Писатель, поэт и переводчик
Кавалер ордена Ленина
Кавалер трех орденов Трудового Красного Знамени




АВТОБИОГРАФИЯ

Конечно, мне не слишком-то нравится, что меня именуют одним из старейших писателей. Но ничего не поделаешь: я пишу и печатаюсь шестьдесят три года. Помню Куприна молодым человеком, еще до того, как он написал "Поединок", и юного Блока в студенческой нарядной тужурке. И мне самому удивительно, что я все еще не бросаю пера. Но не могу и представить себе, как бы я прожил хоть несколько дней без него. Я родился в Петербурге в 1882 году, после чего мой отец, петербургский студент, покинул мою мать, крестьянку Полтавской губернии; и она с двумя детьми переехала на житье в Одессу. Вероятно, отец давал ей вначале какие-то деньги на воспитание детей: меня отдали в одесскую гимназию, из пятого класса которой я был несправедливо исключен.

Перепробовав много профессий, я с 1901 года стал печататься в "Одесских новостях", писал главным образом статейки о выставках картин и о книгах. Иногда - очень редко - стихи.

В 1903 году газета послала меня корреспондентом в Лондон. Корреспондентом я оказался из рук вон плохим: вместо того чтобы посещать заседания парламента и слушать там речи о высокой политике, я целые дни проводил в библиотеке Британского музея, читал Карлейля, Маколея, Хэзлитта, де-Куинси, Мэтью Арнолда. Очень увлекался Робертом Браунингом, Россетти и Суинберном. (Английский язык я изучил самоучкой.)

Газета перестала печатать мои письма из Лондона, далекие от злободневной тематики; ими заинтересовался Валерий Брюсов и пригласил меня в свой журнал "Весы", где я начал усердно сотрудничать.

Вернувшись в Россию, я пережил в Одессе дни броненосца "Потемкина", побывал на мятежном корабле и познакомился со многими повстанцами. Настроения боевого подъема, которыми в те дни жила Россия, естественно, захватили меня, и поэтому, приехав в Петербург, я, под влиянием революционных событий, затеял издание сатирического журнала "Сигнал". К сотрудничеству в журнале привлек Куприна, Сологуба, Тэффи, Чюмину, Дымова, Вл. Тихонова и многих других.

После четвертого номера я был посажен в тюрьму и отдан под суд "за оскорбление величества", "царствующего дома" и т. д. Защищал меня при закрытых дверях знаменитый адвокат О.О.Грузенберг и добился моего оправдания.

Сидя в "предварилке", я стал переводить Уолта Уитмена, которым горячо увлекался.

В 1907 году мои переводы вышли отдельной книжкой в издательстве "Кружок молодых" при Петербургском университете. Переводы были слабы, но книжка имела огромный успех, так как поэзия Уитмена вполне гармонировала с тогдашними литературными веяниями.

В том же году вышла в свет моя новая (тоже незрелая!) книжка - критические очерки "От Чехова до наших дней".

Книжка разошлась очень быстро, и в течение той же зимы потребовалось новое издание, а еще через год вышло третье. Проработав больше года в мелкой прессе (худшая полоса моей писательской жизни), я сделался сотрудником "Нивы", "Речи", "Русской мысли", где поместил критические статьи о Гаршине, Федоре Сологубе, Леониде Андрееве, Куприне, Cеpгeeвe-Цeнском, Борисе Зайцеве, Алексее Ремизове, впоследствии собранные в двух моих книгах - "Лица и маски" и "Книга о современных писателях", вышедших в 1914 году в издательстве "Шиповник".

Еще в конце 1906 года я переехал в финское местечко Куоккалу, где сблизился с И.Е.Репиным. Я горячо полюбил Илью Ефимовича, часто позировал ему для его картин и в течение нескольких лет редактировал его мемуары, часть которых он написал по моему настоянию. Эти мемуары, названные Репиным "Далекое близкое", впервые вышли в Москве лишь в 1937 году.

Там же, в Куоккале, познакомился я с В.Г.Короленко и Н.Ф.Анненским. Бывали месяцы, когда я посещал их почти ежедневно. К этому времени у меня появилось немало друзей и знакомых в литературно-артистическом мире: я близко узнал Алексея Толстого, Леонида Андреева, Н.Н.Евреинова, Аркадия Аверченко, Тэффи, Минского, Александра Бенуа, Кустодиева, Добужинского, Шаляпина, Комиссаржевскую, Яворскую, Собинова, - и нашел истинного друга в лице академика Анатолия Федоровича Кони.

К этому же периоду относится мое первое увлечение детской словесностью.

