Плоды язычества

Л. Волков-Ланнит

"КОПАЛЬХЕН" (Выписки из дневника)

Тема: поездка из с. Уэлена в с. Нунамо с секретарем чукотского райревкома тов. Кор, знающим чукотский язык.


"Не надо пачкать"

Яранга (юрта) по форме сахарная голова. Кор перед входом предупреждает:
- Ни слова по-русски! Ни признака удивления! Никаких записей! Чукчи подозрительный народ. Делайте все то, что буду делать я.
Удушающая вонь вокзального клозета. Котельная жара. Мужчины голые. Женщины в одних маках (меховых трусиках). Они бросились помогать нам раздеваться. Ребенок, улучив минуту, ловит материнскую грудь. Девушка на ходу сбрасывает маки и, торопясь натягивает на голые ляжки европейское платье. Дешевый американский ситец засален на груди, животе и бедрах. Платье модное, с короткими рукавами и вырезом на шее.
Не успел сесть - увидел на "постели" (шкура взрослого оленя) - вошь. Стал жечь вошь спичкой. Вся яранга заметила это. Оханье, крик. Кор переводит: "Ты и так в очках, а теперь совсем ослепнешь".
Поджечь вошь - ослепнешь. Вошь надо съесть.
Принесли пудовую глыбу мерзлого мяса. Это "копальхен" - сырое оленье, моржовое, нерпичье, или китовое. Девушка в европейском старалась "пекулем" (чукотской тяпкой) настрогать "копальхен". Мясо тает и скользит из рук. Платье мешает зажать кусок коленками. Застыдившись неловкости, девушка вздернула подол и завязала узлом над грудями, зажала моржатину в колени и стала быстро настругивать тонкие ломти. Старый чукча положил первые куски на специальную доску и начал есть. Жир с его губ плыл на шею и затекал в пупок. Щепоткой мха, обмакнутого в деревянную кадушку, он аккуратно обтер лицо, шею и грудь. Обмакнув вторично, этим же мхом он протер доску из-под мяса. Дерево заблестело, как лакированное. На него положили для нас мелко нарезанные куски.
Кадушка называется "ачульхин". Это их ночной горшок. Мочей дубят кожу, лечатся, умываются. Мочиться на оленьи шкуры не принято. Старик чукча поясняет:
- Не надо пачкать! и, стянув меховые штаны с бедер к коленям, садится при нас на ачульхин.
Есть трудно. Жду. Кор энергично обгладывает кость. Старик сидит на ачульхине, обиженный моим плохим аппетитом, и усиленно угощает.
Тяну время. Достаю носовой платок. Сморкаюсь. Тотчас же предупредительный окрик:
- Не надо пачкать!
Старик, сильно обеспокоенный, соскакивает с ачульхина, подтягивает штаны и жестами показывает более практичный способ сморкания.
Обед продолжается. Я не могу есть. Испражнившийся старик с удвоенной любезностью тычет мне копальхен. "Как так? 9 часов не слезал с нарты, а в рот - ни куска". Затем извлекает откуда-то завалявшийся ржаной сухарь, обмакивает в горячую воду и начинает жевать. Это ему трудно делать. У чукотских стариков из ослабевших десен зубы выпадают раньше, чем успеют сгнить. Он жует, пока кипятится чай, потом выплевывает разжеванную массу на ладонь и протягивает мне. Этим оказывают гостю самое большое уважение. Машинально я взял. Кор, все время молчавший, впервые закричал по-русски куда-то в пространство:
- Съешьте, съешьте, ради бога, мы будем еще у них просить собак.
Я изобразил улыбку, оскалив зубы, как мальчик с пасты "Хлородонт", сжал кулак и, имитируя, стал неестественно часто подносить его ко рту. Липкая грязь выдавилась между пальцев. Рот не стягивался от улыбки. Зубы ударились о кружку с горячим чаем. Испачканная рука схватила испачканный платок. Меня стошнило... на шкуры.
- Не надо пачкать, - сказал Кор. Доел мясо и вытер руки о кухлянку.

Одиннадцатый сифилитик

В полутораметровых ямах, выложенных моржовыми черепами и закрытых тазовыми костями, бережется "копальхен". Но бывают там и вещи повкуснее: например оленьи кишки, нарезанные на тонкие кусочки и поджаренные на костре. Самое же вкусное - это полупереваренный мох, извлеченный из желудка убитого оленя ("рырькарыль"). Нет ничего лучше на свете, как после мха съесть 3 - 4 гриба-мухомора, запить их мочей и захмелеть. Гриб-мухомор крепче сорокаградусной. Гриб-мухомор все реже попадается в тундре.
А если за ярангой ветер гуляет, чукчи сядут жевать табак-лемешину. Нижняя губа у чукчи всегда отвисшая - за ней хранится табак. Когда на зубах появится горькая оскомина, табак закладывается за ухо.
Чукотская ночь велика, ветер неистов, ээк (светильник) полон жиру. Табак, еще сырой, снимает с уха рука соседа. Черные чесоточные пальцы сдавливают комочек и он переходит на новые челюсти. До новой оскомины. И снова за ухо. И снова рука соседа. Круг из одиннадцати ртов. Слюна тягучая, зеленая. 352 мелких, сточенных, как напильником, зуба. Крошево протерто тонко, как хрен.
В 10 ртов коллектива вносит свой скромный вклад одиннадцатый сифилитик.

