Во все пределы у нас тут зима.
То ли в наши края вовремя не завезли календарь весны с глянцевыми картинками журчащих ручьев, кричащих грачей, тающего в сердце льда, то ли чучело зимы, холоднолицую красавицу Мару, не так схоронили - огонька пожалели, на пепелище не сплясали, песни не допели, блинами не помянули. Вот теперь она и бродит неприкаянно снежным призраком по Городу, беснуется, плачет, хохочет, ищет-рыщет своего единственного, белы косы расплела, в глазах стальной лед: "Где ты мой суженый, где ты мой ряженый?" Найдет - очарует, околдует, закружит в диком танце, зацелует до смерти, тем и успокоится. На то она и Мара-Марена - то ли девица, то ли баба, то ли сучья дочка, Кощеева жена, черная луна, ворон на плече, серп в рукаве, нечегоус невечноус, гуллис-дуллис, шмыгус-сморкатис, на козе ехала по Калиновому мосту за реку Смородину, дубодамум...
"Гав, гав!" - сказал пёс Сёма и стукнул меня лохматой лапой, что в переводе с собачьего значит: "Чур с сего места поподробнее!"
Была суббота, как водится у нас с Семёном, молочный день. Каждую неделю спозаранку мы с ним ходим на рынок к селянам за творогом-сметаной. Встали с утра, взглянули в окно - еще надежда на селян теплилась, вышли на улицу - шурх в сугроб: я по колено, Семён - по уши, а надежда в снежном молоке взяла да и утопла.
-Нет-нет, - прокричал Семён. - Не пропадай! Как же я без творога?
И давай копать, строить туннели открытым способом.
Генеалогическое дерево нашей собаки, как молоко, сплошная белизна, ни про маму, ни про папу, ни про бабушек-дедушек никакой информации, да и откуда взять щенку, что меня на птичьем рынке с первого взгляда очаровал, очаровал и прыг в рюкзак, а в глазах Федор Михайлович: "Ты мое будущее все - и надежда, и вера, и счастие, и блаженство - все".
Так вот, генеалогическое дерево Семёна нам не ведомо, но, судя по его копательным способностям, однозначно в его роду были собаки-метростроевцы.
Копал, копал - тщетно. Поднял голову передохнуть, а вдали, во мгле, силуэт, то ли надежды, то ли виденья. Бешеной собаке сем верст не крюк, даже по бездорожью: "Надя, Наденька, не уходи!"
и все терялось в снежной мгле
седой и белой (с).
бегал туда-сюда - тщетно, растаяло виденье,
может, сгинуло в бескрайних снегах, а может, в мертвой воде утопло.
Долго сказка сказывается, да быстро дело делается, а чему быть, того, как известно, не миновать. Вдохнули-выдохнули, да и перешли мы с Семёном по Калиновому мосту через реку Смородину и попали во владения Мары.
Направо пойдешь -
коня потеряешь,
налево пойдешь - сам голову сложишь...
"Как ты мог, как ты мог?!" - вопрошала руками спутница мужчины в капюшоне. - "Пойти туда - не знаю куда..."
Тут и терем-теремок, что не низок, не высок, а у терема столб стоит, а на столбе надпись: "Три ночи ночевать!"
Не было ветров, да вдруг накинулись, не было гостей, да вдруг наехали.
А Мара, знай, колдует, климатом погоняет, помелом след заметает, все своего единственного ищет-рыщет.
Летала, летала, значит, она, а потом упала камнем вниз, ударилась о земь, и превратилась в такую бодрую старушку, что не в сказе сказать, ни пером описать, да и молвила звонко молодцу, что ей приглянулся: "Тут и оставь своего коня, а моего возьми - мой лучше."
Покрутились мы с Семёном, поздоровались с нашей птичкой,
Николаю Васильевичу уклонились, да и бегом домой - от зимы лета искать.
А Васильевич, как стоял, так и стоит, и Марена ему нипочем, потому, что мудрый человек.
"Поверьте, что Бог недаром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит. Нужно только хорошо осмотреться вокруг себя".