Японец дёрнулся – ему показалось, что в темноте он увидел очертания какого-то силуэта. Мальчик прищурился, стараясь лучше разглядеть скрывающееся существо, но как только образ начал проясняться, всё пространство вокруг качнулось, словно при землетрясении. Конечно, здесь увидеть это было невозможно, но Юу отчётливо почувствовал сильный толчок, похожий на волну. Сонливость начала быстро спадать, и он вдруг встрепенулся, озираясь вокруг. Ему больше не нравилась темнота. Если подумать, она никогда ему не нравилась, слишком уж напоминала пресловутый подвал, особенно по ночам. Свет Канде нравился больше, потому что в жизни у него был свой собственный маленький источник света. С широкой улыбкой идиота, с раздражающим голосом, вечно зовущим его по имени. С тёплыми карими глазами и растрёпанными тёмными волосами. Его единственный дорогой и близкий друг.
– Алма…
Имя слетело с губ Канды почти не слышно, голос был слишком сиплым и почти не слушался. Казалось, он молчал так давно, что попросту разучился говорить. Но и этого тихого звука оказалось достаточно для того, чтобы расколоть стоявшую тишину. Темнота содрогнулась, задрожала, зажужжала потревоженным ульем, задышала опасностью. Юу позволил себе опустить голову и посмотреть вниз, под ноги, туда, куда так хотел упасть ещё несколько минут назад. Темнота больше не казалась приветливой и ласковой – снизу шевелилась тёмная масса безликих человекоподобных силуэтов. Словно внушающий отвращение клубок копошащихся змей или жуков, они бездумно толкались, стараясь подняться, залезть повыше и тут же проваливаясь вниз, под десятки и сотни таких же извивающихся тел, ползали друг по другу, ища способ оттолкнуться от подвернувшейся спины и освободиться. Они задирали вверх отростки, напоминающие слишком вытянутые головы, и хотя у них не было ртов, Юу был уверен, что слышал непрекращающийся вой множества глоток, всеобщий стон обречённости и ненависти, горечи и зависти, желания и безумного стремления только к одному: схватить, поймать, утащить к себе и сделать таким же, заставить так же страдать, так же ненавидеть и вечно сожалеть, желать невозможного и нести такую же судьбу остальным, пока всё живое не постигнет подобная участь… Канда содрогнулся от отвращения, инстинктивно поджимая под себя ноги, стараясь отдалиться от этих созданий как можно сильнее. Все его внутренности скрутило в сильнейшем приступе тошноты – не от боли или страха, а от того, насколько противно ему было видеть это противоестественное, ненормальное зрелище. Сама мысль о том, что он мог стать его частью, повергала не просто в ужас, а в какое-то непонятное состояние отторжения происходящего, граничащее с помешательством. Хотелось содрать с себя кожу, потому что Юу чувствовал себя неимоверно грязным и был уверен, что это ощущение останется с ним на всю жизнь, как бы часто и с какой яростью он ни тёр свое тело мочалкой. Хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы только избежать всего этого, лишь бы очиститься. Эта грязь, нечистота проникала сквозь кожу, просачивалась в мышцы, в кости, в самую глубину его тела. Было страшно. Было так страшно, как никогда до этого, и ничто не могло сравниться с этим чувством безраздельного ужаса и беспомощности, когда понимаешь, что что бы ты ни сделал – это бесполезно. Юу не знал, что предпринять дальше, он больше не хотел здесь находиться и хотел вернуться к ставшей уже привычной жизни. Пусть далеко не такой хорошей, какой она могла быть, но всё-таки жизни. Он вдруг вспомнил, что в ней было много вещей, ради которых стоило ждать новый день. Например, рассветы и закаты, как бы сопливо-поэтично это ни звучало. Например, неудобная и не очень тёплая, но всё-таки постель, а не холодный асфальт улиц. Не очень вкусная и не особенно сытная еда, но зато каждый день: утром, днём и вечером. И главное, ещё был Алма – человек, заставляющий его ненавидеть свою жизнь чуть меньше, заставляющий его почти улыбаться и о-очень редко, но смеяться. Кто-то, кто ждал, когда Юу проснётся, когда обратит на него своё внимание, радующийся, когда можно было просто побыть рядом. Сердце Канды забилось, словно сумасшедшее, и грудь сдавило обручем незнакомое до этого момента чувство. Было больно и тяжело, дыхание, и так давно сбившееся, теперь вырывалось из горла сдавленными короткими хрипами. Теперь, когда возможность всё потерять была предоставлена, он вдруг перестал понимать, почему так стремился к этому. Почему хотел уйти, когда вокруг было столько всего, ради чего стоило остаться.