Ребенок родился

Еще за сто шагов было слышно - в юрте смеялись. Это был оглушающий взрывами животный смех. Он заразил и нас вошедших. Он вспыхивал, как бензин. Хохочущий Кор спрашивает, в чем дело. Его никто не слушает. Нас никто не замечает. Полутемная яранга набита людьми.
Сквозь смех доносится стон. Молодая женщина корчится в углу и воет. Смеются именно над этой женщиной.
Она рожает. Разве можно кричать, когда рожаешь? Родовые крики - позор для роженицы. Позор для всей семьи. Чукчи собрались сейчас, чтобы высмеять этот позор.
Ребенок родился. Ветер - первая акушерка, прощупывает теплое и дряблое тельце. Забежавшая собака лижет его. В углу, расцвеченном бусами и кусочками оленьей закопченной кожи, - большой барабан. Отец садится и бьет в него. Глухой звук. Отец подпевает. Голос, как барабан. Удары и пение все чаще, громче, настойчивее. Нужное состояние аффекта достигнуто: чукча падает, бьется в судорогах, катается и истерично кричит.
По всем признакам молитва благодарности за новорожденного дошла до великого духа. Мать, еще не оправившаяся от физической слабости, роняет счастливые слезы. А ребенок? Ребенок давно закатился в плаче. Перед ребенком вешается косточка и гости называют прозвища - прозвища неожиданные: "ворона", "камень", "детородный член", "женские груди" и т. д. На каком из прозвищ потянется к косточке, или она пошевелится от сотрясения, такое за ним и останется.
Никто не любит детей трогательнее чукчи. Детям все позволяется. Детей никогда не бьют. Если ребенок испачкается, мать заботливо его оближет или оботрет мохом, смоченным в моче.
Забеременевшая мать хотела иметь девочку. Поехали к предсказателю. Шаман долго и страстно шептал, как суфлер. Наконец сказал: "родится девочка". В шаманской яранге прибавилась шкурка голубого песца.
Подошел срок. У матери родился мальчик. Обиженные родители - объясняться к шаману. Отец на всякий случай помянул по-русски его родителей. Шаман за справкой к великому духу. Оказалось, действительно, недоразумение. Виной - дурной глаз. "Но не нужно волноваться, дух подтверждает, что это все-таки девочка".
И мальчика стали воспитывать, как девочку. Его одевали по-женски: в косы заплетали пуговицы и тряпочки. "Девочка" делал всю женскую работу: грел и разливал чай, заправлял ээк, рубил "копальхен", не выпускал из рук иглы с тонкой оленьей жилой. Произошла феминизация.

Олень родился

Олень родился в морозный день. Никто так не прижимается к матери, как олений теленок. Он дрожит. Через час к стаду приходят чукчи. Теленок больше не дрожит. Он мерзлый трупик.
Сколько олених в сорокаградусную ночь оплакивают своих детей!
А вот день на 10° ниже. После него жизнерадостный длинноногий телок встречает уже двадцать третью ночь. Но на двадцать четвертую его закалывают. Шкура домесячника, "выпороток", понадобилась на одежду тому двуногому домесячнику, который родился в яранге.
Вырастает олень. Но все равно "от своего лассо не уйдешь" - как говорят люди. Чаата (лассо) душит туго. "Камасы" шкуру с ног оленя сдерет, и оденет на свои ноги тот, кто вырос настолько, что может ходить на охоту.
Бывает - нападет волк. Два волка могут зарезать сто оленей, но съесть у них одни только языки. Вообще врагов больше, чем мха. Например рысь. До 1916 года в помине не было. Теперь тьма. Принесло на льдинах с Аляски. От Аляски до мыса Дежнева 70 миль.
Весенние рога молодого оленя, налитые кровавым студнем, - первое лакомство. Рога, не срезанные чукчей-гастрономом, быстро твердеют, разветвляются и тяжелеют. Нелегко носить двухпудовые рога. При быстром беге олень кладет их на спину, совсем горизонтально. По этой посадке узнается туземцем хороший бегун. Некуда скрыться такому оленю. Чаата не ошибется и не потеряет его в самом большом и самом диком стаде. Еще не успеет опомниться олень, как подбежит молодой чукча, свалит его с размаха, схватит за задние ноги и ловко отгрызет ему одно яйцо.
Олень выхолощен. Он пойдет в упряжку. Яйцо тут же съедается наиболее старейшим и уважаемым из чукчей.
Можно помириться с перманентной голодовкой и по нескольку дней не видеть ягеля; можно согласиться ходить зиму и лето в упряжке, но нельзя вытерпеть свищей. Свищи истощают чукотского оленя - он мучается, изводится и подыхает. Кожа такого оленя - сплошной невод, она теряет все свои качества.
Единственное спасение выделять и лечить свищевых оленей. У чукчей ветеринары - дети. Они ловят зараженного оленя, валят его и веселой гурьбой начинают производить операцию. Личинок выдавливают из свищей руками и зубами и съедают тут же. Кругом громкий смех. Свищи, повидимому, настолько вкусны, что за день один ребенок съедает их до ста штук. Часто и взрослые, не вытерпев искуса, присоединяются к ребятам.

http://www.ruthenia.ru/sovlit/j/3448.html