинило мне горя, и я благодарю Бога».

21 июля 1838 года Александра Федоровна писала Бобринской из Германии:

«…Как вы поживаете на Островах? Кто Вас навещает, кто верен Вашим предвечерним собраниям? Я вспоминаю бедного Дантеса, как он бродил перед Вашим домом. Не удивляйтесь, что я о нем думаю, я читала описание дуэли в поэме Пушкина Онегин, это мне напомнило ту печальную историю. Одно место меня поразило своей правдивостью, напомнив о Бархате:

В красавиц он уж не влюблялся
И волочился как-нибудь,
Откажут — мигом утешался,
Изменят — рад был отдохнуть,
Он их искал без упоенья
И оставлял без сожаленья».

Александра Федоровна сама подчеркнула последнюю строчку.

«О, что мне приснилось сегодня ночью, — писала она уже в 1839 году. — Будто мать приводит его ко мне, чтобы проститься, потому что его отправляют на Кавказ без моего разрешения. Я протягиваю ему руки и взволнованным, дрожащим голосом говорю: „Что же Вы такого натворили?“ Я чувствую, как он берет мою руку и целует ее, — и просыпаюсь».

И наконец — трезвое о самой себе:

«Нужно только наблюдать за собой и всегда просить Бога, чтобы он помог тебе не ослепляться на свой счет.

Ласкин - Вокруг дуэли 

Очевидно, что вначале все это содействовало его успешной карьере. В 1834 году Трубецой был произведён в поручики, в 1836 году в штабс-ротмистры, а в 1840 году в ротмистры.

Оставив двор (под давлением Бенкендорфа и самого Николая), Трубецкой оказался вне привычной для него среды. Двери особняков «ультрафешенеблей», тех «сливок общества», плоть от плоти которых он был, как и двери Аничковского дворца и Зимнего, для него закрылись навсегда.

Можно допустить, что какую-то роль в судьбе Трубецкого сыграла и напраслина «бунтаря» и вольнодумца Александра Жеребцова, который явно преувеличил роль князя в высшем обществе. Однако Жеребцов невольно подключил к наблюдению за Трубецким III Отделение, что само по себе должно было лишить Александра Васильевича прежнего высочайшего благорасположения.

Осенью 1837 года в Петербург приезжает знаменитая танцовщица Мария Тальони.

Трубецкой ведет себя скандально: начинает открыто ухаживать за «Любашей-цыганкой», как однажды назовет знаменитую танцовщицу Александра Федоровна.

25 января 1838 года Вяземский сообщает Мусиной-Пушкиной:

«Наикраснейший мало появляется в свете. Говорят, будто он поменял балы на балет и пребывает у ножек Тальони».

Императрица с обидой следит из дворцового заточения за развитием этого романа. Она пишет Бобринской: «Саша Трубецкой как безумный».

Мария Тальони (Taglioni) (23.4.1804, Стокгольм - 22.4.1884, Марсель), итальянская артистка, балетмейстер, педагог, в 1827-1835 танцевала в Парижской опере. В 1832 году Мария вышла замуж за графа де Вуазен, но продолжала носить девичью фамилию и не бросила сцены. Муж не только оказался заядлым картежником, но и сразу после свадьбы обзавелся любовными связями или, возможно, восстановил их. Все это, разумеется, требовало денег и, как писали, супружество приняло все черты «несчастного». Мария же за два первых года брака родила двоих детей: сына и дочь. И на этом поставила точку. Официальный развод был оформлен уже в начале 1835 года.
Выступала в Петербурге (1837—1842). Ввела танец на пуантах.

Карьера Трубецкого рушится. 18 января 1842 года Александра Трубецкого «из ротмистров Кавалергардского Ея Императорского Величества полка» увольняют «по обстоятельствам полковником и с мундиром».

Князь начинает добиваться разрешения уехать за границу. Но разрешение приходит только через десять лет.

«Отставной гвардии полковник князь Александр Трубецкой с Высочайшего соизволения в конце сентября 1852 года отправился за границу для окончательного устройства дел своих на три месяца и отнюдь не долее, на честном слове».

В Ливорно Трубецкой женится, но не на Тальони, которая старше его на десять лет, а на… ее воспитаннице девице Эде, записанной под именем графини Жильбер де Вуазен.

По истечении отпуска Трубецкой обращается к генерал-адъютанту графу Орлову «об исходатайствовании высочайшего соизволения на бессрочное пребывание за границею», до окончательной продажи имений его.

