Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Всё время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,

Ее начало,

И повторял ее имен

Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

Достигнутого торжества

Игра и мука —

Натянутая тетива

Тугого лука.

После грозы

Пронесшейся грозою полон воздух.

Все ожило, все дышит, как в раю.

Всем роспуском кистей лиловогроздыx

Сирень вбирает свежести струю.

Все живо переменою погоды.

Дождь заливает кровель желоба,

Но все светлее неба переходы,

И высь за черной тучей голуба.

Рука художника еще всесильней

Со всех вещей смывает грязь и пыль.

Преображенней из его красильни

Выходят жизнь, действительность и быль.

Воспоминание о полувеке

Пронесшейся грозой уходит вспять.

Столетье вышло из его опеки.

Пора дорогу будущему дать.

Не потрясенья и перевороты

Для новой жизни очищают путь,

А откровенья, бури и щедроты

Душе воспламененной чьей-нибудь.

***

Не волнуйся, не плачь, не труди

Сил иссякших, и сердца не мучай

Ты со мной, ты во мне, ты в груди,

Как опора, как друг и как случай

Верой в будущее не боюсь

Показаться тебе краснобаем.

Мы не жизнь, не душевный союз —

Обоюдный обман обрубаем.

Из тифозной тоски тюфяков

Вон на воздух широт образцовый!

Он мне брат и рука. Он таков,

Что тебе, как письмо, адресован.

Надорви ж его вширь, как письмо,

С горизонтом вступи в переписку,

Победи изнуренья измор,

Заведи разговор по-альпийски.

И над блюдом баварских озер,

С мозгом гор, точно кости мосластых,

Убедишься, что я не фразер

С заготовленной к месту подсласткой.

Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,

Наша честь не под кровлею дома.

Как росток на свету распрямясь,

Ты посмотришь на все по-другому.

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

Цель творчества — самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы

В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой

Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,

И прятать в ней свои шаги,

Как прячется в тумане местность,

Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

***

На протяженье многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счета.

И целая их череда

Составилась мало-помалу —

Тех дней единственных, когда

Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:

Зима подходит к середине,

Дороги мокнут, с крыш течет

И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,

Друг к другу тянутся поспешней,

И на деревьях в вышине

Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

Под открытым небом

Вытянись вся в длину,

Во весь рост

На полевом стану

В обществе звезд.

Незыблем их порядок.

Извечен ход времен.

Да будет так же сладок

И нерушим твой сон.

Мирами правит жалость,

Любовью внушена

Вселенной небывалость

И жизни новизна.

У женщины в ладони,

У девушки в горсти

Рождений и агоний

Начала и пути.

Тишина

Пронизан солнцем лес насквозь.

Лучи стоят столбами пыли.

Отсюда, уверяют, лось

Выходит на дорог развилье.

В лесу молчанье, тишина,

Как будто жизнь в глухой лощине

Не солнцем заворожена,

А по совсем другой причине.

Действительно, невдалеке

Средь заросли стоит лосиха.

Пред ней деревья в столбняке.

Вот отчего в лесу так тихо.

Лосиха ест лесной подсед,

Хрустя обгладывает молодь.

Задевши за ее хребет,

Болтается на ветке желудь.

Иван-да-марья, зверобой,

Ромашка, иван-чай, татарник,

Опутанные ворожбой,

Глазеют, обступив кустарник.

Во всем лесу один ручей

В овраге, полном благозвучья,

Твердит то тише, то звончей

Про этот небывалый случай.

Звеня на всю лесную падь

И оглашая лесосеку,

Он что-то хочет рассказать

Почти словами человека.

Петухи

Всю ночь вода трудилась без отдышки.

Дождь до утра льняное масло жег.

И валит пар из-под лиловой крышки,

Земля дымится, словно щей горшок.

Когда ж трава, отряхиваясь, вскочит,

Кто мой испуг изобразит росе

В тот час, как загорланит первый кочет,

За ним другой, еще за этим все?

Перебирая годы поименно,

Поочередно окликая тьму,

Они пророчить станут перемену

Дождю, земле, любви — всему, всему.

Любить иных — тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца вытрясть

И жить, не засоряясь впредь,

Все это — не большая хитрость.

Я люблю, как дышу. И я знаю:

Две души стали в теле моем.

И любовь та душа иная,

Им несносно и тесно вдвоем;

От тебя моя жажда пособья,

Без тебя я не знаю пути,

Я с восторгом отдам тебе обе,

Лишь одну из двоих приюти.

О, не смейся, ты знаешь какую

О, не смейся, ты знаешь к чему

Я и старой лишиться рискую,

Если новой я рта не зажму.

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк маховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне

Не отпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит вторженья дрожь,-

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

Я тоже любил, и дыханье

Бессонницы раннею ранью

Из парка спускалось в овраг, и впотьмах

Выпархивало за архипелаг

Полян, утопавших в лохматом тумане,

В полыни и мяте и перепелах.

И тут тяжелел обожанья размах,

Хмелел, как крыло, обожженное дробью,

И бухался в воздух, и падал в ознобе,

И располагался росой на полях.

А там и рассвет занимался.

