ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ все записи автора
поэзия пушкинской строки и анализ текста
что я услышал у Пушкина
Бывает, что стихи, издавна тебе знакомые, вдруг становятся отчетливо слышными.
Вот так недавно легли мне на слух пушкинские.
1 Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит -
2 Летят за днями дни, и каждый час уносит
3 Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
4 Предполагаем жить, и глядь - как раз умрем.
5 На свете счастья нет, но есть покой и воля.
6 Давно завидная мечтается мне доля -
7 Давно, усталый раб, замыслил я побег
8 В обитель дальную трудов и чистых нег.
Не по силам мне дать отчет обо всем услышанном. Предметом моего обсуждения будет только одна его особенность.
Метр, в каком стихотворение почти выдержано, известен под названием "александрийский стих". Об этом "почти", собственно, и пойдет речь. Правило, по какому этот метр опознается, предполагает цезуру в каждом стихе. Пушкин же от него отступает в 6-м и в последнем.
Легко ли это "поправить"? Да пожалуйста!
Завидная давно мечтается мне доля…
В желанный мне приют трудов и чистых нег.
Вот теперь александрийский стих выдержан безупречно…правда, ценой некоего разлада: что-то уже слышится не то – какая-то явно не пушкинская в интонации появилась жесткость. Из-за чего же? Во-первых, из-за перестановки слов в 6-м стихе он уже анафорически не слажен с предпоследним: Давно, усталый раб… Во-вторых, из последнего стиха изъята аллитерация: в обитель дальную… (продолжение ниже Ю.К.)
лабиринты сознания
="покоя сердце просит... в обитель дальюю трудов и чистых нег" Пушкин=
советская власть привела к новому жанру общество
- писать так что доносчикам не возможно
ничего процитировать как материал антисоветский
кроме того этот жанр напоминает
архитектурные сооружения - лабиринт
сознание пускается в путь
не имея шансов попасть к цели
если очень сильно постарается автор
вот такое впечатление у меня от этой публикации
- сознание встретило замечательный лабиринт
я ничего не могу понять
при моей торопливости
и желании лететь над текстом
- надо идти по правилам лабиринта
этот архитектурный жанр - создавать лабиринты
- как всякое искусство несет и красоту
и прелесть (т.е. свое содержание)
вот как можно простую мысль
"Волга впадает в Каспийское море"
изложить как лабиринт:
"водные массы Европейской части России
с слабым содержанием солей
стремящиеся к движению
в силу противоречивости фундамента
для общей молекулярной массы
помимо замысла и желания соединяется с массой
более насыщенной солями Каспийского состава
под силами притяжения согласно Ньютону (а первично Роберту Гуку)
или под силами мирового давления частиц
согласно моей теории Всемирного Давления (2009 г)
(независимый аналог теории Николо Фатио 1590 г.)
которую Ньютон считал "самым убедительным объяснением
механического движения тел"
по своим записям в дневнике - т.е. по сути отказался от своей
(взятой у Роберта Гука) теории..."
формально все логично
а содержания нет - а есть банальный факт
"Волга впадает в Каспийское море"
но форма изложения становится массой содержания
(поскольку форма неразрывна от содержания)
и слава богу у человека всегда есть
возможность задаться вопросом
а что хотел сказать автор?
содержание публикации по моему впечатлению
помимо желания создать лабиринт
конечно автор вполне мог и желать что-то сказать
даже и сам может быть не подразумевая этого
и первая мысль что бросается в глаза
- Пушкин свободен в форме
которая может иметь название и традиции
как ямб или хорей и т.д.
далее невольно рождается у меня объяснение:
поскольку автор выдающийся
то форма у него конечно продиктована содержанием
что касается конечной цели его как человека
как смерть и бессмертие в раю
и блаженство чтобы "отдохнуть усталому рабу"
отдохнуть придется видимо в смене жанра
наверно можно предполагать что в раю
пишут стихи не на бумаге а мысленно в уме...
