В сентябре мы не загадывали встречи;
оттого почти случайное «скучаю»
получилось кратким, честным и сердечным —
как бывает неизбежное начало.
В декабре ложился снег под свет фонарный ранним утром, где ещё темно, как ночью.
Было весело, насколько мы не пара — двое выпавших друг другу одиночеств.
К маю, в двух сердцах оттаяв, ныла нежность. Раскалила до любви слова к июлю,
как бывает, если не питал надежды, но спонтанному поддался поцелую.
Два привыкших не загадывать прощальца. Как бывает — неизбежное начало.
Жизнь — случайная цепочка комбинаций,
приводящая к тому, что неслучайно.
9.04.24
Лина Сальникова
Весной с любовью сложней справляться.
Твоя история не об этом.......
Твоя история: как неловко увидеть всё, что она включила
внутри тебя, словно свет в подвале. Как непривычно смотреть при свете
в свою открытость — её словами, в свою опаску — на свет ответить.
Когда с любовью сложней справляться, не признаёшься в ней — из последних.
И тем сильнее немеют пальцы,
что х о ч е ш ь к ней прикоснуться.
Летней.....
В сентябре мы не загадывали встречи;
оттого почти случайное «скучаю»
получилось кратким, честным и сердечным —
как бывает неизбежное начало.
В декабре ложился снег под свет фонарный ранним утром, где ещё темно, как ночью.
Было весело, насколько мы не пара — двое выпавших друг другу одиночеств.
К маю, в двух сердцах оттаяв, ныла нежность. Раскалила до любви слова к июлю,
как бывает, если не питал надежды, но спонтанному поддался поцелую.
Два привыкших не загадывать прощальца. Как бывает — неизбежное начало.
Жизнь — случайная цепочка комбинаций,
приводящая к тому, что неслучайно.
9.04.24
Лина Сальникова
Весной с любовью сложней справляться.
Твоя история не об этом.......
Твоя история: как неловко увидеть всё, что она включила
внутри тебя, словно свет в подвале. Как непривычно смотреть при свете
в свою открытость — её словами, в свою опаску — на свет ответить.
Когда с любовью сложней справляться, не признаёшься в ней — из последних.
И тем сильнее немеют пальцы,
что х о ч е ш ь к ней прикоснуться.
Летней.....
День прекрасен, как в раю.Разливают сок берёзы, и, стряхнув печаль свою, ивы в речке моют косы...Вербы пахнут, запах пьян.Дух такой, что не напиться.А среди лесных полян счастье нежное томится...Свет небес - хмельная сладь, и по Божьему веленью льётся с неба благодать на родимые селенья...
На часах апрель: говорить с любовью,
знать, с кем холодно, с кем теперь — горячо.
Время шуток и шансов, тузов и двоек, добрых знаков и прошлого за плечом.
Нам тасуют колоду: не путай карты, под рубашками голая правда тел.
На часах апрель, он смеётся, как ты хоть однажды себе выбирал не тех.
На часах вселенская шутка света — распознать, что было всегда в тени.
Если хочешь правильного ответа, не лукавь с вопросом, задай, тяни.
Отверни рубашку и прикасайся к сердцу смысла, такты его считай.
На часах апрель. Если дрогнут пальцы,
значит, карта жизни сегодня — та.
Лина Сальникова
Она хохочет и тянет из рукава,
почти как фокусник или Царевна-Лебедь,
солнечный день, весну, города, слова, мартовские облака на февральском небе.
Всё окружение, глаз не сводя, следит, как тонкие руки по воздуху знаки чертят. И что-то такое рождается в их груди, что чище дождей и намного сильнее смерти. Каждый с ней рядом становится сам собой: взрослым, способным восторженно глянуть в детство. Она достаёт, достаёт, достаёт в любом до важного, странного, спрятанного — до сердца. Хохочет так заразительно и светло, что хочется так же смеяться и верить в чудо. И под рукавом её белым, как под крылом, встречать себя: взросло открытых и детски мудрых. Почти, как Царевна-Лебедь, как добрый знак, как фокусник, нам открывающий мир волшебным, она дарит то, что уже существует в нас.