Мои статьи, посвященные ей, собраны в книжке "Матерям о детских журналах" (1911). Тогда же я составил для "Шиповника" сборник "Жар-птица", где сделал попытку завербовать для служения детям лучших писателей и художников.

В 1916 году А.М.Горький, возглавлявший издательство "Парус", задумал наладить в нем детский отдел и пригласил для этой цели меня. Под его руководством я составил сборник "Елка" и написал свою первую детскую сказку "Крокодил". Издательство вскоре распалось, и я перекочевал со своим "Крокодилом" в "Ниву", которая в 1917 году стала давать особое приложение "Для детей" - под моей редакцией. "Крокодил" с первых же дней своего появления в печати полюбился малолетним читателям.

И все же я испытывал в те времена острое недовольство собой и своей литературной работой.

Мне была невыносима ее пестрота, ее раздробленность, ее легковесность. Мне хотелось отдать свои силы одной сосредоточенной многолетней работе. Об этом у меня был откровенный разговор с В. Г. Короленко. Короленко посоветовал мне не растрачивать себя по мелочам, а засесть за большой основательный труд о Некрасове, так как Некрасов с самого раннего детства был мой любимый поэт. Я стал пристально изучать его жизнь и творчество. И тут обнаружилась позорная вещь: оказалось, что через сорок лет после смерти поэта его стихи все еще продолжают печататься в исковерканном виде. Никаких комментариев к ним не было, и даже даты были сильно перепутаны. Кроме того, оказалось, что десятки наиболее ярких революционных стихов, изъятых старинной цензурой, все еще остаются под спудом и не могут дойти до читателей.

Началась борьба за освобождение поэта от самоуправной цензуры.

Чтобы установить канонический некрасовский текст, я стал разыскивать в разных местах подлинные рукописи стихотворений Некрасова: посетил вдову поэта Зинаиду Николаевну, свел близкое знакомство с двумя его побочными сестрами, а также с дочерью Авдотьи Панаевой, и мало-помалу у меня собралось изрядное количество некрасовских рукописей. Кое-что подарил мне историк В.Богучарский, кое-что сообщил в достоверных копиях Н.Ф.Анненский.

Я опубликовал собранные мною тексты в газетах.

И тогда в моей жизни случилось большое событие. Академик А.Ф.Кони, обладавший огромным фондом некрасовских рукописей, прочел мои газетные статьи о Некрасове и решил предоставить мне хранившиеся у него материалы. Количество рукописей было так велико, что мне потребовалось несколько лет для исследовательской работы над ними. Достаточно сказать, что здесь находились черновые и беловые рукописи поэмы "Кому на Руси жить хорошо", рукопись поэмы "Княгиня Волконская", черновики сатиры "Современники" и т. д., и т. д.

Когда я изучил всю эту груду некрасовских рукописей, я обратился к родственникам поэта с предложением включить в издаваемое ими "полное" собрание стихотворений Некрасова около пяти тысяч новых стихов. Но они и слышать не хотели о каком бы то ни было изменении текстов. Только революция освободила поэзию Некрасова от зловредной опеки его корыстных наследников.

В 1918 году я показал А.В.Луначарскому имеющиеся у меня рукописи Некрасова и при его поддержке стал готовить к печати первое советское собрание стихотворений Некрасова. И здесь меня постигла неудача: хотя я включил в это издание множество новых текстов, найденных мною и другими исследователями, главным образом В. Е. Евгеньевым-Максимовым, хотя в смысле полноты новое издание значительно превосходило все предыдущие, - к сожалению, я еще не овладел научными методами, необходимыми для подобной работы. Эти изъяны стали для меня очевидны, едва только издание вышло в свет. Они очень огорчили меня, и для того, чтобы их устранить, я тотчас же стал работать над новым изданием, поставив себе задачу, почти непосильную для одного человека, - окончательно выработать канонический текст, свободный от цензурных искажений, и дать научный историко-литературный и текстологический комментарий к каждому стихотворению Некрасова.

Большим поощрением в этой работе был для меня положительный отзыв В. И. Ленина о первом издании книги, сообщенный мне А.М.Горьким и В.В.Воровским. Впоследствии Горький процитировал этот отзыв в "Правде" (14 марта 1928 г.).

