В колонках играет - Gogol Bordello/Lost Innocent World
"Эта штука посильнее, чем "Фауст" Гете" – любовь побеждает смерть"
(И.В. Сталин)
"...и откуда-то сбоку с прицельным вниманьем глядит электрический пес"
(Борис Гребенщиков)


Эта история -- о любви, о смерти и смысле жизни как сочетании того и другого. Всё началось с того, что королевскому министру и мудрецу подсунули... точнее, он сам не смог не обратить внимание на новое лицо во дворцовой зале -- юную девушку ослепительной красоты, оказавшуюся обладательницей отточенного ума и не уступавшую ему самому в искусстве плетения словесных кружев.

"— Если бы ты дала мне минуту отсрочки, — сказал он, вдруг перестав смеяться, словно протрезвел от новой мысли, — я бы смог придумать ответ, достойный твоих слов, то есть в высшей степени остроумный, но лучшие мысли всегда приходят мне в голову уже на лестнице.
— Неужели ты столь не находчив? — спросила я, сосредоточивая все усилия воли на своем лице и ушах, потому что меня уже злил тот неуступчивый румянец, который мешал мне чувствовать себя независимой, ведь я догадывалась, что и он был частью того же замысла, с которым король отдавал меня моему предназначению.
— Может быть, мне следует добавить: «Нет ли средства этому помочь?» — продолжала я, — а ты ответишь, что все бессильно перед лицом красоты, чье совершенство способно подтвердить существование Абсолюта. Тогда бы мы посерьезнели на два такта оркестра и с надлежащей ловкостью выбрались бы на обычную придворную почву. Но она, мне кажется, тебе чужда, и, пожалуй, нам лучше так не разговаривать…
Только теперь, когда он услышал эти слова, он меня испугался — и по-настоящему и теперь вправду не знал, что сказать. У него были такие глаза, будто нас обоих подхватило вихрем и несет из этой залы неведомо куда — в пустоту."

А она сама, выполняя отведённую ей кем-то роль "медовой ловушки", безуспешно пыталась разобраться в самой себе -- кто же она такая, откуда берутся её воспоминания из совершенно разных жизней, заставляющие чувствовать расщепление, но в то же время и единство сознания, а также для чего и кем она была создана, и почему её саму, способную рассуждать чисто логически, так интересует этот уже не молодой человек в чёрной одежде.

"Постой. Минутку. Откуда взялась у меня такая изысканно отточенная лексика, эти ученые латинские термины, логические посылки, силлогизмы, эта изощренность, не свойственная очаровательной девушке, чье назначенье воспламенять мужские сердца? И откуда это равнодушие в делах любви, рассудочность, отчужденность: ведь меня любили — наверное, уже бредили мною, жаждали видеть, слышать мой голос, коснуться моих пальцев, а я изучала эту страсть, как препарат под стеклом, — не правда ли, это удивительно, противоречиво и несинкатегориматично? Но может, мне все только пригрезилось и конечной истиной был старый холодный мозг, запутавшийся в опыте бесчисленных лет? И может, одна только обостренная мудрость и была единственным моим настоящим прошлым: я возникла из логики, и лишь она творила мою истинную генеалогию?.."

Это уже потом, когда она поймёт всё, осознает и увидит подлинную себя без маски, в ней начнут борьбу королевская воля, требующая беспрекословного повиновения, и постепенно, шаг за шагом просыпающаяся любовь к этому человеку, который согласно королевской воле должен был умереть. Любовь, которая, наверное, могла бы победить и саму смерть.
Или хотя бы попытаться.

"Он дышал хрипло. Видно было, как он силится разлепить веки, а я, откинувшись назад и поджав брюшко, всматривалась сверху в его запрокинутое лицо, не смея ни коснуться его ни отступить, ибо, пока он был жив, я не была в себе уверена. Жизнь уходила из него с каждым вздохом, а я помнила, что заклятие лежит на мне до его последнего дыхания, поскольку королевский приказ надлежит выполнить даже во время агонии, и не хотела рисковать, ибо он еше жил и я не знала, хочу ли его пробуждения. Что, если бы он хоть на минуту открыл глаза и взглядом обнял бы меня всю, такую, какой я стояла перед ним в молитвенной позе, бессильно смертоносная, с чужим плодом в себе, — было бы это нашим венчанием или немилосердно предусмотренной пародией на него?

Но он не очнулся, и, когда рассвет прошел между нами в клубах мелкого искрящегося снега, который задувала в окно горная метель, он, еще раз простонав, перестал дышать, и тогда уже успокоенная, я легла рядом, прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете дня и во мраке ночи все двое суток пурги, которая укрывала нас нетающим одеялом. А на третий день взошло солнце."
Станислав Лем, "Маска".