Слова.
Города.
Весну.
Облака на небе.
Город оглох; а завтра была весна.
Завтра во всех дворах зацветала вишня.
Белёсая дымка покачивалась в глазах,
пока этот город совсем ничего не слышал.
Видишь ли нас? Лепестки на ветру дрожат. Помнишь ли нас? Замирают между порывов.
Город оглох, сторонами внутри зажат, перебинтован вопросами, все ли живы.
Помнишь ли, видишь? Подай ощутимый знак. Страх такой громкий, что прочего в нём не слышно.
Город оглох; а завтра была весна.
Завтра во всех дворах зацветала вишня.
Смотри, смотри, как она играет,
как приручает своих зверят.
Свобода — сила ходить по краю, любить бескрайне — глаза горят.
Смотри, как дикое в ней, доверясь, умеет силы не потерять.
Какие в ней вырастают звери из несмышлёных вчера зверят.
Смотри, как дикое в ней игриво, как переменчиво и легко —
и под ладонь подставлять загривок, и обнажать белизну клыков.
Менять на нежность глухую ярость и непокорность — на кроткий нрав.
Свобода — сила владения даром с е б я. Смотри, как ее игра
всегда честна, чтоб уметь по краю, бескрайне разной, живой, любой.
Зверей растят, а не выбирают.
В них вырастают. Чтоб стать собой.
Я тебе покажу, как бывает тугой строка,
как любая строка — тетива, каждый звук — стрела.
Как слова попадают в сердце наверняка,
если знаешь, какую силу им придала.
Ты покажешь мне, как у ярости остроту
округляет нежность, когда уязвим стрелок.
Как на том конце стрел крылья нежности отрастут,
если дрогнуло сердце стрелка’ на одном из слов.
Мы два края стрелы, но всё время — одна стрела.
И от слов, как от стрел, тетива на весу дрожит.
Все слова — это сила, которая в них легла.
Чтобы, в цель попадая, и нежность дарить, и жизнь.
Будет сказка тебе. Про открытое сердце девочки. Мир порою над ней смеялся — такие мелочи. Иногда откровенно кусался, в ней силу чувствуя. Или вовсе пытался сломать: чтоб, как ветка, хрустнула.
А она? На поляне волшебной своей ромашковой отдыхала, забыв, сколько в мире бывает страшного. А потом возвращалась обратно — опять любить его. Ведь открытое сердце и живо, и впечатлительно.
Ну и что, если мир не всегда состоит из светлого? Не всегда справедливый, распахнутый и приветливый. «Я как я, а другие — другие», — считала девочка. И к открытому сердцу прислушивалась доверчиво.
Мир смотрел на неё по-разному и по-разному отзывался. Было в нем лютое и опасное. Но ещё было то, что прекрасно и удивительно.
Ведь что важно для сердца?
Смелость в себе открыть его.
Был степным, а потом обернулся степенным волком.
Безопасность покоя, покорность звериной тени.
Одиночество может быть выверенным и зорким, исключающим боль человеческих совпадений.
Исключающим зов к сближению, голод зверя по причастности к стае. И зверь внутри, вырастая,
привыкает мириться с дистанцией и потерей. Привыкает, что не нужна никакая стая.
Разум зорок — и ты убьёшь ее, как прикажет. Потому что она всех понятливей и знакомей.
И такой же, как ты, уже в прошлом была однажды. И такой, как в тебе, зверь под сердцем ее закован.
Потому между нею и волком ты выбрал волка. Не степного — степенного, тень усмирив отказом.
Лучше боли от совпадений — жить одиноко.
Чтоб с ума по ней не сходить, легче выбрать разум.
Такое время: часы на взводе,
за нервным тиком так странно тихо.
Бывает так, что один уходит, чтобы другой понимал, где выход.
Бывает так, что один бесстрашен, чтобы другой понимал, как страшно.
Часы на взводе, часы подскажут, куда мы движемся из вчерашних
часов: по кругу, опять в начало или из камеры циферблатной.
В минуты памяти и молчания или попыток вернуть обратно.