Шесть лет я трудился над новым изданием Некрасова в книгохранилищах Москвы и Ленинграда. Самый процесс этой кропотливой работы дал мне глубокое душевное удовлетворение. Было приятно уйти от суетливой и пестрой газетно-журнальной поденщины к научной сосредоточенной деятельности. Я был воистину счастлив, что могу дать советским читателям освобожденные от многолетних искажений подлинные тексты Некрасова. Работа была неблагодарная, незаметная, трудоемкая, но это-то и привлекало меня к ней. Один реальный комментарий к поэме "Кому на Руси жить хорошо" отнял у меня около полугода. Чтобы прокомментировать сатиру "Современники" и разъяснить содержащиеся в ней намеки на тогдашних финансовых деятелей, я должен был целые месяцы изучать биржу семидесятых годов.

Закончив главный труд своей жизни - полное собрание стихотворений Некрасова (1926), научно прокомментированное, исцеленное от ран и увечий, нанесенных им царской цензурой, я написал ряд историко-литературных этюдов, связанных с эпохой Некрасова. Эти этюды - "Лев Толстой и Дружинин", "Неизвестный Петров", "Жизнь и смерть Николая Успенского", "Василий Слепцов" и др. - вошли в мою книгу "Люди и книги шестидесятых годов". Плодами детального изучения этой эпохи были также два "Некрасовских сборника", том неизвестных произведений Некрасова с моими вступлениями к каждой находке, изданный под заглавием "Тонкий человек", и десятки статей о поэте в "Правде", "Известиях", "Литературном критике", "Знамени", "Известиях Академии наук СССР".

Тогда же я закончил свой давно задуманный труд - книгу "Некрасов", которая вышла в издательстве "Кубуч" в1926 году (второе издание в "Федерации" в 1930 г.). Недавно я перечитал эту старинную книгу. Многое в ней спорно, кое-что опрометчиво, но ее основная цель - смыть с Некрасова "хрестоматийный глянец", представить его читателям не как абстрактного носителя таких-то и таких-то идей, а как близкого, живого человека, была, мне кажется, в некоторой мере достигнута.

Среди других волновавших меня всю жизнь литературных вопросов была проблема художественного перевода. Она интересовала меня с юных лет. Еще в "Весах" я писал о переводах Шелли и Уитмена. В 1918 году А.М.Горький организовал в Петрограде издательство "Всемирная литература" и предложил мне возглавить англо-американский отдел этого издательства. Во времена "Всемирной литературы" интерес к теории и практике художественного перевода сильно возрос. Так как СССР страна разноязычных народов, стремящихся к постоянному обмену духовными ценностями, мастерство перевода стало играть у нас особую роль. Пытаясь установить, каковы современные методы этого мастерства, я написал (по желанию А.М.Горького) сперва брошюру, а потом и книгу, посвященную искусству перевода, которую исправлял и дополнял от издания к изданию. В 1941 году книга вышла под заглавием "Высокое искусство", а теперь, через двадцать с лишним лет, я снова переработал ее на основе новых материалов. Тема эта дорога мне и нынче, отчасти оттого, что я и сам переводчик: перевел "Листья травы" и "Демократические дали" Уолта Уитмена, "Приключения Тома Сойера" Марка Твена, "Робинзона Крузо" Дефо, "Живчеловека" Честертона, "Королей и капусту" О. Генри и др.

Есть у меня и еще одна тема, проходящая через всю мою жизнь: психика малых детей, их титаническая работа по овладению - в такие сказочно короткие сроки - сложившимися формами родительской и прародительской речи.

Эта тема воплотилась в моей книге "От двух до пяти", которая, конечно, никогда не была бы написана, если бы у меня не было четверых детей, а теперь уже и пятерых внуков и пятерых правнуков и если бы общение с детьми - своими или чужими - не было моим любимейшим отдыхом. Книга эта выдержала семнадцать изданий, и для каждого нового издания я исправлял и расширял ее текст, так как все это время ко мне шли непрерывным потоком тысячи и тысячи писем от воспитателей, матерей и отцов, сообщавших мне свои наблюдения над детьми.

Незадолго до этого я написал для детей (вслед за "Крокодилом") "Мойдодыра", "Муху-Цокотуху", "Тараканище", "Доктора Айболита" и другие сказки в стихах. Сказки эти появились впервые в печати в самом начале двадцатых годов и вызвали жестокие нападки рапповцев, пролеткультовцев, педологов. Мне и в голову тогда не приходило, что когда-нибудь эти гонимые сказки будут печататься миллионами экземпляров и выдержат многие десятки изданий и что я доживу до поры, когда те дети, для которых эти сказки написаны, превратятся в седых стариков и будут читать их своим внукам и правнукам.

Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме "Мойдодыров" и "Мух-Цокотух", вообще ничего не писал.

Когда началась война, я вместе с Евг.Петровым и А.Н.Афиногеновым стал работать в англо-американском отделе Совинформбюро и в течение первых месяцев войны писал для этого отдела статьи.