Сожаление.
То, что он чувствовал помимо страха и отвращения, было сильнейшим сожалением об упущенных и отвергнутых им же самим возможностях и времени. Стон, доносящийся снизу всё это время, усилился, послышалось рычание и повизгивание, будто голодной своре диких собак показали кусок свежего мяса, до которого нельзя было дотянуться. Что-то защекотало кожу рук, и Канда замер, широко распахнув глаза. Чувство не проходило, и он знал, что ему было просто необходимо увидеть руки, убедиться, что с ними всё в порядке, но в то же время он предчувствовал, он знал, что его глазам предстанет что-то ужасающее. Его тело сотрясала сильная дрожь, и, собравшись с силами, мальчик всё же решился, подняв руки перед собой, потому что альтернативный вариант казался ещё хуже. Сердце, стучавшее до этого так быстро, что от этого боль растекалась не только по грудной клетке, но и плавно начинала переходить на левое плечо, остановилось. На несколько секунд Канда перестал дышать. Ужас, животный ужас и паника, слепая и всепоглощающая, обрушились на него, сминая последние барьеры рассудка, стирая все границы реальности, захватывая и проглатывая, растворяя в себе и безумии. Какое-то время он бездумно пялился на медленно темнеющую кожу, на то, как что-то копошилось под ней, словно множество маленьких змей или насекомых, порождая своими движениями это назойливое ощущение неприятного зуда и щекотки. Канда всхлипнул. Никогда до этого он не плакал, предпочитая контролировать эмоции, зная, что раз показав слабость, только усугубит своё положение, буквально нарисовав на своей спине прицел для тех, кто считал себя сильнее. Но здесь… здесь и сейчас он не знал ничего, кроме беспредельного ужаса. Если до этого момента он был уверен, что достиг самого пика страха, который только мог быть достигнут человеком, то он определённо был дураком. Потому что в тот момент перед Кандой открылась простая истина: страх (ужас и паника) беспределен. Пальцы правой руки сами собой вцепились в кожу левой, короткие обломанные ногти вонзились с достаточной силой, чтобы пошла кровь. Он собирался собственноручно содрать с себя кожу, если потребуется, только бы избавится от того, что гнездилось под ней.
Юу всхлипнул ещё раз, и этот тихий звук громовым эхом раскатился в темноте, оглушая и заставляя потерять ориентацию в пространстве. По щекам ручьём потекли горячие слёзы, на которые мальчик не обратил никакого внимания, занятый лишь одной целью: содрать-содрать-содрать и стряхнуть это с себя, чем бы оно ни было. Его тело вдруг потянуло вниз, и свободное парение сменилось стремительным падением прямиком в распростёртые объятия ждущих мучений, туда, где его хотели, где его жаждали. Он даже не сразу понял, что что-то в его ситуации изменилось, не заметил свиста в ушах и взметнувшихся волос, судорожно расцарапывая собственную плоть в кровавое месиво, а когда понял, было уже поздно.
«Нет!» – было единственным словом, которое сумело пробиться сквозь туман паники в голове, но его сознание уцепилось за него, как за соломинку.
Нет-нет-нет, он не хотел падать, не хотел туда!
Пожалуйста, только не туда!
