Предыдущая часть

1963,
последние дни марта

Мама Валеры не любила Гейне

Сказано это было здОрово! Будто мы шли в театр. Вслед за своим учителем я прошёл на кухню. Всё было хорошо и просто. Мама Валерия Михайловича была виновником торжества. Мой учитель поздравил её с днем рождения. Марина бегала вокруг и тоже радовалась дню рождения своей мамы. На небольшом столике, прислоненном к стене, стояло вино, "чекушка" и проч. Мой учитель наполнил до краёв стограммовые стаканчики. Себе налил водки, а мне и Галине Александровне вина. Немножко налил Марине. Затем встал и произнёс тост:
- Сегодня мы выпьем за нашу маму, пожелаем ей успехов, а главное - здоровья.
Звон стаканов - мы пьём. Галина Александровна отпила пол-стаканчика. 
- Мама, первую рюмку - до дна! - говорит мой учитель.
- А я не хочу! - это говорит Марина.
- Не хочешь - не пей. Кушай, Марина.
Дверь в прихожей скрипит. Галина Александровна торопливо встаёт и идёт к двери.  А оттуда слышится весёлый смех. Оказалось, пришла то ли соседка, то ли подруга Галины Александровны.  Мы опять пьём. Приходит ещё кто-то.
- Я пойду ещё принесу. Магазин ещё открыт, наверное.
Валерий Михайлович уходит.
За столом оживлённо. А я сижу, мне нечего сказать. Нахожусь я в полном сознании, хотя и чуть-чуть притуплённом. И только смеюсь, видя, как смеются другие очередной шутке.
Мой учитель вскоре приходит, неся три больших бутылки портвейна.

- Ты с ума сошёл, - испуганно смеётся Галина Александровна.
Сама она закуривает и продолжает оживлённо беседовать. На время они с соседкой выходят в коридор, оттуда доносится их разговор.
Мы остаёмся на кухне одни с Валерой (буду теперь в дневнике его так называть, ведь он мне друг и мы вообще с ним друзья).
Я сижу к нему лицом к лицу.
Валера то ли  с недовольством, то ли с гордостью, а вернее и с тем, и с другим, говорит мне:
- У нас дом вроде гостиницы. Всегда друзья, родные.
Он смеётся. Затем говорит:
- Давай-ка, пока их нет, ещё по одной. Он наливает нам обоим красного и я опрокидываю...
"Это уже четвёртая, - пытаюсь я считать. - Сколько же я выпил? Каждая по сто. Четыре умножить на сто... Ого! Я никогда столько не пил".
Наклонившись ко мне, Валера говорит:
- Нехорошо, Борис, что я тебя напаиваю, ты прости меня, так уж получилось. Ты, конечно, понимаешь, что никому дома, например, не должен об этом...
- Я понимаю, понимаю, конечно. - решительно киваю я головой.
- А ты вообще не пьян, Борис?- вдруг спрашивает меня Валера.
- Нет, нет, хотите, по половице пройду?.
- По половице не надо, просто пройдись.
Я спокойно прохожу к окну и смотрю на Валерия, пытаясь узнать оценку моему состоянию.
- Молодец! - говорит он. Точно так же он хвалит меня за хорошее исполнение на пианино.
- Ну садись, - улыбается Валера уголками губ.
Я сел и Валера продолжает говорить. Говорит он мягко, спокойно и с грустью. Говорит, словно поверяет мне свои заветные тайны. И я, полупьяный, но серьёзный, понимающе киваю головой. И радостно на душе от того, что мой учитель разговаривает со мной не как с учеником, а как со своим другом, товарищем. А он так и говорит:
- Я сейчас говорю с тобой, Борис, не как со своим учеником, а как с товарищем. Ты понимаешь меня?
Я внимательно слушаю и молча киваю головой.
А Валера говорит со мной всё тем же душевным тоном:
- Ты знаешь, Борис, отца у нас нет. Было трудно. Теперь я работаю и каждый месяц посылаю маме часть своего заработка. Ты видишь, мебели у нас особо роскошной нет. А на еду, например, мы никогда не жалеем...
Перебивая голос Валерия, открылась в передней дверь и к нам на кухню зашли Сергей вместе с Лёвой. Лёва - коротко остриженный юноша, лет семнадцати, с открытым лицом, немного толстыми губами, часто смеющимися. Фамилия его Ходырев, он - первокурсник мединститута. 
Они пришли - и Валера налил им по рюмке. Заодно и нам. Мы опять выпили. Стояли они застывшие, словно неживые, но смеялись:
- Мы уже успели выпить с товарищами.
- Сергей, наверное, уже белую глушит? - весело спросил Валера.
Я мало помню из того, что было дальше. Подробности разговоров пересказать не могу. Помню, что на кухне было по-прежнему оживленно. Галина Александровна разговаривала о чём-то с соседкой и курила, а Валера, наклонившись над столом, покрасневший от выпитого вина, говорил Сергею.
- Помни, Сергей, нет у нас ничего дороже нашей мамы. И нам нужно беречь её. Когда-нибудь ты поймёшь это.
- Но я ведь исправил двойки, сдал все чертежи, - возражал Сергей.
- Да, сдал, но ведь это ты не для мамы, а для себя сделал.
Голос Валеры звучал, как струна гитары.
- Ну хорошо, Сергей, хорошо, выпей ещё. И налил ему.
- Ты напоишь его, - тревожно сказала мама Валере.
- Ничего, он крепкий. - И улыбнувшись сказал:
- Наверное, уже с девчонками дружит. А что ж? Пора! А ты, Борис, не любишь?
- Да, я любил, но всё! Любовь канула в прошлое! - с пьяным пафосом воскликнул я.
У меня уже начинало двоиться.
Глаза почему-то всё время глядели в одну точку - на электро-чайник. Он (т.е. чайник), никак не хотел стоять спокойно и ползал по столу. А я смотрел на него взором, полным удивления. С подобным явлением я встречался впервые.
Мы выпили ещё.
Помню слова Валеры, обращенные ко мне. Он рассказывал мне про свою жизнь:
- Я не хочу хвалиться, Борис, но музучилище я закончил довольно неплохо и меня направили в Москву учиться в консерваторию. Но я не поехал.
- Почему же?
- Не думай, Борис, что я хочу показать себя героем, нет, но я не поехал в Москву и попросил направить меня в район. И сделал я это потому (пусть это будет, Борис, между нами) что я не считаю музыку своим призванием. Я, Борис, хочу работать в области литературы и мечтаю поступить в литературный институт.
И ещё одно воспоминание, словно обрывок киноленты, всплывает у меня в мозгу.
- Валерий Михайлович, - говорю я, а как я сыграл "Лунную сонату" на смотре?
- Ужасно!
- Как... Ужасно??!
- Да отвратительно.
- Но почему? Неужели не в характере?
- Совершенно не в характере.
- А я ведь вложил всю свою душу в неё.
- Нельзя, Борис, сказать, что плохо, но не так должна звучать эта соната.
Я не слушаю его, смеюсь и говорю печально, по-пьяному покачивая головой из стороны в сторону:
- Я в старом, сказочном лесу, как пахнет липовым цветом,чарует месяц душу мне каким-то странным светом.
Валера перебивает меня, что-то говорит своей маме. Галина Александровна отвечает ему и вспоминает свои молодые годы:
- У нас был преподаватель, он обожал Гейне. А мне он вообще не очень нравится. Так вот этот преподаватель на экзамене спрашивает меня, какое из стихотворений Гейне вы можете рассказать? 
- Я не люблю Гейне, - отвечаю я, - и не знаю ни одного его стихотворения. Он даже побледнел, бедный... Всё-таки четвёрку мне поставил.
- Выпьем ещё, Борис, и ты пойдёшь спать.
Я не в силах что-либо возразить и молча выпиваю. Потом я иду спать, поддерживаемый Валерием. Сажусь на кровать.
Валера неожиданно спрашивает меня, показывая на картину, которая висит над кроватью. На картине весна и грачи.
- Не знаешь, Борис, как называется эта картина?
 Я припоминаю:
- Она называется... а... э... "Грачи прилетели"!
- Правильно! А кто автор?
- Автор - Саврасов.
Последнее, что я помню, - это мысль, что я выпил... сколько же... восемь стаканов... значит восемьсот грамм.

