Я стоял посреди размытых образов - цветастых пятен и бесчисленных узоров, сплетающихся в длинное дымчатое полотно, путанное, словно неухоженная пряжа, прозрачное, подобно туману. Были только я и каменная чаша передо мной, полная прозрачной, переливающейся на свету воды, со спокойной поверхностью и бурными течениями у самого дна, с несчётным количеством отражений и искажений. Источник, Омут - называй как хочешь, а только, там начиналось "рождение".

И я садился у края, опускал руки в чашу и зачёрпывал полные ладони воды, складывал их лодочкой и поднимал. Вставал, подносил к лицу, и капало-капало меж пальцев, стекало в рукава к локтям, а я всё смотрел, всё ждал, пока уляжется нестройная рябь, смешает отражения, и появится один, новый образ.

"Рождение". Видение, идея, мысль... Что-то. Или кто-то.

Изображение.

И неумелые пальцы касались бумаги, вычерчивая, стирая, марая, пачкая, ошибаясь и исправляя.

Так я рисовал.

И казалось, что у чаши нет дна, что вновь и вновь вода касается краёв. И раз за разом, в моих ладонях, в пригорошнях воды рождалось что-то новое. Что-то забытое. Что-то перемешанное.

Пальцы вычерчивали линии увереннее, в погоне за совершенной копией, и неосторожных клякс становилось всё меньше. Исчезали помарки, появлялись новые, куда более юркие и настырные.

Сесть, зачерпнуть, поднять, увидеть.

Сесть, зачерпнуть, поднять, увидеть.

...

Сесть, зачерпнуть, поднять, не увидеть. Сесть, зачерпнуть, поднять. Сесть, зачерпнуть, поднять. Зачерпнуть, поднять. Зачерпнуть. Зачерпнуть.

Вода проходит сквозь ладони, словно насмехается. Шутит и дразнит: Вот она я, перед тобой, возьми же меня. Возьми, если сможешь. И ускользает, ускользает, словно мираж, словно сама стала видением, пропускает руки, и выпускает ни с чем.

"Рождения"... больше нет. И образы, изображения остаются лишь размытыми пятнами вокруг, плавающими с места на место, лишь призраками, потерянными, померкшими и никогда не вспомненными.

Пересохшие пальцы касаются бумаги, не оставляют красок, не знают, куда вести линии, и кляксы не помнят как марать поверхность. Остались лишь росчерки, грубые, бесцветные, мёртвые. Не знающие, что они есть такое.

Так я рисую теперь.

.

Я брал в руки ручку, и чувствовал, как оживает поток магии внутри. В венах и артериях, в каждом капилляре, он расходился, ветвился, бежал, подобно горному ручью - чистый, звонкий, скорый. Покалывал подушечки пальцев и плавно вливался в инструмент, проходил сквозь него и ложился на бумагу вязью слов. Неумелых по началу, пестрил ошибками, будто девчонка цацками, красовался простыми сюжетами и клише словно школьницы дешёвой бижутерией, спотыкался о неуклюжие обороты, как мальчишки хвастаясь на вранье.

Магия слов. Что-то врождённое, что-то, что просто есть внутри, течёт вместе с кровью по жилам, не рождается и не умирает. Просто есть.

Поток, искрящийся, бесцветный и способный обретать любой цвет: сверкающий золотом, чарующий серебром, затягивающий синим, согревающий алым и пугающий чёрным.

И постепенно, бумагу пачкало цветом. Слова выправлялись, ошибки появлялись реже, и дешёвость текста спадала, сползала, словно старая кожа со змеи, обнажая новый, свежий узор, блестящий, манящий. Инструмент выводил изгиб за изгибом, и вот, Поток уже переливался чаще, больше, и с каждой новой страницей, палитра становилась всё интереснее, всё шире, пока глаз не перестал узнавать получающийся цвет.

Так я писал.

Так я творил единственное волшебство, на которое был способен, день за днём, в любой удобный момент, кроил бумагу ровными строчками, мерил словами и знаками...

Пока однажды, Инструмент не перестал писать. И вот, кружево разорвало пропуском, пробелом, бесполезным нажимом пера и полным отсутствием чернил, пустотой - словно приговором, и на мгновение, на несколько миллиметров видящий взор будто ослеп. Встряхнув ручку, я продолжил, и Поток снова послушно лёг на бумагу. Уже не идеальным первозданным узором, но кто это мог заметить?

Меж тем, сбой повторился. И снова, и снова, и снова. И вот, Инструмент, словно источник всех разочарований уже покоится в стороне, пока не будет найдено решение, причина разорванных картин.

И снова.

Снова.

Снова.

Поток, всё реже и реже тянется к перу, к пальцам, застаиваясь, покоясь, и теряя свои цвета. Постепенно. Сначала переходы, переливы, потом оттенки... И вот, старые палитры снова пущены в ход, но более не радуют глаз.

Регресс.

Инструмент всё сбоит. Словно бракованная ручка по заляпанной бумаге: пропускает буквы, слоги и, наконец, слова. Пробелов всё больше, и усилия уже не приносят радости, лишь глухое раздражение на впустую истраченные цвета, бумагу, силы... Опасение, очередной прорехи. Страх.

Так я пишу теперь.

.

С испорченным Инструментом в руках я сижу у чаши, превратившейся в плод собственного воображения. Оглядываюсь вокруг и смотрю на тех, чьи таланты изжили себя, оказались исчерпаны слишком рано, оставив после себя лишь едкий дым от яркого, но быстро угасшего пламени. Тех, кому пророчили что-то большее, и кто позже остался ни с чем, с угасшими Потоками исчерпанной магии внутри и разбитыми иллюзиями под ногами. Тех, кто ярко вспыхнул и погас, не успев разгореться, не оставив ничего, кроме воспоминания после себя. Сожаления о прошлом себе.

Я вижу брошенные Инструменты и оставленные чаши... Вижу тех, кто остался и вовсе без них, даже без иллюзий...

Верчу в руках смятые комки бумаги, разбираю и собираю Инструмент, в надежде найти неисправность, обхожу кругом чашу, пытаясь разгадать простой фокус, превратившийся в загадку века...

И больше всего на свете, боюсь оказаться всего лишь одним из.