Раболепие – это идолопоклонство.

Раболепствующий предаёт правила, установленные свыше, ради того чтобы угодить кому-то, от кого он зависит, кто сильнее его. Он делает себе идола.

Раболепствующий предаёт Того, Кому он обещал соблюдать эти правила.

Раболепствующий предаёт того, кому он призван помочь, отступаясь от правил оказания помощи.

Адвокат, раболепствующий перед судьёй, прокурором, конвоем, а также перед своим доверителем, идущий у них на поводу, предаёт правила своей профессии.

И он предаёт правила своей религии.

Подавляющее большинство адвокатов, особенно тех, кто участвует в "деле Йукоса", – монотеисты. Чаще всего христиане либо иудеи.

Все они, кто в угоду кому-либо нарушает свой долг, предают свою религию. Чаще всего христианство или иудаизм.

Если они признают, что это неправильно, раскаиваются, то продолжают оставаться христианами или иудеями, хотя и дурными. Но если они этого не признают и считают, что раболепствовать, предавать свой долг в угоду кому бы то ни было – это и есть правильное поведение, они принадлежат уже к какой-то другой религии. Они больше не христиане, они больше не иудеи. Они идолопоклонники.

Если они захотят вернуться в свои прежние общины, им придётся проходить особые обряды вроде нового крещения. Например, согласно еврейским религиозным авторитетам, отступник от иудаизма должен признать свой грех и выразить раскаяние перед коллегией из трёх раввинов. Затем он обязан, подобно прозелиту, то есть новообращённому из других народов, совершить ритуальное омовение в микве. В некоторых общинах (например, Амстердама и Цфата) возвратившихся в иудаизм отступников подвергают дополнительному искупительному обряду.

Делается так потому, что если религиозные общины станут принимать предателей без упомянутых обрядов, то они сами станут отступническими. А ведь верность религии, даже несмотря на страх перед сильными мира сего, есть залог их выживания.

Если адвокаты, прокуроры, судьи, врачи, философы, писатели, строители, торговцы, банкиры и другие обременённые долгом люди перестанут следовать правилам своих профессий под давлением и в угоду каким-то сиюминутным интересам, пресмыкаясь перед силой, никакое общество не выдержит. Его гибель будет неминуемой, скорой и болезненной.

Добавление. Главные фигуранты "дела Йукоса" – люди безусловно выдающиеся. И они стали заложниками своих выдающихся качеств. Их успехи, их сила ослепили тех, кто призван им помогать. Вместо того чтобы направлять своих несчастных доверителей, оказавшихся в экстремальных обстоятельствах, адвокаты в "деле Йукоса" сами ищут быть направляемыми. Они становятся в позу "чего изволите" и ждут указаний от своих "великих подзащитных". Это всё равно как если бы врач какого-нибудь правителя (например, Президента России), вместо того чтобы прописывать ему курс лечения, сам спрашивал у него указаний. Такое самолечение при посредстве врача могло бы окончиться только гибелью пациента. Таким же образом и "самозащита" при посредстве адвокатов может окончиться только самым неблагоприятным исходом, несмотря на все великие способности защищающихся. Следовательно, деятельность таких врачей и таких адвокатов есть заведомое вредительство. А позиция доверителей и пациентов, которые уверовали в своё сверхъестественное величие, принимают подобострастие своих «спасителей» и диктуют им свою волю, есть самоубийство из гордыни. Прямо по Фёдору Михайловичу Достоевскому.

Без выдержки.

Скучно. Нам какой-то адвокат обещал, что скучно не будет. А скучно. Одна скука. Разве может быть нескучно от глупости, серости, трусости, безволия, необразованности, безграмотности, уродливости… всех, всех, всех? Скучно. Разве не становится скучно от плохих актёров, от плохой пьесы, от плохого художника, от плохого режиссёра…? Весь спектакль, под названием судебный процесс, скучен.

Чем всех хотели удивить бездарные сценаристы, постановщики, режиссёры, актёры, художники, массовка…? Глупостью, серостью, трусостью, безволием, необразованностью, безграмотностью, уродливостью, примитивностью мышления…? Так разве это может развеять скуку, если кругом и без этого дела везде те же глупость, хамство, паскудство, отвратность…? Чем это дело со своей внутренней скукой, с каждым его скучным участником, отличается от внешней скуки? Ничем. Скучен судья. Скучны прокуроры. И самые скучные – адвокаты. Казалось бы, подсудимым не до скуки. Но скучные адвокаты, прокуроры и судья так опутали своей скукой подсудимых, что, видимо, им не выпутаться из скуки никогда. Подсудимые всё более и более, всё далее и далее скучнеют и скучнеют. Они становятся такими же скучными, как все в этом деле.

Скучно. Скука.

Аксиома первая. Скука есть неизбежное следствие интеллектуальной энтропии. Скука – это когда событие предоставлено самому себе. Если событие предоставлено самому себе, то есть за ним никто никак не следит, то оно [событие] развивается в сторону угасания, рассеивания. То есть в сторону скуки. Скука – почти синоним энтропии.

Аксиома вторая. Скучный человек ни при каких условиях не может выполнить работу человека дельного. Есть формула: единица делённая на ноль равна бесконечности, или 1 ÷ 0 = ∞. Если под единицей мы будем понимать дельного человека, а под нулём – идиота (от греческого ’ιδιώτης — невежда, неуч), а потому - человека скучного, то это означает, что для выполнения работы одного дельного человека нам понадобится бесконечное количество скучных людей. Не какое-то конечное число скучных людей, скажем один или миллиард миллиардов скучных, а именно бесконечное количество скучных. И всё равно, это бесконечное количество скучных людей никогда не выполнит ту работу, которую сможет сделать один дельный человек.

Выдержка из ходатайства адвоката о возвращении уголовного дела прокурору: «На предварительном слушании [сторона защиты] ходатайствовала о возвращении уголовного дела прокурору для устранения препятствий его рассмотрения судом в связи с наличием для этого оснований…

Внимание суда было особо обращено на нарушение стороной обвинения требований [процессуального закона], допущенных при составлении обвинительного заключения, а именно – в этом итоговом документе досудебного производства:

- отсутствуют список свидетелей со стороны защиты и доказательства, на которые ссылается сторона защиты;

- имеются существенные разночтения при указании на предмет посягательства;

- не конкретизирован якобы причиненный ущерб;

- отсутствует ясность при описании способа совершения хищения;

- разные организации указаны в качестве потерпевшей стороны;

- имеются иные обвинения, выходящие за рамки отстаиваемой следствием уголовно-правовой квалификации.

…Учитывая сказанное, а также ранее установленные и представленные суду основания для возвращения дела прокурору, прошу:

1. Возвратить уголовное дело прокурору для устранения препятствий его рассмотрения судом и приведения обвинительного заключения в соответствие с требованиями [процессуального закона].

2. Вынести в адрес [следственно-обвинительного органа] частное постановление в связи с допущенными грубыми нарушениями требований [процессуального закона].

3. Поставить перед руководством [следственного органа] вопрос о необходимости проведения в отношении изложенных фактов доследственной проверки в связи с наличием признаков преступлений – [фальсификация доказательств, служебный подлог и превышение должностных полномочий]».

 Что должен сделать суд, если фактическое обвинение выходит за рамки уголовно-правовой квалификации (объём обвинения как понятия шире другого понятия – диспозиции статьи уголовного закона)? Логика подсказывает – отсечь, исключить избыточное содержание.

Что должен сделать суд, если в ходе судебного процесса вдруг обнаружится, всем станет очевидным, что государственный обвинитель не способен, пусть в силу личных психомоторных качеств, описать способ совершения подсудимым инкриминируемого ему деяния, определить предмет преступного посягательства, указать и рассчитать причинённый кому-либо ущерб и, как следствие этого, установить потерпевшего? Достаточно здравого смысла, чтобы сказать, что при таких условиях суд должен вынести только один приговор – оправдательный.

А как поступит судья, если адвокат исподволь ему, судье, не верит, а верит прокурорам? А разве это не вера адвоката в прокурора, когда адвокат заявляет бесконечные отводы обвинителю, обличает его во лжи и фальсификации документов и тут же обращается к этим же прокурорам-обвинителям за помощью в защите от прокурорского обвинения посредством «улучшения» этого обвинения? Это не только вера, но и надежда, даже любовь к прокурору. То, что судья поступит «по закону», нет никаких сомнений. Какой же судья у нас поступает «не по закону»? Наш «закон» широк, как широк всякий русский человек. Ещё Федор Михайлович [Достоевский] говаривал: надо бы его сузить.

