«Не ищите логики!» – говаривал, бывало, мэтр отечественного кино Андрей Кончаловский. Именно этому жизненному кредо призывают нас следовать гости внезапно заинтересовавшегося вопросами искажения истории журнала «Psychologies» – социолог и руководитель «Левада-центра» Лев Гудков, психоаналитик Мария Тимофеева и журналист Михаил Калужский. В три голоса поют они свою заунывную песнь.

[Внимание! Avast пишет, что сайт журнала «Psychologies» содержит вирусы – Ю.К.]

Перед нашим внутренним взором рисуются страшные сюрреалистические картины. С одной стороны, оказывается, в результате «реакции вытеснения» мы не знаем и не хотим знать о войне вообще: «коллективная реакция на историю войны – мы очень мало знаем об этом, и надо забыть об этом, потому что нельзя разобраться, кто прав, кто виноват…». С другой стороны, правда, откуда-то (не ищите логики!) к теме «в обществе есть огромный интерес». Но кто ж его удовлетворит-то? Уж точно не власть: «при Сталине о войне старались забыть, вообще вычеркнуть ее. Фронтовики молчали: боялись, не хотели вспоминать...». Да и по сей день «мы живем в ситуации тотальной нехватки информации о том, что же, собственно, происходило в 1941–1945 годах. Архивы не раскрыты, мы не знаем точное число воевавших и погибших».

Словно гипнотизёры, гости журнала дают нам установку: «вот так из рук вон плохо обстоят у нас дела с исторической памятью». Архивы не раскрыты. (А между тем, попасть в них совсем не сложно – было бы зачем!) Написанные фронтовиками и «детьми войны» тома исторических трудов, начиная с той же двенадцатитомной «Истории второй мировой войны» в счёт не идут. Не в счёт и упоминаемые самим Гудковым «кино и литература – Григорий Бакланов, Константин Воробьев, ранний Юрий Бондарев, Василь Быков...». Ведь «в государственный военный канон эта часть опыта никогда не входила». Хотелось бы поинтересоваться, а на чьи же, собственно, деньги выходили тогда эти книги и фильмы, если не на государственные? Неужели мы имеем дело с уникальным случаем массового литературно-кинематографического самиздата?

Ну да это, право, сущие пустяки, ведь дальше нас поджидает ещё более страшное открытие. Сами участники войны, оказывается, тоже не спешат делиться воспоминаниями: «И вот «внуки» войны спрашивают «детей»: «Как вы жили? Где вы были в эвакуации? А была ли у вас еда? А что там было?» И в ответ слышат: «Зачем тебе это надо? Мы про это забыли, мы этого не помним». Мемуары и дневники, стало быть, тоже не в счёт. «В топку их, Зина!» Не в счёт и проделанная коллективом сайта «Я помню» работа по сбору воспоминаний фронтовиков, у которых, вопреки установке гипнотизёров, вполне хватает «психологических сил», чтобы «работать со своим страшным опытом» – достаточно просто спросить. Но зачем? Заклинатели же нам твердят: «мы[а точнее Вы, уважаемый читатель – Ю.К.] про это забыли, мы этого не помним».

Далее оказывается, что, несмотря на отсутствие желания и возможности помнить, в обществе всё-таки каким-то образом сформировался культ той войны[1] и той Победы. Правда, культ этот насквозь мифологизирован, а значит, лжив: «Сегодня мы имеем дело не с живой памятью – свидетелей почти не осталось [это вы, господа, преждевременно радуетесь – Ю.К.], – а с мифом, идеологической конструкцией: триумф в войне подается как триумф советского режима, и он оправдывает репрессии, голод, коллективизацию. Такой взгляд воспроизводится всеми государственными институтами: пропагандой, ритуалами, школой, искусством». С культом, даётся установка, надо бороться, а сакрализованность Победы преодолевать, ведь «чем выше ранг этого символа и торжества, тем сильнее вытесняются все травматические последствия и тем выше агрессивность в обществе».

Помимо «триумфа» Победы, есть, оказывается, «и другая, темная, повседневная сторона существования на войне – это опыт солдата, опыт существования в экстремальных условиях страха, грязи, боли, тяжелейшего труда».

Мы-то раньше думали, всё перечисленное обусловило Победу и потому с ней неразрывно связано.

Ср.:
Полем, вдоль берега крутого, мимо хат
В серой шинели рядового шёл солдат.
Шёл солдат, преград не зная,
Шёл солдат, друзей теряя,
Часто бывало, шёл без привала,
Шёл вперед солдат.

Но нет. Тяжелый труд и страдания триумфу, оказывается, надо противопоставлять.

А память о героизме наших предков, оказывается, «блокирует осознание и исторического опыта, и морального опыта людей на войне», мешает «переосмыслить цену войны, цену победы и, конечно, ответственность руководителей государства за развязывание войны».

Кто же тогда в условиях тотальной лжи государственных институтов и полного отсутствия информации (все источники которой мы вместе с гостями журнала «Psychologies» уже отмели один за одним) знает эту десакрализующую и дегероизирующую Правду?