До двух Несметного неба мигали богатства,

Но вот петухи начинали пугаться

Потемок и силились скрыть перепуг,

Но в глотках рвались холостые фугасы,

И страх фистулой голосил от потуг,

И гасли стожары, и как по заказу

С лицом пучеглазого свечегаса

Показывался на опушке пастух.

Я тоже любил, и она пока еще

Жива, может статься. Время пройдет,

И что-то большое, как осень, однажды

(Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь)

Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись

Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих

По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью

Лужаек, с ушами ушитых в рогожу

Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим

На ложный прибой прожитого. Я тоже

Любил, и я знаю: как мокрые пожни

От века положены году в подножье,

Так каждому сердцу кладется любовью

Знобящая новость миров в изголовье.

Я тоже любил, и она жива еще.

Все так же, катясь в ту начальную рань,

Стоят времена, исчезая за краешком

Мгновенья. Все так же тонка эта грань.

По-прежнему давнее кажется давешним.

По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев,

Безумствует быль, притворяясь незнающей,

Что больше она уж у нас не жилица,

И мыслимо это? Так, значит, и впрямь

Всю жизнь удаляется, а не длится

Любовь, удивленья мгновенная дань?

После дождя

За окнами давка, толпится листва,

И палое небо с дорог не подобрано.

Все стихло. Но что это было сперва!

Теперь разговор уж не тот и по-доброму.

Сначала все опрометью, вразноряд

Ввалилось в ограду деревья развенчивать,

И попранным парком из ливня — под град,

Потом от сараев — к террасе бревенчатой.

Теперь не надышишься крепью густой.

А то, что у тополя жилы полопались,-

Так воздух садовый, как соды настой,

Шипучкой играет от горечи тополя.

Со стекол балконных, как с бедер и спин

Озябших купальщиц,- ручьями испарина.

Сверкает клубники мороженый клин,

И градинки стелются солью поваренной.

Вот луч, покатясь с паутины, залег

В крапиве, но, кажется, это ненадолго,

И миг недалек, как его уголек

В кустах разожжется и выдует радугу.

В траве, меж диких бальзаминов,

Ромашек и лесных купав,

Лежим мы, руки запрокинув

И к небу головы задрав.

Трава на просеке сосновой

Непроходима и густа.

Мы переглянемся и снова

Меняем позы и места.

И вот, бессмертные на время,

Мы к лику сосен причтены

И от болезней, эпидемий

И смерти освобождены.

С намеренным однообразьем,

Как мазь, густая синева

Ложится зайчиками наземь

И пачкает нам рукава.

Мы делим отдых краснолесья,

Под копошенье мураша

Сосновою снотворной смесью

Лимона с ладаном дыша.

И так неистовы на синем

Разбеги огненных стволов,

И мы так долго рук не вынем

Из-под заломленных голов,

И столько широты во взоре,

И так покорны все извне,

Что где-то за стволами море

Мерещится все время мне.

Там волны выше этих веток

И, сваливаясь с валуна,

Обрушивают град креветок

Со взбаламученного дна.

А вечерами за буксиром

На пробках тянется заря

И отливает рыбьим жиром

И мглистой дымкой янтаря.

Смеркается, и постепенно

Луна хоронит все следы

Под белой магией пены

И черной магией воды.

А волны все шумней и выше,

И публика на поплавке

Толпится у столба с афишей,

Неразличимой вдалеке.

Разлука

С порога смотрит человек,

Не узнавая дома.

Ее отъезд был как побег.

Везде следы разгрома.

Повсюду в комнатах хаос.

Он меры разоренья

Не замечает из-за слез

И приступа мигрени.

В ушах с утра какой-то шум.

Он в памяти иль грезит?

И почему ему на ум

Все мысль о море лезет?

Когда сквозь иней на окне

Не видно света божья,

Безвыходность тоски вдвойне

С пустыней моря схожа.

Она была так дорога

Ему чертой любою,

Как моря близки берега

Всей линией прибоя.

Как затопляет камыши

Волненье после шторма,

Ушли на дно его души

Ее черты и формы.

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может!

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

И человек глядит кругом:

Она в момент ухода

Все выворотила вверх дном

Из ящиков комода.

Он бродит и до темноты

Укладывает в ящик

Раскиданные лоскуты

И выкройки образчик.

И, наколовшись об шитье

С не вынутой иголкой,

Внезапно видит всю ее

И плачет втихомолку.

Красавица моя, вся стать,

Вся суть твоя мне по сердцу,

Вся рвется музыкою стать,

И вся на рифмы просится.

А в рифмах умирает рок,

И правдой входит в наш мирок

Миров разноголосица.

И рифма не вторенье строк,

А гардеробный номерок,

Талон на место у колонн

В загробный гул корней и лон.

И в рифмах дышит та любовь,

Что тут с трудом выносится,

Перед которой хмурят брось

И морщат переносицу.

И рифма не вторенье строк,

Но вход и пропуск за порог,

Чтоб сдать, как плащ за бляшкою

Болезни тягость тяжкую,

Боязнь огласки и греха

За громкой бляшкою стиха.

Красавица моя, вся суть,

Вся стать твоя, красавица,

Спирает грудь и тянет в путь,

И тянет петь и — нравится.

Тебе молился Поликлет.

Твои законы изданы.

Твои законы в далях лет,

Ты мне знакома издавна.