Говорили - ладно, потерпи,
время - оно быстро пролетит.

Пролетело.

Говорили - ничего, пройдет,
станет понемногу заживать.

Заживало.

Станет понемногу заживать,
буйною травою зарастать.

Зарастало.

Время лучше всяких лекарей,
время твою душу исцелит.

Исцелило.

Ну и ладно, вот и хорошо,
смотришь - и забылось наконец.

Не забылось.

В памяти осталось - просто в щель,
как зверек, забилось.

Осенняя роща, едва запотевший янтарь,
и реки, и броды.
Пора опадающих листьев, высокий алтарь
притихшей природы.

Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь,
живу ожиданием встречи,
а то, что меня окружает, всего только лишь
кануны ее и предтечи.

Чего ожидаю? Зачем так опасно спешу
все метить особою метой?
Живу ожиданьем одним, только им и дышу,
как рощею этой.

Осенняя роща, о мой календарь отрывной,
мой воздух янтарный,
где каждый березовый лист шелестит надо мной,
как лист календарный.

О мой календарь! Спаси и помилуй меня,
приблизь эти числа.
Иначе все дни и все числа без этого дня
лишаются смысла.

Живу ожиданьем, помилуй меня календарь,
живу ожиданием встречи.
...Осенняя роща, природы священный алтарь,
и теплятся свечи.

 

ПРИЯТЕЛЬ

Как поживаешь? Ты хорошо поживаешь.
Руку при встрече дружески пожимаешь.
Мне пожимаешь, ему пожимаешь руку,
Всем пожимаешь — недругу или другу.
— Ах, — говоришь, — не будем уж так суровы!
Будем здоровы, милый, будем здоровы! —
Ты не предатель. Просто ты всем приятель,
И оттого-то, наверное, всем приятен.
Ты себя делишь, не отдавая полностью,
Поровну делишь между добром и подлостью,
Стоя меж ними, тост предлагаешь мирный.
Ах, какой милый! Ах, до чего же милый!
Я не желаю милым быть, не желаю.
То, что посеял, - то я и пожинаю.
Как поживаю? Плохо я поживаю.
Так и живу я. Того и тебе желаю.

 

* * *

Давно ли покупали календарь,
а вот уже почти перелистали,
и вот уже на прежнем пьедестале
себе воздвигли новый календарь
и он стоит, как новый государь,
чей норов до поры еще неведом,
и подданным пока не угадать,
дарует ли он мир и благодать,
а, может быть, проявится не в этом.
Ах, государь мой, новый календарь,
три с половиной сотни, чуть поболе,
страниц надежды, радости и боли,
спрессованная стопочка листов,
билетов именных и пропусков
на право беспрепятственного входа
под своды наступающего года,
где точно обозначены уже
часы восхода и часы захода
рожденья чей-то день и день ухода
туда, где больше не т календарей,
и нет ни декабрей, ни январей,
а все одно и то же время года.
Ах, Государь мой, новый календарь!
Что б ни было, пребуду благодарен
за каждый лист, что будет мне тобой подарен,
за каждый день такой-то и такой
из них, что мне бестрепетной рукой
отсчитаны и строго, и бесстрастно.
...И снова первый лист перевернуть -
как с берега высокого нырнуть
в холодное бегущее пространство.

 

***

Промельк мысли. Замысел рисунка.
Поединок сердца и рассудка.
Шахматная партия. Дуэль.
Грозное ристалище. Подобье
благородных рыцарских турниров —
жребий брошен, сударь,
                      нынче ваш
выбор — пистолеты или шпаги.

(Нотные линейки. Лист бумаги.
Кисточка. Палитра. Карандаш.
Холст и глина. Дерево и камень.)

Сердце и рассудок. Лед и пламень.
Страсть и безошибочный расчет.
Шахматная партия. Квадраты
белые и черные. Утраты
все невосполнимее к концу.
Сердце, ты играешь безрассудно.
Ты рискуешь. Ты теряешь в темпе.
Это уже пахнет вечным шахом.
Просто крахом пахнет, наконец.
А рассудок — он играет точно
(ход конем — как выпад на рапире!),
он, рассудок, трезво рассуждает,
все ходы он знает наперед.
Вот он даже пешку не берет.

Вот он даже сам предупреждает —   
что вы, сударь, что вы,
                       так нельзя,
шах, и вы теряете ферзя —
пропадает ваша королева!..
Но опять
     все так же
           где-то слева
раздается мерный этот звук —
тук да тук,
        и снова —
              тук да тук
(сердце бьется, сердце не сдается),
тук да тук,
           все громче,
                      тук да тук
(в ритме карандашного наброска,
в ритме музыкального рисунка,
в ритме хореической строки) —
чтоб всей силой
              страсти и порыва,
взрыва,
       моментального прорыва,
и, в конце концов,
                  ценой разрыва
победить,
         рассудку вопреки!