Монополией на неё, оказывается, обладают руководитель «Левада-центра» Лев Дмитриевич Гудков и его коллеги! И они, конечно, немедленно правдой с нами начинают делиться: «понимание, что на нас напали, миф, что мы жертва, оправдывает нас как народ, а победа возвышает нас в собственных глазах, придает нам значимость и ценность». В системе жертва-агрессор мы, на самом деле, не жертва (кто ж тогда?). Оказывается, «СССР и гитлеровская Германия были союзниками и начали эту войну вместе».[2] Как вдруг так случилось, что, на самом деле, будучи союзниками, мы воевали друг с другом – совершенно не важно. Ну, в самом же деле, не ищите логики!

Далее Лев Дмитриевич впервые вспоминает, что он не только маг и чародей, но ещё и руководитель крупного социологического центра. Поэтому он решает поразить нас фокусами с цифрами: у нас, де, в который раз уже «возникает реакция вытеснения», отчего мы забываем, что «у немцев в четыре раза меньше человеческих потерь». Только что, правда, он сам говорил: «число погибших является одним из компонентов сакрализации победы». А теперь, мы, оказывается, число это не помним. Ну, да это, конечно, мелочи!

Посмотрим-ка лучше на сами эти цифры. Соотношение потерь, близкое к 1:4 можно с натяжкой получить только сопоставляя демографические потери СССР и Германии.[3] Однако известно, что из оцениваемых на сегодня в 26,6 млн. человек демографических потерь СССР на военные приходится около 8,7 млн. (для Германии и её союзников – только на восточном фронте около 7 млн.)[4].

Остальные же погибшие – результат проводимой фашистами на оккупированной территории политики геноцида. В чём же тогда, собственно, состоит упрёк Льва Дмитриевича? Уж не в том ли, что советские люди сами не стали фашистами и не устроили в Германии геноцид, чтобы отомстить, а заодно и «сравнять» потери?

Нам рисуют метафору этноса как «шатра с шестом посередине, на котором все держится». Шестом этим, как мы понимаем, оказывается память о Великой Отечественной войне. Тут психологи на два голоса поют ту же мантру, что и их коллега по искажению истории господин Караганов. М. Тимофеева: «У всех нас есть потребность в хорошей идентификации... Но в нашей стране идентификация невозможна, потому что в роли «хорошего объекта» оказывается ложная, неприемлемая конструкция... За что мы можем, собственно говоря, ухватиться? Только за Гагарина и за Отечественную войну». Л. Гудков: «сегодня никаких особенных достижений нет, гордиться нам нечем. На этом фоне победа – главный символ-опора для страны» (ср. С. Караганов: «Народу и элите после последних 100 лет себя почти не за что уважать. Единственное, чем можно по-настоящему гордиться, – Великая Отечественная война,, но её объединительный потенциал с годами истощается»). Этот шест (напомним, по мнению уважаемых интервьюируемых – единственное, что ещё скрепляет наш этнос)[5] предлагается если не выдернуть, то, по крайней мере, основательно расшатать.

Зачем? Следите за руками! А потому, что сакрализация памяти о Победе способствует «примитивному разделению на своих и чужих». В то время как наши народ и государство – «это такая семья, которая пожирает своих детей», а Родина – «это такая мать, которая отправляет своих детей на смерть». Какие же они нам свои? Тут впору подумать и о других, в ходе войны ошибочно принятых нами за чужих, – «надо стараться понимать другого, принимать его точку зрения».

Но кто же эти другие, чью точку зрения нам неплохо бы не только понять, но и «стараться принять»? Тот, кто хоть чуть-чуть помнит историю Великой Отечественной войны, может подумать, что «другими» в ней были фашисты. Но это, оказывается, не совсем так! Наши уважаемые маги и кудесники дают иную установку: в результате тлетворного влияния «мифа о Победе» «вокруг войны не возникает других символов, кроме как торжества над Германией и вообще над Западом». Для них, оказывается, этот «другой» не просто «фашизм», он одновременно отождествляется и с Западом вообще. Так ненавязчиво нам подносится концепция «другой» = «фашизм» = «Запад». А, стало быть, когда Лев Дмитриевич говорит о необходимости для нас отказа от тоталитарных заблуждений и «принятии роли учеников, последователей ведущих стран Запада» – это совет вступить на дорогу фашизма.

Вот так, дорогой читатель. Внимай гипнотическим заклинаниям и ни в коем случае не пытайся искать в них логики. А то ведь её можно и найти!

Примечания:

[1] Более того, и сама война, как нам сообщают, называется Великой Отечественной по ошибке «в результате пропаганды Великая Отечественная война в сознании россиян полностью заслонила мировую».

[2] Подразумевается, очевидно, возвращение СССР оккупированных Польшей территорий Западной Украины и Западной Белоруссии. Однако трактовка этих событий как «союзничества» СССР и Третьего рейха, мягко говоря, не выдерживает критики. В качестве краткого ликбеза ликбеза – ну хотя бы вот.

[3] Нам всё же хочется верить, что руководитель авторитетной социологической организации достаточно компетентен, чтобы не сравнивать несравнимое – наши общие демографические потери с немецкими военными.

[4] Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь / Г.Ф. Кривошеев, В.М. Андроников, П.Д. Буриков, В.В. Гуркин. – М.: Вече, 2009. – С. 373.

[5] Здесь тоже показательный момент. Гости журнала «Psychologies» старательно избегают говорить о советском или российском многонациональных народах и апеллируют только к общности более низкого порядка – этносу (очевидно, русскому).