Правильный ли выбор предмета веры у адвоката? Может ли поверить адвокату тот, кому сам адвокат не верит?

 В чём сходство между публикой и судьёй? Сходство в том, что публика и судья видят и слышат одно и то же. В чём различие между публикой и судьёй? В том, что только судья на основе увиденного и услышанного принимает [процессуальное] решение, которое влияет на судьбы людей.

Что видела и слышала публика? Предположим, публика видела и слышала, что обвинение не может быть понятно ни одному здравомыслящему человеку (предполагается, что судья – человек здравый). Это знание публики. И это знание не может быть поколеблено заявлением, например, писателя детективного жанра о понимании им (лично писателем) того, в чём обвиняют подсудимого. На это знание публики даже не может повлиять уклонение адвоката от гласного признания, что и самому адвокату обвинение непонятно.

Однако что видит и слышит публика теперь? Ходатайство адвоката о возвращении уголовного дела прокурору.

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «отсутствуют список свидетелей со стороны защиты и доказательства, на которые ссылается сторона защиты».

Получается, что есть некие свидетели и доказательства, посредством которых возможно установить, что подсудимый не совершал инкриминируемых ему деяний как преступления, то есть этого преступления вообще никогда не было. Но это абсурд. Либо преступления не было, и тогда нет необходимости доказывать, что его кто-либо не совершал, либо преступление было, но имеется возможность доказать, что его совершал кто-то другой, но не подсудимый.

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «имеются существенные разночтения при указании на предмет посягательства».

Оказывается, предмет посягательства всё-таки есть, но нужно просто устранить разночтения при указании на этот предмет. О чём и просит адвокат прокурора.

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «не конкретизирован якобы причиненный ущерб».

Так причинён ущерб или нет? Или он всего лишь не конкретизирован, то есть не уточнён до последнего рубля, килограмма, метра погонного, квадратного, кубического? Если ущерба нет, то его нельзя конкретизировать. Поэтому никакой «конкретизации» ущерба в обвинительном заключении нет и быть не может.

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «отсутствует ясность при описании способа совершения хищения».

Ну и хорошо для стороны защиты! Все сомнения толкуются в пользу подсудимого. Для чего адвокат просит вернуть дело прокурору? Чтобы прокурор организовал нужное описание способа хищения? Или адвокат полагает, что прокурор направил это уголовное дело в суд по недосмотру? Так он и опять может что-то «недосмотреть». Прокурор – фигура важная, серьёзная (ср.: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Недреманное око. – Вопросы адвокатуры, № 32(2) за 2003 год).

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «разные организации указаны в качестве потерпевшей стороны».

Значит, потерпевшие не установлены? Или адвокату удобнее, чтобы прокурор вместо разных организаций указал одно? Чтобы суду впоследствии было проще написать приговор? Какая забота о прокуроре и суде!

 Из ходатайства адвоката: в обвинительном заключении «имеются иные обвинения, выходящие за рамки отстаиваемой следствием уголовно-правовой квалификации».

Что хочет адвокат-защитник? Информировать суд, что в уголовном деле есть обвинения, которые не выходят за рамки отстаиваемой государственным обвинением уголовно-правовой квалификации? Значит, всё-таки в деле есть деяния, которые правильно описаны и правильно квалифицированы обвинительным органом?

 Такие выводы из услышанного и увиденного могут сложиться у публики. Возможно, выводы публики никому не интересны. А если такие же выводы складываются у судьи? Ведь судья выносит приговор, в том числе, на основе «внутреннего убеждения». Разве кому-то неизвестно, что зачастую «внутреннее убеждение» предстаёт у большинства людей в качестве некой логической связки между реальными и мнимыми фактами?

Любые выводы публики могут быть ошибочны. Может быть, правы адвокаты, что не верят в способность судьи вынести правосудный приговор. И эту неспособность пытаются прикрыть (выручить судью), направив остриё своего заявления против государственного обвинения. И заявление такого ходатайства есть тактический ход, который способен изменить стратегическую ситуацию в уголовном преследовании. Наверняка, в теории игр уже описаны подобные приёмы. Ведь если судья удовлетворит ходатайство о возвращении дела прокурору, то прокурор может воспользоваться этим для прекращения уголовного преследования доверителя адвоката. Вера адвоката в прокурора безгранична. Законам физики подобная вера, с точки зрения возможности такого поворота событий, не противоречит – бумага всё вытерпит. Но какова математическая ожидаемость, что ходатайство будет удовлетворено и уголовное преследование будет прекращено? Такая ожидаемость бесконечно мала по сравнению с ожидаемостью выигрыша в любую карточную игру, не говоря уже об игре «орёл-решка», где распределение выигрышей между игроками приближается к пятидесяти процентам.

Заявлением подобного качества ходатайства адвокат демонстрирует, что он играет в только ему ведомую игру, по только ему ведомым правилам, а в качестве методического пособия в этой игре он использует никому неведомый учебник по теории игр.

 Пояснение. Если судебный процесс рассматривать с точки зрения теории игр, то такая игра, может быть единственная в своём роде, есть игра с полной, предельной информированностью игроков (участников). Одна из целей, может быть главная цель, любого процессуального закона – обеспечить участникам полную информированность. Полная информированность исключает (сводит к минимуму) неопределённость в исходе игры. Поэтому конфликт, в котором люди имеют полную информацию и результат которого можно заранее просчитать и определить, не является игрой. Игра – это модель абстрактного конфликта, участники которого не имеют полной информации и результат которого неопределён. В этом смысле судебный процесс нельзя рассматривать как игру. Цель процессуального закона – исключить из судебного процесса любые элементы игры. Задача адвоката, в силу его публичного назначения, надзирать, чтобы судебный процесс не превращался в игру. Тем более адвокат не должен дополнять своею собственной (новой) игрой игры других участников. Любая игра со стороны адвоката в судебном процессе есть нарушение правил коллизионной защиты.

Выдержка из протокола допроса обвиняемого на предварительном следствии:

Обвиняемый: «сущность обвинения мне не разъяснена и непонятна»; «[виновным себя в совершении преступлений] не признаю, поскольку, даже не понимая обвинения, заявляю, что преступных действий не совершал»; [давать показания] желаю после консультации с адвокатом».

Адвокат: «Позицию [доверителя] поддерживаю».

Для любого человека момент предъявления ему обвинения в совершении преступления драматический. Испытываемые эмоции оказывают на волю и разум парализующее воздействие. Чтобы понять содержание, смысл обвинения, нужен промежуток времени, в течение которого текст обвинения разбирается по возможности хладнокровно. В таком понимании первостепенную роль для обвиняемого играет адвокат. Но и адвокату надо время для наиболее полного рассудительного проникновения в смысл обвинения. Не исключено, что пройдёт всего немного времени, например одна ночь, и на утро обвинение станет понятно обвиняемому, но прежде всего адвокату. И адвокат объяснит суть обвинения своему подзащитному.

Время – это условие для понимания обвинения. Поэтому для адвокатов должен стать общим правилом временной промежуток между моментом предъявления обвинения и предполагаемым предстоящим допросом обвиняемого. Конечно, каждое правило допустимо нарушать, но нарушать правило может только тот, кто знает правило. Тот, кто правила не знает, всегда ведёт себя вне правил.

Допрос обвиняемого есть способ собственной защиты обвиняемого от предъявленного обвинения. Поэтому время нужно и для подготовки к допросу, то есть к собственной защите. Но защищаться можно только тогда, когда понятно обвинение. Без понимания нельзя защищаться. В противном случае любое активное действие, поскольку цель его неизвестна адвокату, может пойти во вред обвиняемому.

Понимание обвинения, его уяснение обвиняемым и его адвокатом-защитником есть первое и необходимое условие для выражения своего отношения к предъявленному обвинению, признания или непризнания вины обвиняемым, выбора способов (форм) защиты. Самоё понимание (уяснение) обвинения есть условие для определения начала, исходного рубежа защиты. Такой начальный рубеж называется позицией защиты, то есть координатами места процессуального спора стороны защиты со стороной обвинения. Не самоё понимание или непонимание обвинения есть позиция, а понимание есть условие, предпосылка для определения, установления исходной позиции. Позиция адвокатом не выбирается по собственному произволу, а определяется «объективно», поскольку первоначальная позиция складывается вне зависимости от желания адвоката. Эту позицию устанавливает другой актор права, в частности, следователь. Знания и опыт адвоката играют существенную роль в правильном определении сложившейся или представленной позиции.