 

Весеннего леса каприччо,
капризы весеннего сна,
и ночь за окошком, как притча,
чья тайная суть неясна.

Ах, странная эта задача,
где что-то скрывается под
из области детского плача,
из области женских забот,

где смутно мерещится что-то,
страшащее нас неспроста,
из области устного счета
хотя бы сначала до ста,

из области школьной цифири,
что вскоре нам душу проест,
и музыки,
скрытой в эфире,
и в мире, лежащем окрест.

Ах, лучше давайте забудем,
как тягостна та благодать.
Давайте сегодня не будем
на гуще кофейной гадать.

Пусть леса таинственный абрис,
к окну подступая чуть свет,
нам будет нашептывать адрес,
подсказывать верный ответ -

давайте не слушать подсказок
всех этих проныр и пролаз
из тайного общества сказок,
где сплетни плетутся про нас.

Пусть тайною тайна пребудет.
Пусть капля на ветке дрожит.
И пусть себе будет, что будет,
уж раз ему быть надлежит.



Юрий Левитанский

 

ПЯТЬ  ЛЕБЕДЕЙ У КРОМКИ  РИЖСКОГО  ЗАЛИВА... 

...Пять лебедей у кромки Рижского залива...

...В том теплом и бесснежном январе...

Мы с дочерью. Мы с ней почти одни.
Семнадцать дней. Два грустных пилигрима
Два путника беспечных и счастливых.
Почти одни на опустевшем побережье.
Мы кормим чаек. Мы бросаем им
остатки наших пиршеств королевских.
А за спиной у нас большой прозрачный дом,
где дышат морем деревянные ступени
и пахнет хвоей, пахнет елкой новогодней,
почти осыпавшейся, вновь напоминая
о том , как быстро все проходит в этом мире.
Ах, дочь моя, Корделия моя,
все скверно в нашем бедном королевстве ,
и мы с тобой так сильно жаждем чуда,
что, видно, уж нельзя ему не быть...

Так вот,
когда мы приходим к морю в последний раз,
чтоб с ним проститься,
и, как велит обычай,
швыряем в воду монетки,
готовясь уже уйти,-
именно в этот момент
взявшись невесть откуда,
возникают они перед нами,
такие нездешние,
в величавой своей отрешенности,
в отстраненности ото всего,
что нас окружает,
и проплывают медленно перед нами-

пять лебедей у кромки Рижского залива,
пять белых птиц, как пять надежд,
пять обещаний,
пять нотных знаков, пять легчайших звуков,
начальных звуков нисходящей гаммы,
где первый по ранжиру - лебедь До,
а дальше лебедь Ре и лебедь Ми,
и Фа и Соль, два малых лебеденка,
и то, что не хватало Ля и Си,
сама незавершенность этой гаммы,
она-то и была как обещанье,
намек на что-то, что должно свершиться,
что минет срок
и гамма завершится
и в некий час
раскроется Сезам,
и сбудутся все наши ожиданья...

Спасибо всем обычным чудесам,
дарующим надежду!
До свиданья,
до встречи, До,
до встречи, Ля и Си!
По сути, нам совсем немного надо -
всего пустяк -была бы лишь надежда.
Покуда есть надежда -  можно жить.

 

И снова с облегченьем и с надеждой
перевернем последний лист февральский,
последний зимний
календарный лист.

...Рассветный воздух зябок был и мглист.
Еще горел фонарь через дорогу.
Светились близлежащие дома.
И я,вздохнув-
ну вот и слава богу,
еще одна закончилась зима!-
перевернул февральский лист последний.

И сразу марта первое число
передо мной взошло
и проросло,
как стебель
и как первая травинка
(как знак неотвратимых перемен,
как якобинства тайный иероглиф),

и тотчас же фонарь потух,
и в воздухе раздался вольный дух,
крамольный дух лесов и дух полей,
дух пахоты
и дух цареубийства.

Я так давно родился,
Что слышу иногда,
Как надо мной проходит
Студёная вода.
А я лежу на дне речном,
И если песню петь -
С травы начнём, песку зачерпнём
И губ не разомкнем.

Я так давно родился,
Что говорить не могу,
И город мне приснился
На каменном берегу.
А я лежу на дне речном
И вижу из воды
Далёкий свет, высокий дом,
Зелёный луч звезды.

Я так давно родился,
Что если ты придёшь
И руку положишь мне на глаза,
То это будет ложь,
А я тебя удержать не могу,
И если ты уйдёшь,
И я за тобой не пойду, как слепой,
То это будет ложь.