В воскресенье утром я проснулся раньше всех - часов в десять. Комната представляла из себя живописное полотно. Напротив меня, на диване, спал Сергей, порывисто сопя носом и разметав руки. Справа спал Лёва, уткнувшись носом в подушку и бормоча непонятные звуки. Между диваном и столом виднелись закутанные в простыню ноги моего учителя.
Спать я больше не мог: мутило в голове да и в животе тоже. Спустив ноги с кровати, я сидел, раскрыв рот, с видом протрезвевшего человека, который вспоминает прошедшую накануне пьянку. На некоторое время стало тошнить и был момент, когда хотелось вывернуть свой желудок наизнанку, но я пересилил себя: не отрывая ноги от пола, упал головой на подушку. Тошнота постепенно, очень медленно проходила. Я почувствовал облегчение; на лбу выступил обильный пот. Я встал, нетвёрдыми шагами подошёл к спинке кровати, где висели мои брюки, оделся.
Состояние постепенно улучшалось, но всё ещё было муторно. Чёрт побери! Я тряхнул головой, стараясь сбросить с неё туман, затем прошёл в ванную и несколько минут с жадным наслаждением держал голову под холодной струёй воды. Затем оделся и вышел на улицу.
Моё состояние улучшилось намного, и я закурил "Казбек". Было удивительно хорошо идти по утренним улицам Читы, дымя папиросой. Небо было слегка затянуто туманом и было тепло.
Бродил по улицам, по магазинам. Выпил у автомата газированной воды и пришёл опять к дому.
- Иди, Боря, попей чаю, - сказала Галина Александровна, когда я разделся.
Я пил чай, и в это время вошёл Валера. Он был в полной форме - аккуратный и спокойный.

(Продолжение следует)