Канда поднял голову и увидел над собой удаляющийся силуэт, который так и не смог отчётливо рассмотреть до этого. Но сейчас, когда быстро гаснущий поток света оказался гораздо выше, вычерчивая больше деталей незнакомого образа, мальчику показалось, что он увидел распростёртые в воздухе крылья.
Птица?
Ангел?
Он не хотел падать, не хотел становиться ещё одним из этих существ, отторгал саму мысль, как тело отторгает яд. Юу моргнул и протянул разодранную руку вверх то ли в молчаливой мольбе, то ли в обречённом прощании – он не знал и сам.
– Юу, – снова раздался неживой голос в его голове, перекрыв торжествующий победу рёв, поднимающийся снизу, – ты хочешь жить?
Теперь этот вопрос казался глупым, и каким-то образом Канда умудрился выдавить ухмылку. Хотел ли он жить? Хотел ли?!
– Да!
Крылья вдруг оказались прямо перед ним, перья коснулись лица, а кончиков пальцев вытянутой руки – что-то холодное и металлическое. Голоса под ним задохнулись в крике отчаяния, и падение остановилось. В голове гудело, в горле пересохло, под кожей больше ничего не ползало, и страх медленно уступал место спокойной уверенности и холодной решимости сражаться до последнего.
– Я буду твоей Чистой Силой, – сказал голос, и ничего не понявший из этого Канда, по-прежнему невидящий ничего, кроме перьев, молча кивнул, крепче сжимая металлический предмет у себя в руке. – Проснись, Юу.
Всё вокруг потонуло в ослепляющей вспышке света, и Канда открыл глаза.

Первым, что он увидел перед собой, был старый, посеревший от времени потолок. Некогда побелка, возможно, и была белой, но теперь, кто знает сколько лет спустя со времени последнего ремонта, от её чистого цвета ничего не осталось. Однако трещины, ветвящиеся во все стороны, словно корни растений, были видны отчётливо. Кое-где штукатурка и вовсе отваливалась кусочками. В ближнем правом углу висел шмат давно заброшенной своим обитальцем запылённой паутины, похожей на паклю. В комнате было душно – судя по горячему спёртому воздуху, окно давно не открывали. Сначала Канде показалось, что вокруг стоит тишина, но очень скоро, как только сознание прояснилось чуть больше, ему удалось различить настойчивое жужжание и периодическое тихое постукивание. Мальчик повернул голову на звук и смог различить не то пчелу, не то осу, упорно бьющуюся о стекло. Он смотрел на этот процесс ещё какое-то время: насекомое то садилось на гладкую поверхность, то опускалось на заляпанный подоконник, чтобы недолго отдохнуть, и снова поднималось в воздух, стараясь пробиться сквозь невидимую преграду. Юу вдруг решил, что они были чем-то похожи. Быть может, все это время он так же стучался лбом в стекло, будучи уверенным, что движется вперёд и ему ничего не мешает?
Канда сморщил нос и сел. Босые ноги коснулись тёплого дерева пола, и он несколько раз поджал пальцы, чувствуя, как разгоняется кровь по телу – видимо, он провалялся здесь значительное время. Мыслей в голове не было, он просто двигался согласно коротким и довольно примитивным логическим цепочкам, словно животное – ему не нравилось лежать, поэтому он собирался встать. Быть может, он должен был задать себе массу вопросов и поразмыслить над ответами, чтобы приготовиться к происходящему вокруг: «Где все? Почему он ещё жив? Где Алма? Почему так тихо?» – но казалось, что его сознание ещё не полностью вернулось, пребывая на месте лишь частично, давая ему возможность делать небольшие, но уверенные и последовательные шаги. Не было ни тревоги, ни страха, и большей частью Канда чувствовал себя так, словно все его чувства и эмоции онемели, притупились. Он провёл руками по смятым простыням, упираясь в сбившийся матрац, слегка оттолкнулся и поднялся с постели. Колени, отвыкшие от движения за время его сна, дрогнули, но он устоял. По крайней мере, его не качало из стороны в сторону, и голова не кружилась. Юу постоял ещё немного, выжидая, когда что-то с грохотом упало на пол, разрушив установившуюся относительную тишину. Мальчик перевёл взгляд себе под ноги и обнаружил там начищенное до серебристого блеска длинное, слегка изогнутое дугой лезвие. Оно было похоже на средней длины странный меч без гарды и рукояти – просто выкованный чьей-то рукой и заточенный кусок металла, незавершённое произведение искусства. Канда присел на корточки и взял лезвие в руки. Место, предназначенное для того, чтобы войти в рукоять, не было острым. Металл приятной прохладной тяжестью лег в руку, и длина оказалась мальчику как раз впору. «Я буду твоей Чистой Силой…» – отозвалась память Юу неживым голосом, и детские пальцы крепче сжали оружие. Оно показалось родным и давно знакомым, словно всегда лежало в тёплой ладони продолжением руки. Откуда оно взялось? Кто его принёс? Зачем? Почему положил на постель? Когда? Столько вопросов, и ни одного ответа – да это и не казалось важным в ту минуту. Чем тратить время на пустые размышления, японец шагнул вперёд, к двери, и, потянув старую ручку вниз, вышел из комнаты в узкий и тёмный коридор.
