Это цитата сообщения Боева_Светлана Оригинальное сообщение

Простой, но очень нежный и вкусный салат "Лисичка".

 

Простой, но очень нежный и вкусный салат.



САЛАТ "ЛИСИЧКА"



Ингредиенты:

Показать полностью…



-2 филе куриной грудки

-3 маринованных огурца

-200гр. корейской моркови

-200гр. сыра

-2 зубчика чеснока

-майонез

-зелень.



Приготовление:



1. Филе отвариваем в подсоленной воде,затем нарезаем полосочками (или разбираем руками на волокна).

2. Огурцы также нарезаем полосочками,сыр на крупной терке.

3. Смешиваем филе.сыр,огурцы и морковь,добавляем выдавленный через пресс чеснок и заправляем майонезом.



Вкуснятина!

Известная финская писательница Туве Янссон говорила: «Каждый нуждается в том, чтобы ему время от времени рассказывали хорошую историю».

И если для вас наступил именно такой момент, у меня есть в запасе несколько подходящих коротких рассказов.

Вы только прочитайте - до чего же хорошо пишет...

Раз лягушка, два...

Солнце палило беспощадно. Ветви ив тихо раскачивались под ленивым горячим ветром, глаза слепило от раскалённого песка. Близость воды не приносила никакого облегчения от одуряющего зноя. Маленькая лягушонка грустным комком подсыхающей слизи притаилась в ненадёжной тени ивовой поросли. Отчаяние и одиночество - это единственные чувства, которые владели ей третьи сутки. Не повезло! В родном лягушачьем семействе, среди братьев, сестер и прочих родственников, она считала себя выдающейся красавицей и потрясающей умницей. Но сколько ни пыталась она доходчиво объяснить толпе лягушат всю очевидность этих преимуществ, над ней смеялись - бывшие головастики, вылупившиеся в одной луже и в один день, были похожи друг на друга, как песчинки на этом пляже.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ...
http://zhurnal.lib.ru/r/rodnowa_n_b/w2.shtml

III. РАЗГОВОРНЫЕ ПОРТРЕТЫ

2. Здравствуй, незнакомец!

Время: декабрь 1977 года.
Место: нью-йоркский ресторан «Четыре времени года».

Человек, пригласивший меня на ланч, Джордж Клакстон, предложил встретиться в полдень и не объяснил, почему назначает такой ранний час. Вскоре, однако, я понял причину: за тот год с лишним, что мы не виделись, Джордж Клакстон, мужчина более или менее воздержанный, превратился в горького пьяницу. Едва мы уселись, как он заказал дойную порцию «Дикой индейки («Чистого, пожалуйста, без льда»), а через пятнадцать минут попросил повторить.

Я был удивлён – и не только размерами жажды. Он прибавил килограммов пятнадцать, пуговицы его жилета в полоску держались в петлях из последних сил, а былой румянец, приобретённый благодаря теннису или регулярным пробежкам, сменился нехорошей бледностью, как будто он только что вышел из тюрьмы. Кроме того, он щеголял в тёмных очках, и я подумал: какая театральность! Вообразить, чтобы славный простец Джон Клакстон, надёжно окопавшийся на Уолл-стрит, живущий в Гринвиче, или Уэстпорте, или где-то там ещё с женой Алисой, или как её там, с тремя, четырьмя или пятью детьми, – вообразить, чтобы этот Джордж глотал одну за одной двойные «индейки» и носил тёмные очки!

Я с трудом удержался от того, чтобы не спросить напрямик: «Слушай, какая чертовщина с тобой приключилась?» И спросил: «Как ты, Джордж?»