После окончания войны я опять отдался излюбленным темам. Написал новую книгу - "Мастерство Некрасова", проредактировал двенадцатитомное собрание его сочинений, закончил первый том своих воспоминаний: о Горьком, Короленко, Куприне, Леониде Андрееве, Блоке, Луначарском, Маяковском и др. ("Современники"), опубликовал книжку о языке "Живой как жизнь" и, поглощенный этой увлекательной работой, не заметил, как подкрался ко мне 1962 год и мне исполнилось восемьдесят лет. Дата, конечно, не очень веселая. Но словно для того, чтобы хоть отчасти утешить меня, этот год послал мне нечаянную радость: книга моя "Мастерство Некрасова" была удостоена Ленинской премии.



В этом же году Оксфордский университет присудил мне почетное звание Доктора литературы. Для получения этого звания я был приглашен в Англию - через шестьдесят лет после моего пребывания в этой стране - и с большим удовольствием провел там весь май среди новых - милых и радушных - друзей.

Оглядываясь на свой долгий писательский путь, я нахожу на нем немало ошибок, неверных шагов и провалов. Но одна черта в некоторой мере искупает мои недостатки: абсолютная искренность. В качестве критика я, если бы даже хотел, не умел бы написать о том или ином литературном явлении хоть одно неправдивое слово.

В писательской работе меня больше всего увлекает радость изобретения, открытия. Эту радость я впервые почувствовал, когда сочинял свои сказки, форма которых, уже не говоря о сюжетах, была в нашей литературе нова.



Точно так же я не стал бы писать свои книги "Высокое искусство" или "От двух до пяти", если бы меня не окрыляла уверенность, что у нас еще не было книг на подобные темы и что я таким образом иду по непроторенной дороге. И разве отдал бы я сорок лет своей жизни изучению Некрасова, если бы не сознание, что мне предстоит разрушить застарелые, рутинные представления о нем? Этим чувством преодоления многолетней инерции, жаждой бороться за новое понимание Некрасова продиктованы мои книги "Некрасов как художник", "Мастерство Некрасова" и другие работы, включая сюда комментарии ко многим стихотворениям поэта в двенадцатитомном собрании его сочинений. Свою до сих пор не законченную книгу о Чехове я стал писать по такой же причине: Чехов, как и Некрасов, был одним из наиболее оболганных русских писателей. И я считал своим долгом освободить его образ от той многолетней лжи, которую горе-критики нагромоздили вокруг его имени.

Ненавижу подражательность, эпигонство, рутину.



"Открытия" могли быть микроскопически мелкими, и некоторые из них, как я вижу теперь, приводили к ошибкам, но я не мог бы писать ни о Николае Успенском, ни о Слепцове, ни о Гаршине, ни об Авдотье Панаевой, ни о Валерии Брюсове, если бы меня не обуревало в ту пору желание сказать об этих авторах новое слово, отменяющее привычные представления о них.

В молодости это стремление к борьбе с установленными, тривиальными мнениями придавало иногда моим писаниям задиристый, запальчивый, крикливый характер, от которого я избавился лишь в зрелые годы, в пореволюционный период, потребовавший от писателей максимальной серьезности.

Тяга к новаторству, к преодолению косных, заплесневелых идей присуща решительно каждому, кто увлеченно работает в какой бы то ни было области знаний.

В этом-то и таится для нас праздничная радость работы, ее главное очарование, ее соблазнительность, и я от души благодарен судьбе, что мне было дано испытать эту ни с чем не сравнимую радость.

Жизнь моя подходит к концу. "И утро, и полдень, и вечер мои позади". И мне все чаще вспоминаются строки любимого моего Уолта Уитмена:

Стариковское спасибо, - пока я не умер,
За здоровье, за полуденное солнце, за этот неосязаемый воздух,
За жизнь, просто за жизнь...
За любовь, за дела и слова, за книги, за краски и формы,
Как солдат, что воротился домой по окончании войны,
Как путник, из тысяч, что озирается на пройденный путь,
На длинную процессию идущих за ним, -
Спасибо, ...: говорю я, - веселое спасибо! - от путника,
от солдата спасибо!

Но когда я беру в руки перо, меня до сих пор не покидает иллюзия, что я все еще молод и что тем, для кого я пишу, еще очень недавно исполнилось двадцать. И что у меня с ними общий язык.

Наивная иллюзия, но без нее я не мог бы ни жить, ни писать, так как (нынче я чувствую это особенно ясно) быть с молодыми - наш радостный долг.


Корней Чуковский, "О себе".