Однако если обвинение непонятно, то не может быть никакой речи о «позиции» стороны защиты. Непонятность есть причина отсутствия всякой позиции. Поскольку исходный рубеж неизвестен. Неизвестно, от чего защищаться. Неизвестность есть своеобразный отрицательный факт: он есть везде, и его нет нигде, он может быть в любом месте. Тогда позиции нет, позиция не может быть установлена.

Сам факт непонимания предъявленного обвинения и, как его следствие, невозможность определить позицию защиты (конечно, будучи в здравом уме, нельзя признать сумбурное, абсурдное обвинение «позицией» стороны обвинения) лишает сторону защиты возможности на ответные [процессуальные] ходы. Непонятное обвинение фактически лишает обвиняемого права на защиту. Гнёт обвинения есть, а защититься от него невозможно, даже ослабить его нельзя.

Обвиняемый, заявляя, что ему обвинение непонятно и что ему нужно время для консультации с адвокатом, поступил единственно правильно. А что же адвокат? Адвокат правильное, жизненно важное желание обвиняемого разобраться в предъявленном обвинении тут же подверг сомнению на предмет его, этого желания, искренности. Адвокат фактически дал понять следователю, что «непонимание» есть не результат работы мысли и психического напряжения обвиняемого после прочтения постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого, а является спланированным ходом стороны защиты с исходной (начальной) позиции, или ходом для занятия исходной, заранее намеченной адвокатом позиции (рубежа). Самоё «непонимание» обвинения подзащитным представлено адвокатом как тактический приём в самим же адвокатом выбранной и назначенной позиции.

Верим, что предъявленное доверителю адвоката обвинение нельзя понять никому и никогда. Но «непонимание» не есть [правовая, процессуальная, психологическая и всякая другая] позиция. Непонимание есть причина, а не условие, отсутствия позиции. Непонимание лишает сторону защиты возможности делать процессуальные шаги. Непонимание исключает для самого адвоката сам предмет профессионального реагирования.

Непонимание обвинения может быть только в одном случае: когда обвинение не понятно ни обвиняемому, ни адвокату. Если обвинение непонятно обвиняемому (после консультаций с адвокатом), а адвокату это обвинение понятно, то адвокат обязан разъяснить суть обвинения своему доверителю. Это первейшая обязанность адвоката, несмотря на то, что такая же обязанность возложена законом, например, на следователя или судью. Адвокат должен разъяснять своему доверителю всё сам.

Обвинение ни в коем случае не может быть одновременно понятно обвиняемому и непонятно адвокату. В этом случае адвокат должен исходить из того, что обвинение непонятно его доверителю.

Если обвинение непонятно, то задавать вопросы о разъяснении обвинения должен адвокат, а не его доверитель. Только такие вопросы задаются непосредственно следователю или прокурору, а не в форме ходатайств о разъяснении. Ибо ходатайства рассматриваются, в том числе и с точки зрения целесообразности, и «мотивированно» отклоняются. Вопросы адвоката и ответы на них или отказ, например, следователя или прокурора отвечать на них будут занесены в протокол. Если следователь, например, отказывается заносить такие вопросы адвоката и ответы на них в протокол допроса обвиняемого, то получается, что следователь отказывается разъяснять суть обвинения и фактически не хочет допрашивать обвиняемого. Но такого никогда не было, хотя бы по той причине, что адвокаты не хотят расстраивать следователя или прокурора и ставить их в профессиональный тупик.

Выдержка из заявления подсудимого: «моё право точно понимать, в чём меня обвиняют… Я не согласен с попыткой переложить эту обязанность стороны обвинения на адвокатов. Никакой закон такого права обвинения не предусматривает. Защищаться мне предстоит не от предположений адвокатов о том, что, по их мнению, думали обвинители, а от написанного обвинения, которое пока видится мне абсолютно неясным или абсолютно противоречивым».

Такое заявление подсудимого есть выражение недоверия адвокату, превращение адвоката в слугу, низведение адвоката до «клиента», у которого «патрон» – сам доверитель (обычно адвокаты, чтобы почувствовать себя хоть на время «патронами», с удовольствием называют своих доверителей «клиентами»). Если адвокат допустил такое заявление, а ранее высказывал «предположения» об обвинении, то ему, адвокату, удобна такая собственная «позиция».

Если адвокат сам не заявляет, что ему, адвокату, предъявленное его доверителю обвинение непонятно, а говорит только о том, что обвинение непонятно лишь его доверителю, то адвокат косвенно признаёт, что обвинение самому адвокату понятно. Адвокат в первую очередь должен заявить, что обвинение непонятно именно ему, адвокату.

Если обвинение понятно адвокату, то такое своё понимание он обязан донести до своего доверителя. В противном случае будет прав государственный обвинитель, если продемонстрирует (предположим, он знает, как это делается), что сами суждения подсудимого об обвинении, содержащиеся в различных ходатайствах и заявлениях (составленные не иначе как при помощи адвоката), свидетельствуют о понимании им и его адвокатом-защитником сути обвинения, а «непонимание обвинения» есть лишь тактический приём стороны защиты из выбранной ею «позиции».

Если бы прокурор явно отличался от адвоката в способности суждения, то он непременно так и поступил бы. Дело в том, адвокат сам не верит, что его доверитель не понимает сути обвинения, или, по крайней мере, считает такое заявление доверителя несоответствующим действительности. Для адвоката «непонимание» всего лишь ход, приём стороны защиты. Если бы это было иначе, то адвокат не заявлял бы ещё в самом начале судебного процесса (до изложения государственным обвинителем обвинения) ходатайства о вызове в суд нескольких сотен (!) свидетелей защиты. Если бы обвинение не было понятно самому адвокату, то ни о каких свидетелях не могло быть и речи.

Далее, адвокат накануне процессуальной стадии представления сторонами доказательств заявляет ходатайство о возвращении уголовного дела прокурору для так называемого устранения препятствий его рассмотрения судом. Как же адвокат усмотрел основания (причины) для такого возвращения, если самоё обвинение ему непонятно, а государственный обвинитель не в силах это обвинение разъяснить? Получается, что адвокату всё и вся понятно, а всё совершаемое им и его доверителем есть лишь процессуальные манёвры стороны защиты во исполнение стратегического плана, составленного самим адвокатом. Так ли это? Или всё-таки адвокат не ведает, что творит?

Выдержка от 2 апреля: Те, кто недоумевал и не понимал, что значит, что [подсудимый] будет защищать себя сам, теперь это поняли. Имелось в виду, что [он] стал полноправным членом команды защиты и в рамках общей стратегии очень активно занимает позицию, очень ценно дополняет. [Он] всё-таки носитель уникальных собственных знаний, которых просто по определению не может быть ни у кого из его защитников [адвокатов]. 

Выдержка взята из высказывания адвоката. Судя по высказыванию, адвокат имеет собственное ни от кого и ни от чего независимое представление о предназначении адвоката в судебном процессе, о месте каждого адвоката в судебном процессе, о кооперировании адвокатов в судебном процессе. 

Коли появилась такая выдержка, то надо полагать, что ранее было высказано обвиняемым или одним из его родственников предположение, что обвиняемый будет «защищать» себя сам. Это предположение обеспокоило, взволновало адвоката. И он попытался разъяснить публике потаённый смысл предположения «обвиняемый защищает себя сам». Не означает ли это предположение, что адвокат лишится своего ареола исключительного защитника? Не заменит ли адвоката его же подзащитный? Не окажется ли адвокат маргиналом в судебном процессе? И так далее и тому подобное. Главное для адвоката в разъяснении то, что он осведомил публику о продолжении своего функционирования в судебном процессе в качестве адвоката-защитника. 

Предполагать можно всё что угодно. Но судебный процесс не имеет дело с предположениями. Он [судебный процесс] имеет дело только с фактами, с юридическими фикциями, правами, юридическими обязанностями, а не с предположениями. Публика также может мнить всё что ей заблагорассудится. Задача адвоката – не ублажать публику, а выполнять свою профессиональную функцию, даже вопреки ожиданиям публики, прокуроров, судей.

Пояснение. Если нечто сразу трудно понять [например, в силу индивидуальных психо-антропологических качеств], то сначала нужно всего лишь запомнить. Понимание приходит не сразу. Это из дидактики. 