Светлый праздник бездомности

Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня,
ощущенье бездонности
августовского дня.
Ощущенье бессменности
пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
нашей грешной души.
Вот и кончено полностью,
вот и кончено с ней,
этой маленькой повестью
наших судеб и дней.
Наших дней, перемеченных
торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.
Полдень пахнет кружением
дальних рощ и лесов
пахнет вечным движением
привокзальных часов.
Ощущенье беспечности,
как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.
От рассвета до полночи -
тишина и покой,
никакой будто горечи
и беды никакой.
Только полночь опустится
как догадка о том,
что со счета не сбросится
ни сейчас, ни потом.
Что со счета не сбросится,
ни потом, ни сейчас,
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.

НАД СТАРОЙ ТЕТРАДЬЮ

Вчерашний день, вчерашние стихи,
вчерашний снег, вчерашняя погода.
А на дворе - иное время года,
и день стоит иной в календаре.

Вчерашние стихи, вчерашний день,
все дальше друг от друга мы уходим,
а встретимся - и сходства не находим
с привязанностью давешней своей.

Вчерашний дождь, вчерашняя гроза,
вчерашний штурм, вчерашняя атака,
ах, Одиссей, к чему тебе Итака,
где у тебя ни дома, ни жены!

Вчерашние стихи, вчерашний день.
Прощаемся, как с первою любовью.
С той первою, соседствующей с кровью
и неспроста рифмующейся с ней.

Я мог бы вам сказать - я вас любил,
трудней сказать - любовь еще, быть может...
Вчерашний день, хоть как он там ни прожит,
а все равно он день вчерашний мой.

И все-таки, и все-таки тот день,
вчерашний мой, и он был не напрасен,
и был под вами снег недаром красен,
мои листы, исписанные мной.

Поэзия, сестра семи скорбей,
семи печалей верная подруга.
И стаи строф - как стаи голубей.
И невозможно вырваться из круга.

И ВНОВЬ МОЙ ЛЮБИМЫЙ ЛЕВИТАНСКИЙ!

"Загородный дом. Вечером, когда гаснет свет, становится видно стоящее где-то над городом зарево, невидимое при свете. А когда ходишь по темным комнатам, огонек сигареты внезапно отражается то в застекленной фотографии на стене, то в темном незашторенном окне, то в лакированной шкатулке, даже в полированной папироснице. При свете этого не увидишь".



"Дождь льет уже не первый день, и цветы на балконе сокрушенно покачивают оранжевыми светлыми головками — ах, что же нам делать, что же нам делать"!

Я дьяволу души не продавал —
хоть с Фаустом сошлась моя дорога,
но он с меня не спрашивал залога,
моей души не требовал взамен.
_
В том многотрудном странствии своем,
не помышляя прошлое обидеть,
стремились мы не прошлое увидеть,
а в будущее время заглянуть.

И я, идя за Фаустом вослед,
в нем чувствуя надежную опору,
скорее сам был Фаустом в ту пору,
а он был Мефистофелем моим.

Но, опытом своим отягощен,
наученный ка собственном примере,
мне тайные распахивая двери,
моей души взамен он не просил.

Спасибо тебе, доктор Иоганн,
за все, что мы увидели с тобою,
покуда, ратоборствуя с судьбою,
мы бег времен пытались задержать.

Спасибо за дерзанье и напор,
сдвигающие камень преткновенья,
спасибо за волшебные мгновенья
свиданья с Катериною моей.

Прощайте, я и вас благодарю,
магические камни Виттенберга,
за эту многоцветность фейерверка
на карнавальном празднестве души.

А что же до расплаты — мы и так
в конце концов за все сполна заплатим
своим истцам, и братьям и собратьям,
и всем сестрам, которым мы должны.

А что же будет дальше, что же дальше?
Уже за той чертой, за тем порогом?
А дальше будет фабула иная
и новым завершится эпилогом.
И, не чураясь фабулы вчерашней,
пока другая наново творится,
неповторимость этого мгновенья
в каком-то новом лике отразится.
И станет совершенно очевидным,
пока торится новая дорога,
что в эпилоге были зерна
и нового начала и пролога.
И снова будет дождь бродить по саду,
и будет пахнуть сад светло и важно.
А будет это с нами иль не с нами -
по существу, не так уж это важно.
И кто-то вскрикнет: - Нет, не уезжайте!
Я пропаду, пущусь за Вами следом!..
А будет это с нами иль с другими -
в конечном счете, суть уже не в этом.
И кто-то от обиды задохнется,
и кто-то от восторга онемеет...
А будет это с нами или с кем-то -
в конце концов, значенья не имеет.

