Несколько выше арыка, по склонам гор, разбросаны киргизские зимовки. Почти каждая из них имеет свой небольшой, чистый как кристалл, ключ воды, из которого утоляет жажду возвращающийся с летовок киргиз. Тогда безлюдная степь сразу переменяет свой неприветливый скучный вид. Все ее необъятное пространство оживляется бесчисленным множеством стад. Там пучеглазый верблюд наслаждается колючкой, здесь косяк лошадей отъедается «башкарой» [по наблюдениям киргизов, эта мелкая травка с черной верхушкой составляет лучший корм для лошадей], а вперемежку с ними пасутся бараны, потряхивая своими жирными курдюками, этим естественным ресурсом питания, которым снабдила их природа про черный день в защиту от лени и беспечности хозяина-киргиза. Его стрекочущая речь оглашает безмолвие предгорий, и из прокопченной юрты взовьется к небу легкий, колеблющийся столб дыма. Так смелыми и твердыми штрихами природа-художник оживляет монотонную картину сухой травы и безоблачного неба, именуемую Киргизской степью. И дорога она номаду, как родина, как верная стражница дедовских могил и традиций, дорога и старому русскому туркестанцу по воспоминаниям о трудной боевой жизни и радушном гостеприимстве во дни юности.

 

Версты за 1½ до селения Корниловки приходится переезжать р. Арысь. Какой жалкий вид имеет здесь эта гроза Чимкентско-казалинского почтового тракта! Глядя на этот мелководный ручеек, на дне которого можно пересчитать все гальки — так он мелок, чист и прозрачен, — трудно вообразить себе его бурным бешеным потоком, опрокидывающим каждую весну десятки арб у станции Арысь на 28-й версте от Чимкента к Перовску. А между тем воды его питают поля пяти русских селений, не считая киргизских пашен, также лежащих в бассейне Арыси.