==========
продолжение
Но и такая порча по тяжести не сравнима с той, что нанесена…ритму. Как же так? Цезуру-то я "вставил" как раз затем, чтобы его подправить! Если ритм не отличать от метра, то цель эта вроде бы достигнута: движение голоса прерывается точно после трех первых стоп. Другой вопрос: какпрерывается? Да ужасно! В первом стихе (из "исправленных") – с противным скрежетом: т-тр. Во втором, где перед цезурой гласный – или с одышкой, если его произносим кратко, или в вопиющем (в прямом смысле!) разладе с синтаксисом, если протяжно.
Устранить же эту какофонию можно единственным способом: цезуры в тех стихах "не заметить", проскользнуть по ней так, будто ее вовсе нет! Но тем самым мы ведь от противного (в обоих смыслах) доказываем, что ее там и не должно быть.
Мой эксперимент, таким образом, наводит на мысль, что метрическое правило Пушкин нарушает не по небрежности, но в согласии с неким замыслом.[1]
Попытаюсь же его распознать по контрасту с остальными стихами, где с цезурой "всё в порядке". Мотивирована она там вдвойне – метрическим правилом и общеязыковым синтаксисом: предложения разделяет как завершенные, так и входящие в состав сложносочиненного. И хотя функции этой у цезуры нет в предпоследнем стихе, однако и там она после усталый раб – эквивалента деепричастному обороту будучи усталым рабом, так что с паузой совпадает тоже синтаксической.
А что же такое синтаксис? Расхожее определение таково: система правил, по каким слова складываются в осмысленное предложение. Понимая его так, мы безотчетно исходим из того, что слова в языке пребывают на правах узуальных его единиц, тогда как предложение из них строится окказионально, "на потребу" тому или иному смыслу, притом строится в соответствии с заданными им (словам), т.е. тоже узуальными, синтаксическими функциями. Так оно в языке, исторически уже развившемся.
А вот если проследить за самим его развитием, то понятие о синтаксисе напрашивается едва ли не обратное вышеозначенному: "на правах" слова живет предложение в его целостности, так что "нужда" в синтаксисе возникает по мере того, как внутри себя оно функционально расчленяется.[2] Нынешние слова, служащие нам в качестве строительных блоков, по своей исторической судьбе суть осколки слова более крупного, в расчлененное предложение некогда превращенного – для чего синтаксис, повторю, и понадобился! А коль оно так, то границы у слов-осколков в ту пору, когда они, вычленившись из того слова, еще "помнили" о своей причастности оному, были не раз и навсегда заданными, но опять же окказиональными.[3]
Вот эту стадию в развитии языка и застает поэзия.[4] А потому уж в отношении к языковому узусу – будь то границы слов, будь то "закрепленные" за ними функции – настрой у нее критический. Ей ведь есть с чем эти "данности" сравнивать. Не то чтобы занят поэт исключительно критикой оных. А все же по самому роду своей деятельности не на что иное, как на язык он "проецирует" (пусть и безотчетно) свое предстояние …чему? Дабы не пускаться в философию, скажу так: тому, что своей "размерностью" превышает язык.
Ведь не только на него "проецируется" идея функционального расчленения.
По-простому она выражается поговоркой "всяк сверчок знай свой шесток". Идея очень даже продуктивная – если ее оценивать по критериям культурно-историческим. А если – по экзистенциально личностным? То бишь таким, по которым сам "сверчок"[5] судит о доставшейся ему доле, она же частичка бытия. Оценка тогда уж неоднозначная.
С одной стороны, чем плохо среди разных шестков узнать свой – лично тебе приуготовленный? Усесться на него так прочно, что никому тебя оттуда не согнать – это ведь и есть счастье! То бишь довольство своей у-частью.