Николай категорически отказывает в этом Трубецкому.(«В это же время император с поразительной заинтересованностью и жесткостью „выслеживает“ младшего брата Трубецкого — Сергея Трубецкого, похитившего жену Почетного гражданина Жадимировского, — писал П. Щеголев. — Пойманный полицией в Тифлисе, Сергей Трубецкой был посажен в Алексеевский равелин, судим, а затем лишен чинов, ордена Анны 4 степени с надписью „За храбрость“, Дворянского и княжеского достоинства, отправлен рядовым в Петрозаводский гарнизонный батальон под строжайший надзор, на ответственность батальонного командира».)

«На основании существующих узаконений, — повелевает император, — сделать ему формальный вызов о немедленном возвращении в Россию, назначив ему для сего двухмесячный срок, если же он не исполнит сего, то подвергнуть его действию законов».

В январе 1853 года «высочайшее повеление» объявляется Трубецкому русским генеральным консульством в Венеции с подпискою.

Трубецкой «в отечество не возвратился».

«Дело» вновь затягивается.

В феврале 1854 года Николай сам запрашивает Государственный совет, оставив на «обертке Мемории», касаемой других лиц, несколько строк:

«Узнать у М. В. Дел, когда представлено будет в Совет дело об отставном полковнике князе Трубецком за невозвращение по данному указанию».

С.-Петербургский уголовный суд теперь спешно выносит решение:

«Князя Трубецкого, лишив всех прав состояния, считать вечным изгнанником из общества».

29 марта 1854 года Правительствующий сенат это решение утверждает:

«Согласно решения судебных мест отставного полковника князя Александра Трубецкого, сорока лет, за неявку в отечество из-за границы, по сделанному от правительства вызову, лишить всех прав состояния и имеемых им ордена св. Анны 3 степени с бантом, серебряной медали „За взятие Варшавы“ 25–26 августа 1831 года и польского знака отличия за военные достоинства 4 степени и подвергнуть вечному изгнанию из пределов государства. Каковое определение Правительствующего Сената повергнуть на Высочайшее благоусмотрение Его Императорского Величества установленным порядком».

Испуганный жестким решением, Трубецкой обращается с верноподданническим письмом к наследнику — великому князю Александру Николаевичу, с которым в свое время дружил.

Александр Николаевич ходатайствует за Трубецкого перед отцом.

Николай делает новую собственноручную надпись:

«Князь А. Трубецкой обратился к Наследнику с прошением дозволить ныне же вступить в службу рядовым, я на это согласен и потому приговор, хотя и утверждаю вполне, дозволяю отложить в исполнение, если он явится на службу не позднее 15 июня [1854 года], но если сего не исполнит, то приговор над ним привести в действие».

15 июня военный министр князь Долгоруков уведомляет государственного секретаря, что князь Александр Трубецкой не явился на службу.

«Дело» Трубецкого вновь начинает двигаться по инстанциям.

Военный министр Долгоруков снова пишет государственному секретарю 22 мая 1855 года:

«…Князь Трубецкой в назначенный срок 15 июня не явился и просьбы о продлении его на службу рядовым… не подавал.

Ныне же князь Александр Трубецкой подал просьбу в инспекторский департамент об определении его на службу с назначением в уланский принца Александра Гессенского полк».

Воцарение Александра II меняет настроение «сиятельного красного».

Трубецкой возвращается в Россию и определяется на службу в Борисоглебский уланский полк подполковником.

В июне 1855 года его переводят в Новомиргородский уланский полк, а в декабре — в штаб войск Евпаторийского отряда.

Судя по всему, Трубецкой все еще надеется на благоволение нового царя. Но продвинуться по службе ему не удается.

30 января 1857 года он вновь увольняется «полковником и с мундиром».

6 марта 1868 года назначен генеральным консулом в Марсель, с переименованием в гражданский чин, а 29 мая 1874 года уволен в отставку в чине статского советника.

Материальное положение «красного в высшей степени» предельно ухудшается, и он опять начинает искать выгодной службы.

«Долго думал я, — пишет он военному министру, — после столь милостивого приема Вашего высокопревосходительства, каким образом воспользоваться милостивым благорасположением Его Императорского Величества в минуту столь важную для будущности детей моих… Если точно, как оказывается Государь Император желает воспомнить старые годы и хотя разновременно разбитую, но старательную двадцатилетнюю службу и всю мою жизнь… то милость его может дать мне в ожидании того места, зачислив меня в свиту свою генералом по указу 1772 года…»

15 октября 1874 по Высочайшему повелению определен полковником по армейской кавалерии, с причислением к главному штабу с содержанием и квартирными деньгами по чину. 1 ноября назначен в распоряжение командующего войсками Оренбургского округа и 15 марта 1876 года перемещен еще дальше - в распоряжение командующего войсками Туркестанского военного округа.