Для запоминания. Обвиняемый (а также истец или ответчик) всегда защищает себя сам, только сам и исключительно сам. Другое дело – способы такой защиты (если хотите, формы защиты): прибегает ли он к помощи представителя, консультанта, советника (советчика), заступника или чего-то (кого-то) ещё. Либо он ни в чьей помощи не нуждается и участвует в судебном процессе одиноко, сам по себе, независимо от других. Приглашение обвиняемым адвоката не означает, что обвиняемый перекладывает свою «защиту» на адвоката. Обвиняемый как защищал себя сам, так и будет продолжать защищать себя сам. Например, полное молчание обвиняемого во время всего судебного процесса будет способом (формой) [собственной, самостоятельной] защиты. Но приглашение адвоката привносит в судебный процесс особое качество – качество публичной [профессиональной] правозащиты. И всякое покушение на это качество со стороны кого бы то ни было, включая своего доверителя, адвокат обязан пресекать самым решительным образом.

Адвокат не только консультант обвиняемого по вопросам права, то есть адвокат не всего лишь разъясняет ему юридические сомнения. Эта задача, как бы кощунственно это ни звучало для эмоционально невоздержанных личностей, для адвоката вторичная, дополнительная. В первую очередь адвокат выполняет свою профессиональную функцию, которая никак не связана с психо-эмоциональными, поведенческими и/или идейными, мировоззренческими стереотипами, пристрастиями, воззрениями своего доверителя. Эта функция выражается формулой: адвокат осуществляет публичный безвластный надзор за отправлением правосудия. В этой формуле в предельно сжатом качестве выражена абсолютно вся профессиональная деятельность любого адвоката. Это компактное ядро сущности адвокатуры. Сложность в том, как раскрыть это качество, как распаковать это ядро.

Обвиняемый, каким бы он ни был «носителем» уникальных, да ещё и «собственных» знаний, никогда и ни при каких условиях не может стать «полноправным» членом «команды защиты», тем более если под командой защиты понимать группу адвокатов. И адвокаты не могут быть «членами» команды «защиты» наравне с обвиняемым (и гражданским ответчиком). Они вообще не могут быть «членами» одной с кем бы то ни было, кроме самих адвокатов, команды. Народ и Верховная власть не для того учредили институт адвокатуры, чтобы адвокаты с кем-то делились своей функцией, назначением, то есть делили своё профессиональное бремя с кем-то, перекладывали груз этого бремени на кого-то ещё. Адвокатам запрещено перекладывать груз своего публичного бремени на других, и главное, на своих подзащитных-обвиняемых в уголовном процессе, под страхом позорного лишения статуса адвоката. 

Адвокаты же, включающие в свою «команду» подсудимых, заранее стараются предрешить исход судебного процесса и оправдать свои деяния в процессе зависимостью от воли «членов команды защиты» – обвиняемых.

Пояснение. Есть юридические понятия: членские отношения, основанная на членстве организация. В организации не может быть менее двух членов, то есть участников этой организации. Быть членом организации означает не только обладать одинаковыми правами и обязанностями, но быть равновеликими фактически, по своей сути, обладать одинаковыми физическими и/или интеллектуальными возможностями. Когда такая фактическая равновеликость членов нарушается, то организация распадается. Организация, основанная на членстве, существует настолько долго, насколько долго она способна избавляться от неравновеликих членов (см., например, историю кооперации в самом широком смысле понятия кооперации). Адвокаты могут быть равновелики только самим себе.

До сих пор адвокаты никоим образом не проявили познания в теории игр. Поэтому, руководствуясь теорией игр, для начала достаточно запомнить: подзащитный – это не игрок, с которым адвокаты могут «кооперироваться».

Для любого человека факт его уголовного преследования – тяжёлое испытание. И любой обвиняемый пребывает в той или иной степени в состоянии порока воли и сознания. Адвокат же призывается на сторону обвиняемого также и для того, чтобы привнести хладнокровие, спокойствие, разумность, рациональность. Предполагается, что адвокат избавлен от порока воли и сознания. Если адвокат вдруг впал в этот порок, то ему следует уступить своё место другому адвокату, который таким пороком не обременён. Адвокат с пороком воли и сознания – не адвокат, в таком случае смысл самого понятия «адвокат» утрачен. Такой адвокат множит порок воли и сознания своего доверителя, устраняется от правозащиты, оставляет своего подзащитного на произвол его внутренних стихий, усиливает абсурд самого судебного процесса. Истинное намерение проявляется в деянии, а в не словах о деянии.

Итак, подсудимый стал «полноправным членом» команды защиты. Адвокат и подсудимый скооперировались для усиления стороны защиты? А если бы они не скооперировались в единых членских отношениях, то сторона защиты была бы ослаблена, что дало бы преимущество стороне обвинения? 

Далее. А кто проявил инициативу, чтобы подсудимый стал «полноправным членом» команды защиты? Адвокат или его подзащитный? Если подзащитный, то должен ли адвокат давать согласие на такое новое членство в команде? Или подсудимому может быть отказано в «членстве» адвокатом? Например, по правилам адвокатской профессии, адвокат может принять приглашение на защиту при условии, что у нуждающегося в юридической помощи нет другого адвоката, а если такой адвокат уже есть, то только с согласия этого адвоката. Или подсудимый сам решает, быть ему «полноправным» или «неполноправным» членом команды защиты? Подсудимый сам решает, когда ему становиться «членом», а когда выходить из «членства» команды защиты? И всякому решению доверителя о «членстве» адвокат должен подчиняться? Если это так, то подсудимый – диктатор стороны защиты, только он определяет линию поведения адвоката. Тогда подсудимый сомневается в профессионализме своего адвоката и не доверяет ему. Если подсудимый не доверяет своему адвокату, то может ли адвокат доверять своему подзащитному? Доверие – основа адвокатской профессии.

А как «члены» команды защиты принимают решения? Коллегиально, голосованием? Абсолютное, относительное, квалифицированное большинство? Если доверитель адвокатов будет обладать правом вето на решения команды защиты, то тогда никакой он не полноправный «член» команды защиты, а участник с исключительными, преимущественными правами. Если какой-то один участник обладает преимущественными правами в организации, то такую организацию нельзя признавать организацией, основанной на членстве. Или этот участник с исключительными правами не находится в отношениях членства с организацией.

Зачем адвокатам нужен их же доверитель в команде защиты на условиях «полноправного члена»? Для получения от доверителя «уникальных знаний», которых нет у адвокатов? У адвокатов много чего нет. Но доверитель может и даже обязан для собственной пользы поделиться своими знаниями с адвокатами. Адвокаты обогатят свою память богатством «уникальных знаний» и сами решат, какие из этих знаний нужны им и нужны ли они вообще для выполнения своей правозащитной задачи в судебном процессе. Или это какие-то такие «знания», которые могут передаваться исключительно посредством непременного и обязательно «полноправного членства» в команде защиты? Тогда эти «уникальные знания» предназначены исключительно для адвокатов, но никак не для судьи, не говоря уже о государственном обвинителе и публике? В таком случае, зачем адвокат вообще говорит об «уникальных знаниях», которые никому не будут известны, кроме самого адвоката? Чтобы повысить свою значимость в глазах публики, как исключительного носителя «сакрального» знания?

Выдержка от 17 марта: Список свидетелей защиты состоит более чем из 300 фамилий. Адвокат выразил надежду, что если хотя бы часть из этих людей придёт в суд и выступит в качестве добропорядочных свидетелей, то истина во многом будет установлена.

Выдержка 28 марта: В нашем списке свидетелей более трёхсот человек. Вопросов по существу хватит на всех.

 

От всякого живущего на земле человека можно получить бесконечную массу сведений. Но не все становятся свидетелями в судебном процессе. Свидетель – фигура процессуальная. Свидетель сообщает такие сведения об имевших место фактах (событиях), с помощью которых возможно доказывание искомых обстоятельств. Посредством сообщаемых свидетелем сведений устанавливаются (доказываются) значимые для судебного дела факты, [подлежащие доказыванию] обстоятельства. И всё это необходимо для установления истины. Таким образом, любой изыскатель истины с помощью мыслительных операций должен прийти к решительным заключениям о том, какие обстоятельства (факты) необходимо установить (доказать) по судебному делу и каким способом (какими средствами) эти обстоятельства (факты) будут установлены (доказаны).

Адвокат утверждает, что сторона защиты составила список из трёхсот свидетелей. Следовательно, адвокат, как важное в сфере отправления правосудия процессуальное [квалифицированное] лицо, заведомо знает, какие обстоятельства (факты) (наличие или их отсутствие) он собирается доказать. Он знает, какими средствами он будет доказывать каждое из обстоятельств. При этом адвокат из всех обстоятельств вычленил такой массив обстоятельств, который он собирается доказать посредством свидетельских показаний исключительно или в числе иных средств.