ПОРА ОПАДАЮЩИХ ЛИСТЬЕВ Осенняя роща, едва запотевший янтарь, и реки, и броды. Пора опадающих листьев, высокий алтарь притихшей природы. Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь, живу ожиданием встречи, а то, что меня окружает, всего только лишь кануны ее и предтечи. Чего ожидаю? Зачем так опасно спешу все метить особою метой? Живу ожиданьем одним, только им и дышу, как рощею этой. Осенняя роща, о мой календарь отрывной, мой воздух янтарный, где каждый березовый лист шелестит надо мной, как лист календарный. О мой календарь! Спаси и помилуй меня, приблизь эти числа. Иначе все дни и все числа без этого дня лишаются смысла. Живу ожиданьем, помилуй меня календарь, живу ожиданием встречи. ...Осенняя роща, природы священный алтарь, и теплятся свечи Ната_ль_я

* * *

Утро – вечер, утро – вечер, день и ночь.
Стрелки, цифры, циферблаты, сутки прочь
Гири, маятники, цепи, медный гуд.
Все торопятся куда-то, все бегут.

На ходу махнуть рукою, крикнуть "будь!",
Съесть сосиску на ходу, и снова в путь.
Сдать багаж, и в самолет и в облака.
- Как там наши? – как там ваши? - ну, пока!

Гири, цепи, шестеренки, медный звон,
Телеграмма – вместо писем телефон,
Телефонные кабины - о стекло
Стук монеты – ваше время истекло!

Нету времени присесть, поговорить,
Покалякать, покумекать, покурить.
Нету времени друг друга пожалеть,
От несчастья от чужого ошалеть.

Даже выслушать друг друга – на бегу –
Нету времени – приедешь? – не могу!
На автобус , на троллейбус. В этот гон,
В эту гонку, в переполненный вагон,

То в обгон, а то вдогонку – на ходу –
В эту давку, суматоху чехарду,
В автогонку, в мотогонку, в нету мест,
В не толкайтесь, переулками в объезд,

И в затор у светофора – как в тупик....

Что за время? Наше время, время пик.

Только выхлопы бензина, дым и чад.
Только маятники медные стучат.
Только стрелки сумасшедшие бегут.
Стрелки, цифры, циферблаты, медный гуд.

Словно мир этот бессонный городской
Стал огромной часовою мастерской,
Часовою мастерскою, где со стен –
Циферблаты всех фасонов и систем,

Где безумные живут часовщики.
Спать ложишься – ходят стрелки у щеки.
Стрелки, цифры, циферблаты, медный зов.
Засыпаешь под тиканье часов.

И летишь под этим небом грозовым –
Как на бомбе с механизмом часовым.

Ну что с того, что я там был?..

— Ну что с того, что я там был?
Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат,
Ни тех форсированных рек.

— Я неопознанный солдат,
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт,
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд,
Я в нём, как мушка в янтаре.

— Ну что с того, что я там был?
Я всё избыл, я всё забыл.
Не помню дат, не помню дней,
Названий вспомнить не могу.

— Я топот загнанных коней,
Я хриплый окрик на бегу,
Я миг непрожитого дня,
Я бой на дальнем рубеже,
Я пламя Вечного огня
И пламя гильзы в блиндаже.

— Ну что с того, что я там был,
В том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.

Я не участвую в войне —
Она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
Дрожит на скулах у меня.

Уже меня не исключить
Из этих лет, из той войны,
Уже меня не излечить
От тех снегов, от той зимы.
Вдвоём — и с той землёй, и с той зимой
Уже меня не разлучить,
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.
Ну что с того, что я там был?!

* * *
Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море — его слог,
его говор, его горечь, его речь.

Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.

Как пометки — эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг…
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.

Всю картину своим гулом окатив,
незаметно проступая между строк,
море входит в эту книгу, как мотив
бесконечности и судеб и дорог.

Бесконечны эти дюны, этот бор,
эти волны, эта темная вода…
Где мы виделись когда то? Невермор.
Где мы встретимся с тобою? Никогда.

Это значит, что бессрочен этот срок.
Это время не беречься, а беречь.
Это северное море между строк,
его говор, его горечь, его речь.

Это север, это северные льды,
сосен северных негромкий разговор.
Голос камня, голос ветра и воды,
голос птицы из породы Невермор.

Кто-нибудь утром проснется и ахнет,
и удивится — как близко черемухой пахнет,
пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем,
жизнь впереди — как еще нераскрытая книга.

Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится — как быстро черемуха чахнет,
сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.

Кто-нибудь утром совсем не проснется,
кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется
и задохнется — как пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой.

В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами
и — ничего не поделать — черемухой пахнет.

Пахнет черемухой в утреннем воздух раннем.
Пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем.
Что бы там ни было с нами, но снова и снова
пахнет черемухой — и ничего не поделать!