Корней Чуковский (он же Николай Корнейчуков) родился 31 марта 1882 года в Санкт-Петербурге.

Писатель долгие годы страдал от того, что оказался "незаконнорожденным". Его отцом был Эммануил Соломонович Левенсон, в семье которого жила прислугой мать Корнея Чуковского — полтавская крестьянка Екатерина Осиповна Корнейчук.

Отец оставил их, и мать переехала в Одессу. Там мальчик был отдан в гимназию, но после доклада в 1887 году министра просвещения Российской империи графа Делянова в пятом классе его отчислили как представителя низких слоев общества. Доклад ввел денежный ценз на высшее образование. По мнению его автора, таким образом "гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию". Заработки матери были настолько мизерными, что их едва хватало, чтобы как-то сводить концы с концами. Но юноша не сдался, он занимался самостоятельно и сдал экзамены, получив аттестат зрелости. Эти события Чуковский описал в автобиографической повести "Серебряный герб".



С начала литературной деятельности Корнейчуков, долгое время тяготившийся своей незаконнорожденностью (как видно по его дневнику 1920-х годов), использовал псевдоним "Корней Чуковский", к которому позже присоединилось фиктивное отчество — "Иванович". После революции сочетание "Корней Иванович Чуковский" стало его настоящим именем, отчеством и фамилией.

Интересоваться поэзией Чуковский начал с ранних лет, он писал стихотворения и даже поэмы. А 1901 году появилась его первая статья в газете "Одесские новости". Он писал статьи на самые разные темы - от философии до фельетонов. Кроме этого, будущий детский поэт вел дневник, который был его другом в течение всей жизни.

Чуковский с юношеских лет много читал, изучил самостоятельно английский и французский языки. А поскольку в редакции он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года, по рекомендации Жаботинского, Чуковский был отправлен в 1903 году "Одесскими новостями" корреспондентом в Лондон. Он год жил в Англии, изучал английскую литературу, писал о ней в русской печати, и познакомился с известными писателями, в числе которых был Артур Конан-Дойль и Герберт Уэллс. 



В том же 1903 году Чуковский женился на двадцатитрехлетней одесситке, дочери бухгалтера Марии Борисовне Гольдфельд, с которой обвенчался накануне отъезда в Лондон. Брак был единственным и счастливым. В семье было четверо детей - Николай, Лидия, Борис и Мария.



Во время нахождения Чуковского за рубежом политическая ситуация в России менялась, на горизонте Черного моря маячил призрак мятежного броненосца "Потемкин" (Чуковский, к тому времени уже вернувшийся в Россию, поднимется на его борт, захватив с собой квасу для восставших). По решению одесского градоначальника "Одесские новости" перестали продаваться в розницу, гонорары авторам не высылались.

Отправив молодую жену обратно в Одессу, Чуковский селился по все более и более бедным адресам, но продолжал ежедневно посещать бесплатный читальный зал библиотеки Британского музея, где читал запоем английских писателей, историков, философов и критиков-публицистов. Тех, кто помогал ему вырабатывать собственный стиль, который называли "парадоксальным и остроумным". Он никого не забыл и в "Оксфордской речи" с благодарностью назвал и Эдгара По, и Диккенса, и Томаса Маколея, и Честертона, и Элиота, и Макса Бирбома.

В 1904 году Чуковский вернулся в Россию и стал литературным критиком, печатая свои статьи в петербургских журналах и газетах.

В 1905 году Чуковский организовал еженедельный сатирический журнал "Сигнал" (финансировал его певец большого театра Л.Собинов), где помещались карикатуры и стихи антиправительственного содержания. Журнал подвергся репрессиям за "поношение существующего порядка", издатель был приговорен к шести месяцам заключения.

А в 1906 году Чуковский поселился в Петербурге и стал постоянным сотрудником журнала "Весы". Он был знаком с Блоком, Андреевым, Куприным и другими деятелями литературы и искусства. Позднее Чуковский напишет о многих своих друзьях и знакомых в мемуарах ("Репин. Горький. Маяковский. Брюсов. Воспоминания", 1940; "Из воспоминаний", 1959; "Современники", 1962). В 1908 году он выпустил в свет очерки "От Чехова до наших дней", в 1914 году - "Лица и маски".



В 1907 году Чуковский опубликовал переводы Уолта Уитмена. Книга стала популярной, что увеличило известность Чуковского в литературной среде. Чуковский стал влиятельным критиком, громил бульварную литературу, остроумно защищал футуристов — как в статьях, так и в публичных лекциях — от нападок традиционной критики, хотя сами футуристы далеко не всегда были ему за это благодарны.