Минимум один свидетель может свидетельствовать об одном факте (событии). Но он может свидетельствовать и о множестве фактов. Остановимся на минимальном количестве: один свидетель – один факт. В этом случае получится, что количество подлежащих доказыванию обстоятельств будет равно минимум трёмстам. Помня традицию: «один свидетель – не свидетель», – и правило: «доказательство подлежит проверке», – допустим, что каждый факт должен быть подтверждён ещё и вторым, и третьим, и четвертым свидетелем. Останется только решить, какое количество свидетелей достаточно, чтобы суд, но в первую очередь сам адвокат, убедился, что искомый адвокатом факт имел место в действительности. Если по два свидетеля на каждый факт, то подлежащих доказыванию обстоятельств будет сто пятьдесят. Если три, то – сто. Четыре – семьдесят пять. Пять – шестьдесят. И так далее. А если адвокату необходимо установить всего лишь один факт, доказать всего лишь одно обстоятельство, то не многовато ли триста свидетелей? Как быть с принципом процессуальной экономии, который зиждется на логическом принципе необходимого и достаточного основания?

Адвокат утверждает, что вопросов на всех [свидетелей] хватит. Если адвокат собирается доказать посредством трёхсот свидетельских показаний одно глобальное обстоятельство, то это всего лишь скажет о том, что ни один свидетель не осведомлён о событии в полном объёме, не был в гуще событий, не наблюдал его в целости, а лишь прикоснулся к маленькой его грани. И таких граней адвокат насчитал триста, двести, сто, пятьдесят? Сколько?

Можно сразу же сократить количество подлежащих доказыванию обстоятельств вдвое, поскольку подсудимых два. Но такое деление будет ошибочно, так как подсудимые обвиняются в совместных действиях и часть обстоятельств будет относиться к обоим.

 

А откуда адвокат взял «обстоятельства», которые он собирается доказать? Или эти обстоятельства или часть из них перечислены в обвинительном заключении? Или эти обстоятельства или часть из них обвинительным органом уже доказаны в обвинительном заключении? Но ведь адвокаты периодически утверждают, что в уголовном деле какие-либо доказательства отсутствуют. Или отсутствие доказательств и будет тем обстоятельством, которое будет доказывать адвокат? Или эти обстоятельства или часть из них придумал (вывел, рассчитал) сам адвокат?

 

Чтобы доказать десятки и десятки обстоятельств, их надо установить по правилам логики, сконструировать из них систему и представить суду, который и определит подлежащие доказыванию обстоятельства с тем, чтобы суд проходил в процессуальном русле, а судебный процесс не превратился в прокурорско-адвокатскую говорильню. При таком построении начала судебного процесса обязательно отпадут десятки и десятки мнимых «обстоятельств», а с ними сотни и сотни «свидетелей». Но если следовать сложившейся в нашем уголовном судопроизводстве традиции, такого судебного определения не ожидается. Проще прокурорам и адвокатам поговорить, а суду дать им всем выговориться.

 

Примечание. В наш уголовно-процессуальный закон не допущена логика предварительных судебных слушаний, мудрость исключена из них. Соответственно, предварительные слушания в нынешнем их виде бессмысленны. Ибо смысл предварительных слушаний в том, чтобы с участием сторон суд установил (определил) обстоятельства, которые сторонам, прежде всего стороне обвинения, следует доказать. Конечно, впоследствии круг подлежащих доказыванию обстоятельств может изменяться. Эти обстоятельства предопределят способы доказывания. И только после этого можно решить вопросы о допустимости и исключении доказательств. Такой порядок упрощает предстоящий судебный процесс, вносит в него ясность и придаёт ему строгость. Поскольку никем никакой работы мысли на предварительных слушаниях не проводится, то судья никогда ничего не будет исключать на этой стадии. Как исключить то, смысл чего ещё никому не известен? По догадкам и намёкам адвоката?

 

Триста свидетелей – это стратегический масштаб.

Ранее сторона защиты заявляла, что деяния государственного обвинения свидетельствуют о намерении заболтать суть дела, запутать суд. На такую мысль наводит, по крайней мере, четырнадцатитомное обвинительное заключение. Не исключено, что и в списке государственного обвинения десятки и десятки свидетелей. Но триста свидетелей со стороны защиты! Не есть ли это свидетельство намерения адвокатов взять на вооружение приём государственного обвинения, в котором его подозревает сторона защиты, – «заболтать суть дела, запутать суд»? Это будет тактика адвокатов в судебных заседаниях? А стратегия – использование таких [тактических] судебных заседаний для конечной цели адвокатов в судебном процессе? Дело остаётся за малым. Обнаружить конечную цель.

Истина устанавливается не во многом, а в целом.

 

Примечание. Если человеку не о чем свидетельствовать, то он не свидетель. Качество «свидетеля» надо тоже доказать. И не только адвокату, но и прокурору. Нет такого доказательства – нет судебного процесса. Судебный процесс превращается в фикцию.

«Тот факт, что ходатайства защиты не удовлетворены, совершенно никакой трагедии из себя не представляет, на этой стадии судьи очень неохотно принимают какие-то содержательные решения, когда они ещё не знают дела и не слышали оценок сторон по доказательствам», – пояснил адвокат, добавив, что две последние недели сторона защиты, прежде всего, старалась «привлечь внимание суда», чтобы помочь ему стать «как можно более информированным» (Выдержка от 17 марта 2009 года).

Это пояснение адвоката по итогам предварительного слушания. Оказывается, пока что у адвоката всё хорошо, то есть всё как обычно. Оказывается, целью заявления ходатайств стороной защиты являлось привлечение внимания суда и оказание суду информационной помощи. Мы думали, что адвокат искренне считает, что уголовное дело в том виде, в котором оно представлено в суд, не может быть предметом судебного рассмотрения (ср. адвокатские оценки уголовного дела: оно и абсурдно, и доказательств в нём нет, и пределы разбирательства непонятны и так далее и тому подобное). Мы думали, что адвокат убеждён, что это не судебный процесс, а продолжение «безобразия» и «беззакония».

У адвоката получилось ввести нас в заблуждение. Оказывается, это был такой «тактический» приём: заявлять ходатайства без процессуального интереса достигнуть указанной в прошении цели. Получается, что на самом деле сторона защиты не рассчитывала на удовлетворение своих ходатайств, относилась к своему требованию безразлично. Даже не исключено, что и не желала их удовлетворения. Посредством заявления ходатайств адвокат привлекал внимание суда, чтобы суд стал «как можно более информированным». Адвокату важно было, чтобы суд услышал содержательную, описательную, то есть информационную, с точки зрения адвоката, часть ходатайств. Вот потаённая цель ходатайствования.

Всё-таки суд, по убеждению адвоката, уже и так информирован. Но для адвоката интересно проинформировать суд ещё более и как можно скорее – «предварительно». Оказывается, что суд ещё не знает дела и не слышал оценок сторон по доказательствам. Так доказательства есть? Или их нет? Если есть, то зачем сторона защиты утверждала, что в деле нет доказательств виновности их подзащитных, как нет и самих преступлений? А если их нет, что может быть предметом оценки?

Конечно, нельзя исключить, что тактический ход по информированию суда навеян стратегическим планом стороны защиты.

Выдержка от 17 марта: «Мы не оставляем надежды, что суд, исследовав доказательства, согласится с теми ходатайствами, которые мы заявляли на предварительных слушаниях».

Первое. Если всё это так, то причин для беспокойства у стороны защиты нет. Всё течёт своим чередом. Вот суд услышит, как стороны представляют доказательства, сам исследует их и во всём разберётся. 

Второе. Сторона защиты считает, что уголовное дело содержит доказательства, подлежащие исследованию судом. 

Третье. Если всё это так, значит, суд вынесет приговор, основанный на исследованных доказательствах.

Четвёртое. Если приговор будет обвинительный, значит, сторона обвинения была более убедительна для суда. 

Таков синтаксис выдержки.

Выдержка: «У нас есть доказательства, которые свидетельствуют о невиновности наших подзащитных, но оправдательный приговор может состояться, если суд будет независимым».