С другой же стороны, как не усомниться в том, что некая частичка бытия провиденциально "выделена" лично тебе? Ее-то ведь каждый час уносит. Стихи, содержащие час и частичку, неспроста друг к другу примыкают. Общий ли у этих слов корень – о том судить не берусь. Если и нет, связь семантическая таким соседством все же наводится. А из-за того, что морфема час повторяется в первом же стихе следующего катрена, слышишь его как прямой "вывод" из сказанного в предыдущем:На свете счастья нет именно оттого, что частичку бытия – неважно, по праву иль по произволу тобой присвоенную – каждый час уносит.[6]
Итак, счастье – это бытие отчасти и не более чем на час. А что навечно и потому воистину есть, так это покой и воля – вот полнота бытия. Так оно получается, если вместе с вышеуказанным повтором морфемы во внимание принять противительный союз в 5-м стихе – следующий, к тому же, сразу после цезуры! Стало быть, на расчленение тут она работает уже не функциональное – части предложения не со-, а противопоставляет. Притом так, что вторую составляющую "наведенной" ею оппозиции семантически связует с отрицанием как раз частичности: где покой и воля – там уж бытие целостное, по функциям не "распределенное". В контексте всего вышесказанного равнозначен такой расклад ее, цезуры, самоотрицанию.
Вот потому в следующем стихе ее и нет! А заодно с ней на нет сходят, в согласии с той же оппозицией, узуальные границы слов – свое бытие в границах плывущих они, можно сказать, припоминают. Пускай не на всю строку оно распространяется – явственна зато интенция его достичь:давнозавидная, мнедоля – такие вот слова я различаю в пришедшем мне на слух "идеальном языковом образе".[7]
И как раз из-за того, что граница между мне и доля неразличима, семантика оказывается напрямуюслышной. Ведь по значению, которое лишь "на уме", т.е. лексическому, доля почти то же, что и часть, так что оппозиции никакой нет, а даже напротив. Иное дело, когда на слух это слово приходит не в отдельности, но в одной связке с содержащим в себе отрицание: мнедоля.
А что речь к "припоминаемому" состоянию действительно устремлена – в том окончательно "убеждает" последний стих. Распределение пауз там строго равномерное, а новообразованные слова в точности совпадают с интонемами:[8] вабительдаль нуютрудо вычистыхнег. "Спровоцирован" же такой ход речи исключительно отсутствием цезуры!
Да ведь и 5-й стих на интенцию эту уже "намекает". Произнеси покой и воля раздельно – что-то услышится фальшивое. Нет, покоиволя – и никак иначе![9]
Что же до стихов без цезуры, то вместе с "разметкой" окказиональных границ между словами в альтернативу узуальным в ту же сторону меняется там и признак, по какому они различаются. Поскольку же различаются только на слух, таковым признаком оказывается интонационный – взамен синтаксически-функционального!
Таким вот манером пушкинская "критика" с-частья "проецируется" на языковой узус. Стало быть, ею же мотивировано и отступление от метрического правила.
Самое место в пользу моей версии указать на одну "странность" в последнем стихе: у трудов и чистых нег нет субъекта. Таковой хотя и не обозначен явно, а все же подразумевается грамматически сходным выражением обитель скорби: понятно, что в скорби пребывает не сама обитель, а контингент оной. Но кто же населяет обитель дальную? Ясно, что не усталый раб – побег туда он только замыслил. Так, может, намеревается он "труды и чистые неги" разделить с теми, кто уже в ней обитает – войти, так сказать, с ними в долю? Ну вот, опять доля! Что ж получается, нацелен усталый раб опять-таки на с-частье?!
Альтернативу такому толкованию нахожу только одну: побег в обитель дальную не cменой места жительства осуществим, а не иначе, как созданием оной в себе самом – точнее сказать, "на материале" самого себя. Суть замысла, стало быть, в том, чтобы в "труды и чистые неги" окунуться экзистенциально. Коль оно так, то ясно, почему субъект оных не обозначен: такового просто нет как существа, от них отдельного. Наполниться ими так, чтобы стать от них не отличимым – вот это иесть покоиволя.