Имя молодого критика стало нарицательным, на него рисовали карикатуры, к печати готовилось сразу несколько его книг: собрание избранных статей, исследование "Нат Пинкертон и современная литература" (анализирующее явление, которое впоследствии назовут "массовой культурой"). Наконец, книга о самом известном писателе этих лет - Леониде Андрееве. Все три вышли в 1908 году, а первый в жизни сборник статей под названием "От Чехова до наших дней" был напечатан в течение одного года трижды. Реакция на его статьи никогда не была скучной. Узнав из рецензии Чуковского, что скандальный роман "Санин" кажется написанным одним из его персонажей - "не могущим и не хотящим, а все-таки лезущим" на барышню господином, - писатель Арцыбашев пытался вызвать критика на дуэль. Убийственное замечание Чуковского, что Леонид Андреев пишет свои пьесы будто шваброй на заборе, не обидело знаменитого беллетриста. Он заинтересовался такими взглядами на свое творчество, подружился с Чуковским и приглашал его к себе пожить. А спустя почти столетие именно Корней Иванович Чуковский был назван лучшим критиком Серебряного века. В старости он сильно удивился, услышав от Александра Солженицына восторженные оценки своей первой книжке "От Чехова до наших дней".



В 1912 году Чуковский поселился в финском местечке Куоккола, где подружился с Репиным, Короленко, Андреевым, Толстым, Маяковским и другими писателями. Близким другом надолго стал для него Илья Репин. Репину Чуковский позировал для трех сюжетных картин и одного портрета, практически заставил его написать мемуары и стал их редактором, представив ему всех своих героев - от футуристов до Есенина и Мандельштама - и написал о нем самом удивительную книгу. Кстати, именно знаменитый художник придумал название легендарному домашнему альманаху Чуковского - "Чукоккала", собравшему на своих страницах автографы Конан Дойля и Маяковского, рисунки Шаляпина и стихи самого Репина. Альманах "Чукоккала" никогда не был собранием автографов, а всегда - полем для игры. Игра была естественной формой общения Корнея Ивановича и с собственными детьми. 



Лидия Чуковская точно передавала ощущение счастья, которым наполняло общение с отцом ее детство: "В состав воздуха, окружавшего нас, входило и чтение лекций в беседке у Репина, и чтение стихов, и разговоры, и споры, и игра в городки, и другие игры, главным образом литературные, но ни грана умственного безделья".

В 1916 году Чуковский стал военным корреспондентом газеты "Речь" в Великобритании, Франции, Бельгии. Вернувшись в Петроград в 1917 году, Чуковский получил предложение от Горького стать руководителем детского отдела издательства "Парус".

После революции Чуковский продолжал заниматься критикой, издав две наиболее знаменитые свои книги о творчестве современников — "Книга об Александре Блоке" ("Александр Блок как человек и поэт") и "Ахматова и Маяковский".



В ноябре 1919 года, после вечера памяти Леонида Андреева в Тенишевском училище Чуковский записал в дневнике: "Прежней культурной среды уже нет - она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары".

С 1917 года Чуковский принялся за многолетний труд о Некрасове, его любимом поэте. Его стараниями вышло первое советское собрание стихотворений Некрасова. Чуковский закончил работу над ним только в 1926 году, переработав массу рукописей и снабдив тексты научными комментариями.

Помимо Некрасова, Чуковский занимался биографией и творчеством ряда других писателей XIX века (Чехова, Достоевского, Слепцова), участвовал в подготовке текста и редактировании многих изданий. Самым близким себе по духу писателем Чуковский считал Чехова.



Однажды Чуковскому надо было составить альманах "Жар-птица". Это была обыкновенная редакторская работа, но она не осталась незамеченной. Горький решил выпустить сборники детских произведений и попросил Чуковского написать поэму для детей к первому сборнику. Чуковский вначале очень переживал, что он не сможет написать, поскольку никогда ранее этого не делал. Но помог случай. Возвращаясь в поезде в Петербург с заболевшим сыном, он под стук колес рассказывал ему сказку про крокодила. Ребенок очень внимательно слушал. Прошло несколько дней, Корней Иванович уже забыл о том эпизоде, а сын запомнил все, сказанное тогда отцом, наизусть. Так родилась сказка "Крокодил", опубликованная в 1917 году, а Чуковский стал известным детским писателем.

Он стал обращать внимание на речь и обороты маленьких детей, записывая их. Такие записи он вел до конца своей жизни. Из них родилась известная книга "От двух до пяти", которая впервые вышла из печати в 1928 году под названием "Маленькие дети. Детский язык. Экикики. Лепые нелепицы". Книга переиздавалась 21 раз, и с каждым новым изданием пополнялась.