А разве в нашем Отечестве суд от кого-то или от чего-то зависим? Нет. Суд уже давно ни от чего и ни от кого независим. Разве он зависим от доводов сторон, зависим от здравого смысла, зависим от правил логики, зависим от закона, зависим от совести, зависим от добра, зависим от справедливости? И решение суд вынесет независимое ни от чего. Для независимого суда состязательность в процессе бессмысленна. Он независим от результатов состязательности. Зато создание видимости состязательности, имитация представления доказательств (доказывания) адвокатами, не говоря уже о многочасовых речах в прениях, открытость процесса и присутствие на процессе представителей средств всенародного оповещения придаёт такому процессу вид легитимного действа.

Однако взгляд на судебный процесс с позиции закона больших чисел подводит нас к ожиданию, что никакого «исследования доказательств», никакого доказывания, как того требуют логика и процессуальный закон, не будет. Доказывать надо уметь, доказыванию надо учиться. Доказывание нельзя заменить «информированием».

Кратко, Стратегия – это план достижения основной цели, смысловым установкам которого подчинены постановка и решение всех промежуточных задач. План будет стратегическим только тогда, когда он содержит такой стиль, метод деятельности участника, которым он будет руководствоваться в любой ситуации. Непревзойдённое по точности и простоте определение стратегии дал Карл фон Клаузевиц: тактика – использование боевых средств в сражении, а стратегия – использование сражений для целей войны. Лучше и яснее не скажешь. 

Позиция – исходное положение, сложившаяся обстановка. Просто. Но обстановку надо уяснить. А это далеко не каждому по силам.

Какой стратегический план у стороны защиты в судебном процессе?

[Стадия предварительных судебных слушаний.]

Заявление подсудимого (выдержка от 3 марта сего года):

1. Появление на процессе хорошо известных личностей государственных обвинителей свидетельствует о желании заболтать суть дела, запутать суд и общественность, поскольку на самом деле всё слишком шокирующе просто.

2. Хитрить, прятаться за процессуальные увертки не буду, а буду отвечать на любые вопросы по предъявленному обвинению.

3. Прошу общественность в ходе процесса сравнивать понятность и открытость моей позиции с закрытостью и непонятностью сути обвинения.

4. Не буду говорить о политической мотивированности процесса в открытых судебных слушаниях, чтобы не затруднять понимания шокирующей простоты дела. О моих политических взглядах всем и так известно из моих статей и публикаций. 

Следует исходить из того, что подсудимый не считает, что он совершал какие-либо преступления. Поэтому его уголовное преследование не имеет под собой никакой материальной базы, никакого логического основания. Исходя из этой очевидной для подсудимого аксиомы и сделанного им заявления, можно очертить его Стратегию в судебном процессе:

Первое. Подсудимый намеревается своими доводами (суждениями, умозаключениями) демонстрировать абсурдность, нелогичность заявлений (утверждений) государственных обвинителей, то есть беспочвенность его уголовного преследования. Это [стратегическая] цель подсудимого.

Второе. Для достижения этой цели подсудимый будет отвечать на любой заданный ему вопрос. Но таким образом, чтобы каждый свой ответ использовать для доказывания абсурдности утверждений государственных обвинителей. Чтобы максимально выполнить этот план, подсудимый не будет уклоняться от ответов на какой-либо вопрос, используя формальные возможности, предоставляемые обвиняемому процессуальным законом. При этом подсудимый намеревается излагать свои мысли в простой для понимания публики логической форме. Простота формы его изложения также будет подтверждать нелогичность словесных построений стороны обвинения.

Третье. Чтобы не поставить под угрозу достижение своей стратегической цели в судебном процессе, подсудимый исключает всякую необходимость делать заявления политического характера. Иными словами, жизненный интерес подсудимого в судебном процессе будет ограничен только правовыми процессуально-логическими формами. 

Это стратегия подсудимого. И он ей уже начал следовать. Например, если выдвинуто обвинение в хищении имущества и место нахождения его (имущества) известно всем, своеобразный «общеизвестный» факт, то почему орган уголовного преследования не предпринимает мер к сохранению, в частности, в форме ареста этого имущества? Более того, этот орган всячески уклоняется от такого ареста. Этим самым подсудимый демонстрирует неискренность, потаённость замыслов стороны обвинения, абсурдность самого обвинения.

Какова будет стратегия его адвокатов-защитников? Будет ли стратегия адвокатов подчинена стратегии их доверителя? Иначе говоря, у стороны защиты будет одна стратегия? Или у адвокатов будет самостоятельная стратегия, отличная от стратегии их подзащитного?

Адвокаты заявили два ходатайства. 

Первое, которое адвокаты назвали «комплексным», о прекращении «в связи с отсутствием состава какого-либо преступления» уголовного преследования подсудимого, поскольку это преследование осуществляется с иными целями, нежели цели правосудия и обеспечения справедливого разбирательства.

Казалось бы, само требование содержит внутреннее противоречие: с одной стороны «отсутствие состава преступления», с другой – неправосудные цели. Однако противоречия нет. По смыслу ходатайства адвокаты исходят из того, что отсутствие состава какого-либо преступления всем очевидно, в том числе и государственным обвинителям. Но если уголовное преследование всё же, несмотря на такую очевидность, продолжается, то государственное обвинение преследует какие-то иные цели, нежели цели правосудия. 

Адвокаты в первом («комплексном») ходатайстве указали, что это «уголовное дело должным образом не возбуждалось и не расследовалось, обвинение безосновательно, содержит неустранимые системные нарушения закона и исключает возможность справедливого рассмотрения дела судом». В Ходатайстве описаны: «политическая основа уголовного преследования», «фабрикация уголовного дела и иные злоупотребления», «отсутствие основания возбуждения уголовного дела», «отсутствие повода для возбуждения уголовного дела», «давление на свидетелей», «безосновательность и правовая порочность предъявленных обвинений», «неустранимые пороки обвинения в хищении», «неустранимые пороки обвинения в «отмывании (легализации) преступных доходов», «отсутствие в деле доказательственной базы, соответствующей требованиям закона», «предварительное следствие и собирание доказательств по делу фактически не проводилось», «попытки незаконного создания преюдиции», «манипулирование доказательствами путём искусственного выделения, соединения и параллельного расследования дел об одних и тех же обстоятельствах», «нарушение равенства сторон в части доступа к доказательствам и их собиранию», «сокрытие доказательств от обвиняемых и их защитников», «незаконное производство обысков и выемок в отсутствие судебных решений». 

В Ходатайстве сделаны выводы: содержание уголовного дела не позволяет определить ни предмет доказывания, ни пределы предъявленного обвинения, ни пределы судебного разбирательства, то есть отсутствует сам предмет судебного разбирательства; в уголовном деле отсутствует доказательственная база, соответствующая требованиям закона.

Второе ходатайство о прекращении уголовного преследования по обвинению в совершении хищения (присвоении вверенного имущества) и легализации (отмывании) денежных средств в части, касающейся хищения имущества дочерних обществ и легализации доходов от его реализации.

Во втором ходатайстве апеллируют к принципу справедливости, согласно которому нельзя дважды наказывать за одно и то же деяние. В Ходатайстве приводятся разные [окончательные] судебные акты (приговоры и решения), в которых постановлено (указано), что являются уклонением от уплаты налогов те деяния, которые сторона обвинения в этом уголовном деле квалифицирует как хищение и легализацию (отмывание) похищенных средств. Однако за те же самые деяния подсудимый уже был осуждён. Цель этих деяний, согласно приводимым судебным актам, - минимизация налогообложения, а не хищение. В Ходатайстве делается вывод о том, что сторона обвинения делает попытку организовать осуждение подсудимого дважды за одно и то же. Таким образом, адвокаты-защитники ходатайствуют о прекращении уголовного преследования (в этой части) по причине наличия в отношении обвиняемого вступившего в законную силу приговора по тому же обвинению.

В этих двух ходатайствах уже заложена стратегия адвокатов. Само по себе заявление, на первый взгляд, «непоследовательных» и «несогласующихся» между собой ходатайств уже есть проявление и следование намеченной стратегии. 