Запах. Не очень сильный, неприятный, но и не резко отталкивающий, странноватый, но очень знакомый – он мгновенно привлёк к себе внимание Канды. Он сделал глубокий вдох, пытаясь понять, что могло быть источником, но, хотя сознание подсказывало, что запах был совершенно точно знаком, никакой иной информации оно не предоставило. Следующим, что заметил Юу, была абсолютная, мёртвая тишина. На ферме никогда не было так тихо. Даже если дом был пуст, даже если никого из людей не было поблизости, шум всегда, всегда присутствовал. Это могло быть что угодно: ветер в поле или сквозняк, стрёкот сверчка, голос скота, просто поскрипывание самого здания от времени, но что-то всегда было, а сейчас… Ничего.
Хоть сознание и вернулось практически полностью, оно предпочло остаться скорее сторонним наблюдателем, чем действительным участником событий, предоставив телу полную свободу действий, и то быстро соскользнуло на более примитивный, ближе к животному, уровень существования. Физические чувства обострились, мышцы находились в постоянной готовности к мгновенному движению. Инстинкты взяли верх над человеческим сознательным «Я», и это казалось не только нормальным, но и уместным. Всё вокруг взывало к этому и кричало об опасности. Канда подошёл к лестнице, ведущей на первый этаж, и замер. Здесь, у скрипучих и стёртых от постоянного использования ступеней, запах, преследовавший его всё это время, многократно усилился. Юу сморщил нос, чувствуя подкатившую к горлу тошноту, и сделал несколько коротких маленьких вдохов, нюхая воздух. Совершенно определённо пахло… знакомо.
Чем-то тёплым и мокрым.
Немного будто бы ржавчиной.
И слегка-слегка отдавало приторно-гнилостной сладостью.
Холодная дрожь прокатилась по позвоночнику, заставляя все его нервы буквально дрожать от повышенной настороженности, и, хотя Канда не смог идентифицировать запах и его источник, что-то внутри него кричало об опасности, заставляя всё его тело прийти в состояние полной готовности к любому развитию событий. Мощный выброс адреналина подтолкнул его сердце забиться быстрее, разгоняя горячую кровь по венам, и каждая часть тела стала ощущаться с неожиданной отчётливостью. Напряжённости не было, скорее наоборот, мышцы ног приятно пружинили, в расслабленных руках чувствовалась обманчивая лёгкость. Хотелось двигаться, причём быстро. Это было странно – находиться в каком-то выжидательном состоянии, одновременно быть готовым сорваться с места, подобно спусковому механизму, и в то же время сохранять спокойную уверенность в себе. Больше всего это напоминало полную готовность к последнему прыжку вперёд, к финальному сражению. Казалось, само время вокруг замедлялось, и пылинки в воздухе замирали на долгие минуты, если сфокусировать на них зрение, пространство ощущалось совершенно иначе, чем обычно. Все предметы вокруг, даже те, которых Канда на самом деле не видел, стоящие по бокам или за спиной, замечались, откладывая отпечаток в восприятии. Будто каким-то шестым чувством он знал, где что находится, как далеко от него, и подсознание рисовало план всего помещения, как если бы смотреть на него сверху. Абсолютная готовность отстаивать свою жизнь – это странное состояние.