Бывает так, что часы уходят, пока поймёшь, почему так тихо.
Такое время: один свободен,
чтобы другой обнаружил выход.
Она хохочет и тянет из рукава,
почти как фокусник или Царевна-Лебедь,
солнечный день, весну, города, слова, мартовские облака на февральском небе.
Всё окружение, глаз не сводя, следит, как тонкие руки по воздуху знаки чертят. И что-то такое рождается в их груди, что чище дождей и намного сильнее смерти. Каждый с ней рядом становится сам собой: взрослым, способным восторженно глянуть в детство. Она достаёт, достаёт, достаёт в любом до важного, странного, спрятанного — до сердца. Хохочет так заразительно и светло, что хочется так же смеяться и верить в чудо. И под рукавом её белым, как под крылом, встречать себя: взросло открытых и детски мудрых. Почти, как Царевна-Лебедь, как добрый знак, как фокусник, нам открывающий мир волшебным, она дарит то, что уже существует в нас.
Слова.
Города.
Весну.
Облака на небе.
Когда тебе больно, лучше бы ты писал мне.
Все мы ходим под звёздами, ношами, чудесами.
Все мы сильные, самодостаточные, да только лучше ты бы писал мне, когда тебе очень больно.
В одиночестве боль начинает входить в привычку, в бремя времени, в неотвеченные, с поличным
пойманные слишком поздно. Прошу: пиши мне там, где тебе стало больно от этой жизни.
Все мы ходим под страхами, ношами, чудесами. Я хочу, чтоб ты помнил, что можешь всегда писать мне
о таком, что в потоке так сложно себе позволить.
Февраль остреет, пора прозрений, шаманских песен, самопророчеств.
Имболк, весна раздувает угли, и время снова идёт сначала.
И каждый маленький человечек — живое семя, что ляжет в почву. И каждый маленький человечек ростком пришедший рассвет встречает.
Кто я внутри — годовые кольца, любовь и смерть, имена и блики.
Кто я снаружи — слова и листья, ладонь, подставленная под звёзды.
Кто я другому — творец и бездна, рассказчик времени многоликий,
большая сказка историй Юга, своих историй простая россыпь.
Февраль остреет, как взгляд напротив, когда другого в себе расслышал. Имболк растёт, словно древо мира, когда весь мир обнаружил в сердце.
Пора прозрений, самопророчеств, открытых смыслов, разгадок свыше. Шаманских песен, призыва солнца, чтоб обнажиться и отогреться.
Пора, пора распуститься в корни, раскрыться времени, словно листья. Открыть себя и в себе — другого, ведь так внутри созревает близость.
Имболк, весна раздувает угли, чтоб искрой жизни сумела быть я.
Февраль остреет.
Пора искрить в нём.
Ответить жизни на этот вызов.
Я давно наизусть помню этот сон, я давно лучше всех его станцевал.
Очарован — разбит, обескровлен — жив, осторожен — бесстрашен, как в первый раз.
Откровение танца, урок души, бесконечно зацикленная Игра.
Все начала изучены наперёд, всем финалам предсказан повторный шанс.
Кто воскрес в колесе, тот потом умрёт. Кто в нём умер однажды — начнёт дышать.
Я давно станцевал его лучше всех. Я давно наизусть помню этот сон.
Бесконечность принятия в колесе.
Непрерывность движения.
Колесо.
Я теперь ничья, ты теперь ничей, в прежней сказке не встретить знакомых черт, по сюжету прежнему не пройти —
он уже давно завершил пути. Мы теперь ничьи, мы теперь ничьё, и любовь давно поросла быльём.
Иногда охотнее начинать то, где был известен давно финал.
Ты потом ничей, я потом ничья — ни родня, ни любовники, ни друзья — неизвестных двое в степи свобод. Так легко пройти эти травы вброд. Так легко стоять у чужих сердец, и любить, и быть у других людей. А в знакомой сказке — ничья, ничей — не найти однажды знакомых черт. Хорошо до одури, по края: вот мы снова встретились, ты и я, но за скобками прежней сюжетной лжи.
Ipola
juirimarga74