Если стратегия доверителя адвокатов строга и проста, то стратегия адвокатов состоит в стремлении найти противоречия между стороной обвинения и судом. Адвокаты не говорят, что подсудимый был правильно осуждён по первому уголовному делу. Нет, они это отрицают. Но пытаются поставить сторону обвинения и суд в логический тупик, противопоставив выводы многочисленных судов и заявления государственного обвинения. Что само по себе заслуживает всякого профессионального признания. Осталось дело за малым. Верно избрать синтаксис. Хотя бесконечные упоминания адвокатов о каких-то «доказательствах», например дополнительных или недостаточных, настораживают. Употребление общеизвестных слов из процессуального закона в нарушение их смысла может создать иллюзию состязательности, равноправия, объективности, всесторонности, тщательности, глубины, логичности, безабсурдности судебного процесса и свести на нет стратегию самого подсудимого (см., например, «Дело Йукоса» как зеркало русской адвокатуры. Часть 1, Раздел II, Глава 4.  Учебник логики как незримая часть законодательства в «деле Йукоса». С. 252-280). В частности, ходатайство о прекращении уголовного преследования «в связи с отсутствием состава какого-либо преступления» также вызывает неуверенность, что стратегия защиты точно определена. Отсутствие состава преступления и отсутствие события преступления кардинально разнятся отношением к прошлому событию. Когда нет «состава», то что-то было «нехорошее», но только до конца не «сложилось» или не удалось «сложить». А вдруг обвинителю всё-таки удастся что-то «сложить»?

Адвокаты явно отступили от стратегической установки их доверителя – исключить «политическую мотивированность». Политическую тему нельзя брать адвокатам в качестве стратегического стиля, тем более если его не допускает сам подсудимый. В противном случае, всякого рода заявления адвокатов о том, что под видом уголовного преследования осуществляется расправа над подсудимым, можно расценить как способ заранее оправдать себя при неблагоприятном для подсудимого решении суда. Мол, это был не правовой процесс, а политическая расправа. А перед политикой адвокат бессилен. 

Разрешение такой коллизии в вопросах уместности политических заявлений в судах было предложено в 1905 году Владимиром Ильичём Лениным. Его письмо Елене Дмитриевне Стасовой и товарищам в Московской тюрьме приведено и осмыслено в «Деле Йукоса» как зеркало русской адвокатуры (Часть 1, Раздел III «Дело Йукоса» как политический процесс, Глава 1. С. 291-294)

Дополнение. Не каждый адвокат понимает цель своего участия в судебном процессе. Заявления адвоката, что его цель – «защищать какими-то всеми способами своего подзащитного», не имеет смыслового и, следовательно, процессуального назначения без дополнительного в каждом отдельном случае наполнения. Поскольку даже само слово «защищать» с точки зрения процессуального назначения адвоката имеет противоречивый характер. Не имея чёткого представления о своей основной цели в судебном процессе, адвокат не сможет выработать свою процессуальную стратегию. А без стратегии деятельность адвоката превращается в «партизанщину».

«Выдержка 3 марта сего года». Адвокат делится своим впечатлением о поведении конвоя в зале судебного заседания. Адвокат рассказал следующее. Первое. Подсудимый попытался передать своему адвокату проект заявления, чтобы адвокат его просмотрел и оказал своему подзащитному помощь в составлении этого заявления. Второе. Заявление было передано адвокату-защитнику, после чего конвойный подошёл, отнял это заявление и передал обратно подсудимому. Третье. Адвокат не стал прерывать судебное заседание, но такое обращение посчитал неподобающим и недопустимым. Четвертое. Что касается перерыва в судебном заседании, то общение адвоката с его подзащитным было ограничено конвоем произвольно: адвоката попросили отойти от клетки, где содержится подсудимый, и подсудимого увели. Пятое. На возражение адвоката о том, что он, адвокат, имеет право беспрепятственного доступа к своему подзащитному, конвой ответил, что у них есть свои инструкции. Конец выдержки.

Синтаксис выдержки. Тема отношения адвокатов к действиям конвоя в зале судебного заседания не новая и довольно неприятная. Сама постановка вопроса на эту тему вызывает чувство брезгливости. Но вопрос такой стоит и его надо разрешать, а не обходить. По принципиальным моментам ответ был продемонстрирован в монографии «Дело Йукоса» как зеркало русской адвокатуры» (С. 354-359. Параграф «Адвокаты и конвой в «деле Йукоса»).

Однако, судя по разбираемой выдержке, ничего не изменилось за прошедшее время. Ничто не учит адвокатов. Всё и все остались на своих местах. Руководит судебным процессом конвой. Только конвой решает, кто и как должен вести себя в процессе, и только конвой определяет процедуру общения адвокатов с подзащитными. Адвокат в первый день предварительных слушаний в средствах  всенародного оповещения сделал заявление, что считает «такое обращение неподобающим и недопустимым» и при этом самым наипрямейшим образом допускает такое обращение. Из заявления адвоката следует, что  подсудимый передал адвокату-защитнику проект заявления, то есть лист бумаги с каким-то текстом, после чего конвой отнял у защитника этот лист бумаги. Но синтаксис не позволяет в это поверить. Нет логического правдоподобия. Синтаксис диктует другое: не отнял, а адвокат сам, по собственной воле передал этот лист бумаги конвойному подсудимого по требованию этого конвойного. А это, синтаксически, по смыслам, метафизически разные положения. Если бы конвойный отнимал у адвоката-защитника лист бумаги, то конвойный должен был вступить с адвокатом-защитником в физическую, рукопашную, борьбу. Отнять можно только силой, по физическому принуждению. Но о физической борьбе нам ничего не известно.  А синтаксически отсутствие физического противоборства означает, что у адвокатов не было воли отстаивать свои права и права своего подзащитного «всеми допустимыми законом способами». Если конвойный по недоумию или заблуждению потребовал у адвоката передать ему (конвою) лист бумаги, который был передан подсудимым адвокату-защитнику, и адвокат этот лист бумаги отдал конвойному, то  по какой такой стати конвойный поступил «неподобающе и/или недопустимо»? Неправильные действия совершил адвокат, а не конвойный. Если бы адвокат не отдал лист бумаги по требованию конвойного, то конвойный либо  удовлетворился  бы таким бездействием адвоката, либо прибегнул к физическому насилию и отобрал лист бумаги у адвоката силой. Вот если бы это (насилие) произошло, тогда можно было бы говорить о произволе и недопустимости такого поведения конвойного. Если хоть какие-то процедуры в судебном заседании, даже в зале судебных заседаний определяет конвой и при этом ссылается на свои, одному ему ведомые инструкции, а не судья, то это уже не судебный процесс, это что-то иное, неведомое адвокатам. Если установлением процедур в судебном заседании занимается конвой, а судья исполняет волю конвоя, значит, судья проявляет неуважение к суду путём умаления авторитета судебной власти. Но это можно было бы утверждать, если бы конвойный отнял у адвоката документ.

Далее из рассказа адвоката следует, что прерывать судебное заседание он (адвокат) не стал, но заявил при этом свои какие-то возражения, на что получил от конвойного ответ, что у конвоя свои инструкции, по которым он (конвой) и действует. Такое признание адвоката по меньшей мере странное, хотя бы по причине того, что синтаксис судебного процесса полагает иное: в судебном процессе, регламент которого устанавливается инструкциями конвоиров подсудимых, для адвокатов места нет. А если адвокаты, вопреки смыслам судебного процесса, считают возможным в таком процессе-деянии участвовать, то они тем самым сами исключают из такого процесса качество «судебности». Тогда это процесс не правовой, а какой-то другой, во всяком случае, не легитимный. Приводит в уныние то, что из текста заявления совершенно очевидно, что адвокат апеллирует не к судье, а к конвою, тем самым признавая последний полноценным участником процесса.

Во всех случаях адвокат создал или допустил создание такой ситуации (с передачей листа бумаги), которую адвокат не был способен адекватно оценить, правильно в ней принять решение и надлежаще действовать. Вообще тема адекватного восприятия обстановки и последствий неадекватного её восприятия, в частности, изучается наукой «виктимология» в курсе криминологии. Опять же искусство войны учит: не вступай в бой с противником, который для тебя, в твоём сознании заведомо сильнее тебя. Хотя для адвокатов вообще процессуально не должно существовать «конвоя», и уж тем более он не «противник» адвоката. Если конвой совершает какие-то технические помехи адвокатам в исполнении ими своих профессиональных правозащитных функций, тем самым подрывая принцип состязательности сторон, создавая преимущества для стороны обвинения и, в конечном счёте, лишая подсудимого права на защиту, то такие помехи должны расцениваться адвокатами исключительно в рамках синтаксиса судебного процесса, то есть как исходящими от личности судьи. Никогда и нигде никакой «конвой» или «прокурор» судьёй не руководит в судебном процессе. Всё во власти судьи и в его судейском интересе.

К нам, издателям журнала «Вопросы адвокатуры», опубликовавшим монографию «Дело Йукоса» как зеркало русской адвокатуры», стали поступать обращения с просьбой прокомментировать или начать комментировать действия адвокатов в начавшемся 3 марта сего года судебном процессе по уголовному преследованию Михаила Борисовича Ходорковского и Платона Леонидовича Лебедева.