Пер. с англ. Виктора Голышева

Будто ничего не обещающий синий пролог

Комната с лиловыми стенами. Железная скрипучая кровать с облупившейся голубой эмалью. Рядом белая побитая тумбочка на резных ножках. В ярко синей раме окна фиолетовый дворик, два ряда домов из фиолетового кирпича, фиолетовая дорожка из гравия. На окне васильки в бутылке из-под кефира. Я лежу на кровати, в ярком длинном платье. Летнем платье в сиреневых цветах. Наверное, сплю. Ты подходишь ко мне, пытаясь ступать как можно тише. Берешь с тумбочки ножницы и разрезаешь платье. Откладываешь ножницы, берешь лезвие. Сначала касаешься кожи пальцами, а потом проводишь лезвием тонкую алую линию от паха до горла. Через пару секунд чуть выше пупка появляется что-то отчаянно синее. Это крыло. Первая бабочка неуклюже выбирается наружу и замирает. Вслед за ней на свет выбираются сотни, тысячи потрясающих синекрылых бабочек, настолько синих, что у тебя рябит в глазах. Они садятся на цветы на моем платье, взлетают вверх, парят по комнате, замирают на лиловых стенах. Ты наклоняешься над моим лицом и целуешь спящие губы. Потом запрокидываешь голову, открываешь рот и из него вылетает последняя, ещё более синяя, чем остальные,

бабочка.

УГУ

«Красивая, падла. Как глянул ей в глазищи, так внутри всё аж вообще», - звучало на пяти углах.

Все разговоры были теперь только о совах.

Третий помощник хвастался, что новая сова хочет выклевать ему глаза, поэтому он спит в тёмных очках; кормил он её из ножниц.

Сова стармеха летала по каюте и какала в разные стороны; палас он вызвался чистить сам.

Боцман ходил с разорванной губой и отрицал тот факт, что хотел поцеловать сову.

Артельщик кормил свою курицей и говорил, что так будет лучше.

Старпом не вылезал из каюты. Из-за двери слышалось его нежное курлыканье.

Откуда на пароходе совы? - спросите вы. А вот откуда.

Я пью чай, сидя в офисе. Напечатанные мною буквы теряют смысл. Этот смысл прибивает волна - одна сплошная, нескончаемо-пенная волна – к камням на пляже этого города. Вчера я была там, но этот смысл тогда еще не был напечатан. Так всегда. Ускользает нечто…

Прошлым летом в этот город приехал Боб. У него было имя. У него многое было. Теперь смысл этого теряется и вместе с иными частицами с шорохом рассекает волну.

Кода ему было двадцать с чем-то лет, он сгорел с девушкой. Вернее, она сгорела. Бобу удалось выбраться.

Ровно (ну, плюс-минус месяц) год назад мы ходили в горы.

В сентябре я рассматривала его кольцо, сделанное из серебряной ложки. Оно напоминало украшения ранних кельтов, еще языческих и необтесанных трилистниками Патрика.

У меня до сих пор стоит фотография его рамки с его же собственной фотографией. Из сглаженных морем деревяшек, перевязанных бечевкой, получается, как оказалось, отличная рамка под фото. Сижу, пью чай с сахаром и лимоном, и мне кажется, что отличная рамка могла получиться только у него. На фотографии мост через реку в Подмосковье.

Стоял жаркий ранний июльский полдень. В том смысле, что солнце палило в 11 уже почти, как в полдень. Боб связал это веревочками, я сфотографировала на свой Зенит. Получилось фото в другом фото. Зенит, собственно говоря, и не мой вовсе. Мне его дала на временное пользование подруга Лена. Фотоаппарат ее брата, но так как теперь у него уже цифровой, пока что зенит у меня.

- Надо будет пойти и сделать фотографию с негатива, - подумала я. Ту фотку я отдала Бобу. А пленка лежит дома. Не здесь в приморском городе, где все – люди, чувства, память, время – ускользают с шорохом в камни побережья. Не здесь, а дома. В городе Р, где всему этому нет возможности выйти и исчезнуть, так как со всех сторон ясные, четкие горы.

На диске D моего компьютера в папке Fotosintez лежат фотографии с того похода. Там Боб курит, смеется, смотрит в кадр, показывает на скалы, сидит на фоне тумана.

На самом деле, Боб не отсюда. Он из Подмосковья. Когда он умер, его родители отдали большие деньги и забальзамировали тело. Как оказалось, для этого надо вынимать органы из человека. Я это знала раньше. Читала книги про то, как в древности подготавливали тела фараонов. Но Боб… Он ведь смотрит в кадр, курит, ловит туман и ветер…

Его тело в морге пришли забирать девушка и друг. Из глаз Боба почему-то шла кровь. Я не отмахнусь в этом случае термином «физиология».