По всей вероятности, здесь уже сказываются последствия истории с «константиновским» рублем.

В 1880 году шестидесятисемилетний князь самовольно возвращается в Петербург. Его обнаруживают и сразу докладывают об этом императору.

Александр II раздраженно повелевает:

«Приказать ему отправиться к своему месту, так как я не допускаю, чтобы находящиеся на службе шатались здесь без дела».

На этот раз Трубецкого выручает смерть Александра II. На трон восходит Александр III, к нему и обращается Трубецкой с просьбой о переводе в Одессу, где живут его друзья по кровавым игрищам 1836–1837 годов — генерал-губернатор граф Александр Строганов и его сводная сестра Идалия Полетика.

23 марта 1882 года назначен в распоряжение командующего войсками Одесского военного округа. В 1883 году зачислен в запас. В 1884 году вновь назначен в распоряжение командующего войсками Одесского военного округа. В 1885 году произведен в генерал-майоры, с оставлением в запасе.

Скончался 17 апреля 1889 года от разрыва сердца в имении своего брата Заречье-Академическом Вышневолоцкого уезда и похоронен на кладбище села Березки.

В 1887 году, незадолго до скоропостижной смерти, Трубецкой снова приезжает в желанный, когда-то хорошо его знавший С.-Петербург. Он ищет историка, которому жаждет поведать повесть, давно мучившую его, — рассказать об «отношениях Пушкина к Дантесу».  

А.В.Трубецкой и его «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу»

Гау.Эмилия Карловна Мусина -Пушкина
П. А. Вяземский  был неравнодушен к Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной. У Вяземского был соперник, Александр Васильевич Трубецкой. Этот человек, которого Вяземский отчего-то именует «красным», не так давно пренебрег Эмилией Карловной, предпочтя ей другую даму из «ультрафешенеблей» (императрицу Александру Федоровну).Фантазия Вяземского неистощима. Ревниво подшучивая над графиней, он то и дело напоминает ей о своем сопернике,  , называя его то «наикраснейшим», то «сиятельным красным», то «красным в высшей степени», то «красным человеком». Цель этих упоминаний понятна. Они должны задевать Эмилию Карловну, уязвлять ее самолюбие, а значит, и способствовать успеху самого Петра Андреевича.

О.А. Кипренский (1782–1836). Вяземский Петр Андреевич (1835)

16 февраля 1837 года Вяземский назвал графине Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной одного из конкретных виновников гибели Пушкина, одного из главных действующих лиц «презрительного кружка», «коновода высшего общества» штаб-ротмистра Кавалергардского полка князя Александра Васильевича Трубецкого, «красного человека».

Пушкин и его жена попали в гнусную западню, их погубили. На этом красном, к которому, надеюсь, Вы охладели, столько же черных пятен, сколько и крови. Когда-нибудь я расскажу Вам подробно всю эту мерзость.

Я должен откровенно высказать Вам (хотя бы то повело к разрыву между нами), что в этом происшествии покрыли себя стыдом все те из красных, кому Вы покровительствуете, все Ваше Красное море. У них достало бесстыдства превратить это событие в дело партии, в дело чести полка. Они оклеветали Пушкина, и его память, и его жену, защищая сторону того, кто всем своим поведением был уже убийцей Пушкина, а теперь и в действительности застрелил его.

Покровительство Бархату со стороны императрицы, особая к нему благосклонность, высокое положение при дворе генерал-адъютанта Василия Сергеевича Трубецкого и княгини Софьи Андреевны Трубецкой, близкие родственные отношения с ближайшими к царю обер-шенком графом Строгановым и Бобринским — все это способствовало тому, что «самый что ни на есть красный» и его «красные» друзья, чинившие «адские козни», оказывались достаточно защищенными.

Люди, расставившие поэту «адские сети», были теми «сливками общества», его «цветом», «ультрафешенеблями», о которых не раз писал в своем дневничке князь Петр Андреевич.