Яркие, необычные образы, четкая рифма, строгий ритм делали его стихотворения быстро запоминающимися. За "Крокодилом" стали появляться все новые и новые стихотворения: "Мойдодыр" и "Тараканище" в 1923 году, "Муха-цокотуха" под названием "Мухина свадьба" в 1924 году, "Бармалей" в 1925 году, "Фелорино горе" и "Телефон" в 1926 году, "Айболит" под названием "Приключения Айболита" в 1929 году. А замечательную сказку "Чудо-дерево", написанную в 1924 году, он посвятил своей маленькой дочери Муре.



Однако, Чуковскому пришлось выдержать многолетнюю битву за свои стихи с тогдашними педологами, утверждавшими, что "Крокодил" - пародия на Некрасова, а "Муха-Цокотуха" прославляет кулаков и мещанский быт. После смерти Сталина писатель Казакевич так и не смог поверить, что "Тараканище" - не смелая сатира, а "Ревизор" Гоголя для трёхлетних. И что эта сказка появилась во времена, когда Чуковский не знал о существовании Сталина.

Чуковский не ограничился только собственными сочинениями, он стал переводить для детей лучшие произведения мировой литературы - Киплинга, Дефо, Распэ и других авторов, а также библейские сюжеты и греческие мифы. Книги Чуковского иллюстрировали лучшие художники того времени, что делало их еще более привлекательными.

Тем не менее, детские стихи Чуковского подверглись в сталинскую эпоху жестокой травле, хотя известно, что сам Сталин неоднократно цитировал "Тараканище". А инициатором травли стала Надежда Константиновна Крупская, так же критика исходила и от Агнии Барто. В среде партийных критиков редакторов возник даже термин — "чуковщина".

Дневники Чуковского, описывающие его жизнь в двадцатые-пятидесятые годы, наполнены борьбой за право быть писателем. Не стало Блока, с которым Чуковский работал в издательстве "Всемирная литература" и поддерживал очень теплые отношения. Умер в нищете эмиграции Леонид Андреев. В лагерях погибнут знакомый с еще куоккальских времен Мандельштам и сосед по Переделкину Исаак Бабель. Сломана его собственная литературная судьба: "Как критик я принужден молчать... судят не по талантам, а по партбилетам. Сделали меня детским писателем. Но позорные истории с моими детскими книгами - их замалчивание, травля, улюлюкание - запрещения их цензурой - заставили меня сойти и с этой арены...".

1930-е годы ознаменовались двумя личными трагедиями Чуковского: в 1931 году умерла от туберкулеза его дочь Мурочка, а в 1938 году был расстрелян муж его дочери Лидии физик Матвей Бронштейн. О гибели зятя писатель узнал только после двух лет хлопот в инстанциях.



В послевоенные годы Чуковский часто встречался с детьми в Переделкино, где построил загородный дом. Там он собирал вокруг себя до полутора тысяч детей и устраивал им праздники "Здравствуй, лето!" и "Прощай, лето!".



В 1952 году Чуковский опубликовал монументальный литературоведческий труд "Мастерство Некрасова", который был удостоен Ленинской премии.

А в 1955 году он был очень расстроен после того, как он прочел свою отредактированную "блоковедами" книгу о Блоке: "Я прочитал свою старую книжку о Блоке и с грустью увидел, что вся она обокрадена, ощипана, разграблена нынешними Блоковедами... Когда я писал эту книжку, в ней было ново каждое слово, каждая мысль была моим изобретением. Но т. к. книжку мою запретили, изобретениями моими воспользовались ловкачи, прощелыги - и теперь мой приоритет совершенно забыт... Между тем я умею писать только изобретая, только высказывая мысли, которые никем не высказывались. Остальное совсем не занимает меня. Излагать чужое я не мог бы..."

В мае 1957 года, когда ему - к 75-летию вместе с Хрущёвым вручали в Кремле орден Ленина, генсек шутливо пожаловался, что устает на работе, а внуки по вечерам заставляют читать "ваших Мойдодыров". Их сфотографировали, но когда в уже антихрущевское время, в семидесятые годы, внучка и наследница писателя Елена Чуковская пришла за фотографией в госархив, изображение опального вождя при ней было отстрижено ножницами. Остался только указующий перст и кусочек носа.