За дней десять до своей смерти Боб сказал, что хотел бы, чтобы на его могиле не было бы ничего. Только камень, на котором было бы высечено : «Боб» и яблоня. Яблоня уже подрастает у моей знакомой на подоконнике. Мы посадим это дерево здесь, куда он приехал умереть.

Девушка Боба, Ольга, занимается изготовлением надгробных плит.

Пройдет два дня, и уже месяц, как фотографии Боба лежат на диске D в моем компьютере, а он лежит в земле Подмосковья.

Но в моем мозгу не складываются куски картины, где смерть является частью жизни. Поэтому Боб для меня всегда останется курящим на горе Хиндукуш, смотрящим в кадр и мастерящим рамку для фото.

Я же допиваю чай, и заканчиваю печатать эту строку (нужную ли?) после того, как ответила на звонок. Сегодня за окном идет дождь, он падает с шумом сосновых иголок в море. Я не вижу его ни из окон офиса, ни из окон квартиры. Но оно – данность. Его шум стирает во мне время, память и чувства. Еще некоторое время и я уеду с этого побережья. Но вот в чем вопрос. Если мы на 90 с лишним процентов состоим из воды, то, может, мы никогда и не выбирались из этого Мирового океана?

Мне страшно. Страшно выходить наружу и знать, что в любой момент Они тебя могут уничтожить, жестоко и бессмысленно: просто за то, что ты существуешь, что ты попалась им на пути. Там, снаружи, часто раздается резкий оглушительный звук: это Они убили кого-то еще… Страшно даже просто сидеть, отгородившись непрочной дверцей от сильного и жестокого мира. В любой момент Они могут ворваться, нарушив призрачную надежность твоего убежища, и жестоко расправиться с тобой.

Я никак не могу забыть то, что они сделали с моей младшей сестрой. Я не такая уж красивая: так, серенькая и неприметная, меня никто не замечает. Сестра же, наоборот, была настоящей красавицей. Она часами кружилась перед зеркалом, вся в серебристо-золотом: очень любила разглядывать себя, маленькая кокетка… Кокетство ее и сгубило. Она не услышала тяжелых шагов за дверью, а потом были мозолистые руки и грубо распластанное тело: изувеченное, искореженное, размазанное по поверхности. Меня мучает знание того, что ее нет - а я живу, со мной ничего не случилось… Все говорят мне: забудь, ты не виновата. Но я знаю, что на самом деле это не так. Я могла бы спасти ее, но я трусливо спряталась в шкафу, как только вдалеке послышалась Его тяжелая поступь, и побоялась крикнуть сестре: «Иди сюда!» - потому что думала, что Он может меня услышать.

Еще мне страшно думать о том, зачем я живу. Зачем нужна вся эта жизнь, жестокая и нелепая? Как только малыш появляется на свет, начинает действовать великий Закон природы: ешь, чтобы расти; вырастай, чтобы обзавестись семьей; прячься от опасности, чтобы не умереть раньше, чем успеешь завести потомство. С самого начала жизни на Земле все живое подчиняется этому закону. Одно только мне непонятно: зачем Они убивают нас, ведь наша смерть никак не укладывается в рамки законов природы? Мы не служим им пищей, разумеется, нет; но мы и не представляем для них никакой угрозы. Мне кажется, они убивают нас просто так, для развлечения. Эта бессмысленная жестокость - и тупое, сытое самодовольство тех, кто живет рядом со мной: стремление жить одним моментом, наесться, отоспаться, продолжить свой род… Как это все бессмысленно.

Еще один резкий звук за дверью. Он проникает прямо в душу, я никак не могу привыкнуть к этому, каждый оглушительный хлопок вызывает у меня чувство леденящего ужаса: нас снова стало меньше на одну…

- Фу, гадость какая!
Девочка брезгливо стерла с ладошки серое пятно.
- Мам, у нас в шкафу опять моль завелась. Проверь свою шубу…


© Copyright: Эльшани, 2001
Свидетельство о публикации №2104250041

© Фото: jw_dolly, её дневник

linorg.narod.ru/

рассказы и стихи линор горалик