На том свой опус я бы и завершил – кабы не еще одна нестыковка. Точнее, две, только во второй "виноват" не Пушкин, а я сам, поскольку взялся его интерпретировать.
Сперва о пушкинской. Дело в том, что с оппозицией счастье - покоиволя коррелирует еще и различие в модальности высказывания. В стихах с цезурой речь идет о том, что "в порядке" у-части дано: о наличном раскладе и неизбежном исходе. В стихах же, где ее нет – о том, что мечтается. Тому, однако, радикально противоречит различие в онтологии: нет как раз того, что семантически связано с данной у-частью; а о чем сказано в модальности чаяния, замысла, мечты – именно то и есть!
Версия насчет этого противоречия у меня та же, что и в ответ на недоумение, которое может вызвать мое прочтение последнего стиха. Составляющие его интонемы я приравнял к словам – однако уклонился от обязанности пояснить: а что же они означают?
Так ведь и нестыковки модальности с онтологией нам не объяснить, коль за поэтической речью не признаем никакой иной функции, кроме знаковой: поэт, дескать, нам, читателям что-то сообщает. Овнешних ли ему фактах, о своих ли думах, чувствах и т.п. – рабочая формула все та же: пережил – отразил.
Намек на альтернативу такому подходу – по моему убеждению, ущербному – усматриваю в некогда "зацепившем" мое внимание тезисе Е.Невзглядовой: "Радость не приходит по приглашению. Единственное средство вызвать ее – это ее выразить".[10] Речь у нее идет о выражении поэтическом. Так, может, от всякого иного отличается оно, прежде всего, именно тем, что "предмет" оного им же самим делается? Недаром ведь слово поэзия происходит от – эквивалента русскомусозидание.
Вот и у Пушкина одно только вербальное выражение того, о чем мечтается, "заодно" оказываетсяисполнением оного – покоиволя, стало быть, таки есть! Ведь не что иное, как голос составляет самое существо поэта.[11] И коль обитель дальную трудов и чистых нег он замыслил создать "на материале" самого себя, то замысел этот и осуществляет не иначе, как о-глашением оного.
А насколько это ему удалось – о том судить читателю. Но только если речью, на то нацеленной, он сам артикуляторно заражается, т.е. себе ее "присваивает".[12] Ведь выраженная той речью целостность бытия достоверна в той мере, в какой целительна.[13] Вот и я благость той обители на себе испытываю, когда оглашаю (хоть вслух, хоть "про себя") сказующий о ней стих[14] – притом оглашаю именно теми словами, к коим приравниваю интонемы.
Стало быть, вопрос насчет значений оных просто "не по делу"! Знаками работают те слова, на которые этот стих расчленен соответственно языковому узусу. У тех же, чьи границы окказионально "размечаются" на слух, функция иная – магическая. Что есть покоиволя – посредством слова-знака можно о том лишь сообщить. А чтобы в названное так бытие меня, читателя, "доставить" – на то уж слово-магема.[15]
Более того скажу: на то и поэзия! Недаром ведь происходит она от словесной магии.
"В стихотворении язык возвращается к своей основе, к магическому единству мысли и события, пророчески взывающему к нам из сумрачных глубин праистории".[16]
[1] Речь не о том, что поэт нечто держит "в голове", а затем в готовом виде переносит на бумагу. А о том, чему он следует безотчетно. Поэтический замысел, строго говоря, не ему одному "принадлежит" – не в меньшей мере и самому рождающемуся произведению. Наилучшее среди известных мне описаний этого феномена нахожу у поэта Д.Сухарева. "Процесс похож на рождение кристалла в насыщенном растворе. Исходно сознание поэта загружено небольшой словесной затравкой. На ней с помощью фонетических, смысловых и иных скрепов монтируются другие слова, которые, войдя в состав текста, сами начинают вытаскивать из словаря пополнение, и в ходе такой самоорганизации словесного материала рождается мысль". ("Скрытопись Бориса Слуцкого", "Вопросы литературы", 2003, N1 ....