В 1887 году на даче Краевского в Павловске его зять В. Бильбасов записал рассказ Трубецкого о событиях, предшествовавших дуэли Пушкина с Дантесом. В том же году Бильбасов издал брошюру «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу. Записан со слов князя А. В. Трубецкого». Трубецкой сообщил Бильбасову, что Пушкин якобы сожительствовал с сестрой своей жены, Александрой, и снисходительно смотрел на ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной. Истинной причиной его ненависти было желание свояченицы уехать за границу вместе с супругами Дантес. О связи поэта с сестрой жены Трубецкому, по его словам, рассказывала Идалия Полетика, которой будто бы делала признания сама Александра Гончарова. Рассказ Трубецкого, услышанный на даче Краевского, записал также в своём дневнике В. Гаевский. Эта запись, обнаруженная Н. Эйдельманом, в основном совпадает с рассказом в передаче Бильбасова.

В 1901 году Бильбасов опубликовал рассказ Трубецкого в журнале «Русская старина» в сокращённом и отредактированном варианте. В частности, слова Трубецкого о связи Пушкина со свояченицей («сошелся с Александриной и жил с нею») заменены на «вскоре после брака Пушкин сам увлекся Александриной до безумия». Имя Идалии Полетики в изменённом варианте не упоминается вообще. Публикация вызвала критические отклики: в апрельском номере «Русской старины» А. Кирпичников высказал мнение, что «рассказ» Трубецкого неправдоподобен. По мнению А. Ахматовой: «Все, что диктует Трубецкой в Павловске на даче — голос Дантеса, подкрепленный одесскими воспоминаниями Полетики. Трубецкой ни Пушкина, ни его писем, ни сочинений о нем не читал».

Фактически этот «Рассказ» и есть то оружие, та клевета, те «адские сети и адские козни», при помощи которых «ультрафешенебли» травили величайшего поэта России еще при его жизни, приближая трагический конец. И чем ничтожнее был вымысел, чем бездоказательнее он был, тем в него легче и охотнее верили, тем шире он распространялся, набирая новые комментарии, тем беспомощнее и незащищеннее чувствовал себя Пушкин.

Pyotr Fyodorovich Sokolov (1791–1848). Портрет А.С. Пушкина.(1836,  Всероссийский музей А.С.Пушкина, Санкт-Петербург)

Впрочем, нельзя забывать, что Пушкин оказался не единственным предметом злобной клеветы Трубецкого, Идалии Полетики и их друзей. «Красные», все их «Красное море», чернили и его жену, подменяя правду правдоподобием.

На потеху «ультрафешенеблям», «влюбленный» Дантес явно специально выказывал эту свою «влюбленность». Он закатывает глаза, повсеместно подчеркивает свою страсть, а сам одновременно, как записывает Софья Николаевна Карамзина в июне 1836 года, «развлекал своими дурачествами».

«Балаганил», — скажет после гибели Пушкина о Дантесе П. П. Вяземский.

Не устаешь дивиться, как прочно укореняются «в светском уложении» клевета и грязь, делаются несмываемыми.

«Люди съедят ее», — говорил о жене своей умирающий Пушкин.

Стоит подчеркнуть, что ни у Трубецкого, ни у его друзей не было личных причин травить Пушкина и его жену. Однако после «Моей родословной» у Пушкина нарастал конфликт с высшим слоем русской аристократии. Трубецкой и его закадычные друзья, издеваясь над Пушкиным, чувствовали молчаливое одобрение людей своей касты.

Ласкин - Вокруг дуэли 

Александр Васильевич в течение многих лет открыто жил с Марией Тальони и имел от нее сына.

Мария Тальони, возлюбленная князя Трубецкого

24 ноября 1852 года Трубецкой женился на ее дочери, на графине Марии Евгении Жильбер-де-Вуазен (1835—1901), Невеста была младше жениха на 22 года, но по-видимому, всю жизнь Александр был влюблен в саму Марию Тальони. По некоторым сведениям, он даже продал все свои подмосковные владения, особняки в Петербурге и Москве и, договорившись с властями Венеции, выкупил один из самых знаменитых ее дворцов, Ка д'Оро, и... подарил его Марии! Впрочем, увлечение Александра своей тещей не помешало семейному счастью четы Трубецких – у них родилось пятеро детей, влившихся в ряды французского дворянства:

4.1.5.1.1. Сергей Александрович (1854—1882)

4.1.5.1.2. Маргарита Александровна (1857— ?)

4.1.5.1.3. Александр Александрович (1859—1900)

4.1.5.1.4. Георгий Александрович (1861—1898)

4.1.5.1.5. Алексей Александрович (1866— ?) Жена князя Алексея происходила из знаменитого во Франции рода Роганов.

Дети Александра Владимировича были приняты в Париже как внуки великой балерины и кузены герцогини де Морни (дочери его брата Сергея, предполагаемой дочери Николая I),.  

Ссылки:

 http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D1%80%D1%83%D0...%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87