Новое время "оттепели" окрылило Корнея Ивановича не надолго. Он стал свидетелем публичной казни Пастернака, не спал ночей, придумывая, как спасти товарища. Но у него ничего не получилось. После визита к соседу по Переделкину с поздравлениями по случаю Нобелевской премии Чуковского заставили писать унизительное объяснение, как это он осмелился поздравлять "преступника". Стихи Пастернака еще в двадцатые годы Чуковский назвал гордостью отечественной поэзии, а в старости шутливо мечтал о профессии экскурсовода "по пастернаковским местам" в Переделкине. 



Корней Иванович первым в мире написал восхищенный отзыв об "Одном дне Ивана Денисовича", давал приют Солженицыну у себя на даче, гордился дружбой с ним и казнил себя в дневнике, что в угоду цензуре согласился позднее снять его имя в новом издании своей книги об искусстве художественного перевода. Когда его старший сын, "классический" советский литератор, выступил на печально знаменитом собрании Союза писателей осенью 1958 года, шельмовавшем Пастернака, Корней Чуковский внешне бесстрастно записал следующее: "Б.Л. просил сказать мне, что нисколько не сердится на Николая Корнеевича". 



В 1960-х годах Чуковский начал работу по пересказу Библии для детей. К этому проекту он привлёк писателей и литераторов и тщательно редактировал их работу. Сам проект был очень трудным в связи с антирелигиозной позицией советской власти. Книга под названием "Вавилонская башня и другие древние легенды" была издана в издательстве "Детская литература" в 1968 году. Однако весь тираж был уничтожен властями. Первое книжное издание, доступное читателю, состоялось в 1990 году. В 2001 году в издательствах "Росмэн" и "Стрекоза" книга стала выходить под названием "Вавилонская башня и другие библейские предания".

В 1962 году Чуковский стал почетным доктором литературы Оксфордского университета.

Всегда относившийся к языку как к живому существу, Чуковский в 1962 году написал книгу "Живой как жизнь" о русском языке, в которой описал несколько проблем современной речи, причем главной болезнью назвал "канцелярит" (выдуманное Чуковским слово, обозначающее захламление языка бюрократическими штампами). Корней Иванович до конца жизни боролся с канцеляритом, подменяющим живые оригинальные мысли и чувства. Он считал, что если современная обстановка рождает канцелярит, то воздействие правильной речью может по принципу обратного действия улучшить жизнь носителей языка.

Чуковский посвятил себя помощи реальным людям, спасая многих от холода, голода, творческой и физической смерти. После революции он "устроил паек" уже старухе, сестре Некрасова Елизавете Александровне Рюмлинг. В голодные двадцатые постоянно опекал Ахматову. Помогал после смерти Блока членам его семьи. Как и дочери Репина, князю-анархисту Кропоткину, писателю Юрию Тынянову.

Когда в 1966 году умерла Анна Ахматова, о которой Чуковский писал глубокие статьи-исследования и в двадцатые и в шестидесятые годы, его телеграмма в Союз писателей начиналась словами об изумлении. "Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долго могла жить после всех испытаний - светлая, величавая, гордая..." Чуковский был и первым, благодарным читателем "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской, написанных отчасти под его влиянием. "Ты понимаешь, что должна записывать каждое ее слово?"

А в 1962 он объяснил в дневнике тот удивительный факт, почему беззащитная женщина, на которую обрушилась государственная машина, вооруженная пушками и орудиями пыток, оказалась несокрушимой. "Мы знаем, так бывает всегда. Слово поэта всегда сильнее всех полицейских насильников. Его не спрячешь, не растопчешь, не убьешь. Это я знаю по себе... В книжке "От двух до пяти" я только изображаю дело так, будто на мои сказки нападали отдельные педологи. Нет, на них ополчилось все государство... Боролись с "чуковщиной" - и были разбиты наголову. Чем? Одеялом, которое убежало, и чудо-деревом, на котором растут башмаки".

Странная, на первый взгляд, фраза Ахматовой в его дневнике "стояла" особняком: "Главное - не терять отчаяния"...



Умер Корней Иванович 28 октября 1969 года от вирусного гепатита, и был похоронен в Переделкино.



На даче в Переделкино, где писатель прожил большую часть жизни, ныне действует его музей.

В 1982 году о Корнее Чуковском был снят документальный фильм "Огневой Вы человек, Корней Иванович Чуковский".


 


Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта «Википедия»
Материалы сайта www.chukfamily.ru
Материалы сайта www.fplib.ru
Материалы сайта www.vokrugsveta.ru 
Материалы сайта www.jewish-library.ru
Текст статьи «Корней Иванович Чуковский», автор П.Крючков
Текст интервью с Еленой Чуковской «Деду, очевидно, не отделаться от «Крокодила», авторы М.Завада и Ю.Куликов





31 марта 1882 года – 28 октября 1969 года