Мы отказываем в удовлетворении таких просьб. Адвокаты, в силу правил адвокатской профессии, не должны комментировать действия своих коллег, какими бы странными они, эти действия, не казались со стороны. Всегда легко судить о бое, глядя на бой со стороны.

И указанная монография не является комментарием процессуальных действий адвокатов в сопряженных судебных процессах. Она есть обычное научное исследование современного феномена адвокатуры через судебные процессы, сгруппированные по одному условному основанию. Судебный процесс по уголовному преследованию Михаила Борисовича Ходорковского и Платона Леонидовича Лебедева отвечает этому основанию. Все должные деяния адвокатов в абстрактной (понятийной) и предельно доступной для осознания форме были изложены в этой монографии. Трудно что-либо ещё добавить. Надо только взять эту монографию и пользоваться ею как стратегическим методическим руководством в судебных процессах.

И не надо переживать за адвокатов Михаила Борисовича Ходорковского и Платона Леонидовича Лебедева, что якобы они что-то не знают или о чём-то не осведомлены. Они всё знают и обо всём осведомлены. «Дело Йукоса» как зеркало русской адвокатуры» они прочитали. Это видно хотя бы по некоторым изготовляемым ими процессуальным бумагам после выхода этой монографии. И они не посмеют заявить, что не ознакомлены с этой монографией. В противном случае, такое заявление означало бы, что этим адвокатам безразлична идея профессиональной правозащиты и безразлична судьба их подзащитных, а главная цель адвокатов в судебном процессе - выказать перед публикой свою смышлёность. Но вопрос в другом. Осмысли ли они эту монографию, способны ли они присвоить её себе как методическое вооружение, пользоваться ею в проблемных ситуациях судебного процесса? Или всё будет происходить как всегда и как везде: будут выдёргивать из монографии отдельные «идейки и мыслишки», имитировать состязательность, то есть фактически выручать прокурора и судью, заваливать судью остроумными ходатайствами, обижаться на прокурора и судью, а потом рассказывать средствам всенародного оповещения о том, какие у нас плохие прокуроры и нехорошие судьи? На обывательском уровне (почему-то его ещё называют «по-человечески») понятно будет такое поведение. По тщеславию, из-за тщеславия, ради тщеславия дальше и дальше пребывать в этом процессе. Как нас просветили создатели фильма «Адвокат дьявола»: тщеславие – любимый грех адвокатов.

Монография – лакмус, который доступен каждому для понимания истинных намерений адвоката в судебном процессе. И если какой-то адвокат в судебном процессе поступает вопреки стратегии правозащиты, то такие его поступки совершаются не по неведению, а умышленно. Поэтому мы не собираемся комментировать деяния адвокатов в судебном процессе по уголовному преследованию Михаила Борисовича Ходорковского и Платона Леонидовича Лебедева. Это может сделать каждый, положив перед собой монографию.

Однако у самих адвокатов Михаила Борисовича Ходорковского есть, помимо узко профессионально-процессуальных, и иные цели в этом судебном процессе или от этого судебного процесса. Они создали и активно поддерживают сайт в интернете под названием «Пресс-центр адвокатов Михаила Ходорковского и Платона Лебедева». Там, в частности, публикуются различные процессуальные документы, комментарии, обзоры прессы, касающиеся судебных процессов, так или иначе связанных с М.Б.Ходорковским и П.Л.Лебедевым, и роли в них адвокатов. Адвокаты также регулярно выступают в средствах всенародного оповещения. По сути, такая их деятельность приобретает иные качества, по отношению к адвокатской в узком смысле, публичной деятельности. Такая деятельность становится публицистической и, в общем, укладывается в рамки назначения адвокатуры как публичного института. Это не разная деятельность. Это одна адвокатская деятельность (род), только разных видов.

Занимаясь публицистической деятельностью, вооружаясь ею, адвокаты доносят свои мысли до публики (населения в узком смысле), стремятся быть понятыми публикой, хотят воздействовать на публику, желают изменить отношение публики к затронутым адвокатами интересам жизни. Спасибо им за это.

Вот и адвокаты М.Б.Ходорковского и П.Л.Лебедева хотят быть услышанными. Эти адвокаты достигли своего. Они услышаны, по крайней мере, нами, излагателями «Дела Йукоса» как зеркало русской адвокатуры». Мы и есть та часть публики, которой не безразлично российское правосудие. На нас этими адвокатами оказывается воздействие, они на нас влияют. Их адвокатская деятельность помогает нам ещё и ещё раз осмысливать происходящее с правосудием, понимать состояние здоровья тела правозащиты. Спасибо им.

Мы не собираемся комментировать их действия в судебном процессе. Но мы, будучи тоже публицистами, можем и должны реагировать на публицистическую деятельность адвокатов М.Б.Ходорковского и П.Л.Лебедева. Как публицисты успокаиваем других публицистов, что мы намерены всего лишь проводить синтаксический разбор их публикаций в связи с известным судебным процессом. В необходимых случаях, чтобы не повторяться, будем отсылать к главам монографии «Дело Йукоса» как зеркало русской адвокатуры». Синтаксический разбор исключает всякое личное, тщеславное, мелочное. Всё должно быть предельно абстрактно. Только правильное вычленение абстрактного из хаоса деяний людей позволяет совершить правильный шаг по дороге жизни. Синтаксис – это поиск смыслов, это сами смыслы. Обнаружение и постижение смыслами самих себя и будет синтаксисом.

Синтаксическому разбору будет подвергаться не только публицистика адвокатов, но и публицистические фрагменты журналистов. Последнее важно, поскольку в большинстве случаев журналисты излагают свои материалы в преподнесённом адвокатами смысле. И, в конечном счете, становится доминирующим порочное мышление, ибо правильные смыслы подменяются ложными представлениями.

Пример синтаксического разбора. Так в день открытия судебного процесса один журналист распространил в одном средстве всенародного оповещения такое своё суждение: Следствием установлено, что обвиняемые в составе организованной группы в такие-то годы совершили хищение таким-то путем того-то на такую-то сумму. Также, продолжает журналист, они подозреваются в легализации денежных средств, полученных от реализации похищения того-то на такую-то сумму.

Журналист, а вместе с ним и редактор этого средства всенародного оповещения создали предпосылки возникновения у публики ложного смысла начавшегося судебного процесса и, по сути, избыточности всякого последующего судебного следствия, по крайней мере, его предрешённости. Журналист высказывает от себя лично твердое убеждение в достоверности факта, что органами предварительного следствия «установлено, что обвиняемые совершили хищение». По форме изложения для журналиста это утверждение является истинным. Но это неправильно. Для журналиста такое утверждение не может быть ни истинным, ни ложным. Журналист не может знать, что было и что не было установлено в ходе предварительного расследования. Более того, на это знание или незнание не может повлиять даже прочитывание журналистом всех материалов уголовного дела, включая обвинительное заключение. Журналист не судья над обвиняемыми, потерпевшими и их адвокатами. Утверждать об «установлении хищения» должны только следователь, прокурор, а также потерпевший от хищения. Это их убеждение, это их назначение. Иначе не должно быть уголовного преследования. А такое или подобное ему утверждение журналиста есть не доведение информации до публики, а искажение информации, навязывание публике убежденности в том, что обвиняемые совершили именно те преступления, в которых они обвиняются. Однако с этим обвинением не согласны сами обвиняемые. Они и их адвокаты-защитники заявляют, что сторона обвинения ничего не установила и ничего не доказала, самого факта преступления не было. Как же при такой ситуации можно заявлять журналисту, что предварительное следствие «установило хищение»? Тогда адвокаты подсудимых, по мнению журналиста, врут о невиновности подсудимых? А уж журналист точно знает, что подсудимые преступники? Не может же врать журналист! После такого утверждения журналиста публике остаётся только снисходительно и с «пониманием» взглянуть на адвокатов: мол, работа ваша такая – врать за гонорар. Конечно, верим, журналист не хотел никого обидеть, не желал возбудить публику против подсудимых. Он написал заметку так, на скорую руку, без злого умысла. Ведь далее журналист обвиняемых в хищении назвал подозреваемыми в легализации денежных средств. Верим журналисту, не со зла писал. Только синтаксис публикации оказался иной – заведомое осуждение обвиняемых со стороны публики без всяких сомнений. А ведь и суд с адвокатами придуман из-за вечных человеческих сомнений. А вдруг обвиняемые невиновны?

Продолжение исследования "Дело Йукоса" как зеркало русской адвокатуры"