[2] О том можно судить, например, по лексике библейского иврита: наряду со словами типа современных немало там и таких, что в себе совмещают сразу несколько грамматических функций.
[3] Даже современное ивритское письмо от древнего унаследовало слитное написание главного члена предложения вместе со служебным (будь то предлог, союз или частица).
[4] Застает она, вообще говоря, все стадии, включая даже рождение языка. Ведь с родным языком поэт обращается так, будто сам его производит на свет. "Стихотворение и есть…речь, обращенная на себя…вслушивающаяся, вдумывающаяся в само событие изречения…в тайну рождения слова. Происхождение языка, которое надеются извлечь из незапамятных времен с помощью всемогущей эволюции…содержится поэзией…Она, повествуя обо всем на свете, превращает это все в повествование об этом: о первоназывании, о первообращении, о первооткровении" (А.В.Ахутин, "Парадоксы культурологи", в сб. "Поворотные времена", СПб, 2005, с.634).
[5] Лицейское прозвище Пушкина.
[6] Обещал я внимание уделить исключительно ритму – а захватил еще и фонетику с морфологией! Но что поделаешь, так уж поэзия соткана: потянешь одну ниточку – вся ткань отзовется.
[7] Термин Х.Г.Гадамера. Поясняет он его так: "Меня хорошо поймет тот, кому приходилось слушать в авторском исполнении…стихи – особенно любимые, те, что как бы сами звучат внутри нас. Предположим, что автор читает хорошо…Но и в этом случае слушатель испытывает нечто вроде шока. Почему скандировка, система ударений, модуляция и ритм, с которыми он читает свои стихи…расходятся с тем, что звучит во мне? Я готов допустить, что он расставляет ударения правильно, с верным чувством звуковой структуры собственного произведения – и, тем не менее, во всем этом…что-то уродливое, заслоняющее, как мне кажется, нечто для меня существенное. Выдвигаемый мной тезис состоит в том, что произведение художественной литературы предназначено для “внутреннего уха”. “Внутреннее ухо” улавливает идеальный языковой образ – нечто такое, что услышать невозможно". ("Философия и литература", в сб. "Актуальность прекрасного, М. 1991, с.134). "Идеальный" он в том смысле, что реальности моего "физического" голоса с ним, как бы я ни старался, точь-в-точь не совпасть. Зато я на слух знаю: с чем не совпасть. Потому не согласен насчет "услышать невозможно". Нет, он хоть идеальный, а все-таки – слышный!
[8] Так лингвисты называют отрезок речи между соседними паузами.
[9] Всюду я апеллирую к своему "внутреннему уху" – так не грешат ли мои суждения субъективностью? Но на что же еще мне ссылаться? Это физик показания снимает с индикатора "в железе". У филолога же индикатор "встроен" в него самого. Коль этот "прибор" действует исправно, то и его "пользователь" на свой лад объективен.
[10] О Стихе. СПб. Изд-во ж. «Звезда», 2005, с.205.
[11] Речь идет о голосе, физически не звучащем – слышном зато по одной лишь записи стихов (см. прим.7).
[12] Термин Невзглядовой (цит. изд. с.21).
[13] Слово это мне подсказал В.С.Непомнящий, когда я ему излагал представленную здесь интерпретацию пушкинских стихов.
[14] Стало быть, приходит радость, вопреки сказанному Невзглядовой, таки по при-глашению!
[15] Подробно этот термин я поясняю в следующих работах: Первее языка, "Человек" 2003 N4, с.176-186;
Об излучении смысла, "НЛО", 2006, N81 ...
[16] Гадамер, цит. соч. с.142.
.
*
смотреть в журнале на малом экране
ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ все записи автора