Но зрение… Или скорее окружающая действительность изменилась больше всего. Словно всё это время Канда ходил в очках с запылёнными мутными стёклами и был уверен, что так и надо. Но теперь, когда их не стало, когда они были сорваны с его лица и разбиты на мелкие осколки, ему удалось разглядеть истину. Когда все границы стёрлись, реальность предстала перед ним во всей своей отвратительной красоте. Дом и мебель – всё вокруг казалось скорее серым с почти незаметным присутствием каких-то тусклых оттенков самых основных цветов. Будто выцветшая фотография или выжженная беспощадным солнцем картина. Очертания предметов выглядели размытыми, словно неаккуратный художник капнул водой на рисунок акварелью, но в этом чудилась необъяснимая правильность. Всё, что не было важным для взгляда именно сейчас, отошло на второй план, явив, наконец, самое главное – изнанку. Медленно, но неотвратимо с первого этажа вверх по ступеням полз багровый туман. Его клубы поднимались в воздух, пробираясь по стенам к потолку, заполоняя собой всё окружающее пространство. Он мягко обволакивал собой мебель, и постепенно полностью скрывал её под собой, словно гигантское живое существо, расползающееся во все стороны. Весь первый этаж, насколько его было видно отсюда, уже потонул в дыме. Даже потолок полностью скрылся в нём, и странно, но туман каплями и тонкими струйками снова стекал оттуда вниз. Сюрреалистичная картина то ли безумца, то ли гения.
Когда расстояние между ними сократилось до нескольких ступеней, ощущение приближающейся угрозы заставило короткие волоски на шее японца встать дыбом. Как дикий зверь чувствует опасность, исходящую от ядовитой змеи, так и инстинкты Юу нашёптывали ему держаться от тумана подальше, всеми силами избегать контакта с ним. Но Канда не мог отступить назад, потому что цель, к которой он шёл, находилась как раз там, впереди, скрытая под багровыми клубами. Больше всего на свете ему сейчас не хотелось ощущать на себе касание странной субстанции, чувство омерзения и полнейшего отторжения подобной возможности охватило его тело крупной дрожью. Забытое лезвие меча в руке, словно отзываясь на волю своего хозяина, сверкнуло синим отблеском, и это было чертовски странно, потому что в тот момент оно не могло отразить свет за неимением такового. В коридоре стоял полумрак. Туман поднялся выше, на секунду замер у самого края последней ступеньки, будто бы собираясь с силами, и одним рывком перевалил на второй этаж. Тонкие струйки-щупальца торопливо поползли вперёд, разнюхивая, прощупывая, ища-ища-ища, словно обладающие собственным разумом, потянулись к босым ногам, жадные и алчные, готовые приласкать, обнять и, лелея, поглотить, но сантиметрах в десяти, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановились. Туман поднялся в воздух, окружая, затекая за спину и подбираясь с той стороны, чтобы обхитрить, коснуться хотя бы раз, легко, невесомо, он бы ничего и не почувствовал, когда стало бы уже поздно…
Он не мог коснуться Канды. Не мог пройти сквозь невидимую преграду, не был в состоянии пересечь возведённую черту, и Юу, больше не мешкая, шагнул вниз. Теперь, когда угроза опасности отступила (хоть мальчик и не знал, почему, но времени выяснять у него всё равно не было), стоять на месте и ждать непонятно чего больше не имело смысла. Этот этап битвы был полностью потерян для противника Канды, чем бы (или кем бы) он ни являлся. Туман податливо и поспешно разошёлся в стороны, обнажая потёртое дерево скрипучих досок, только чтобы, попробовав наброситься на мальчика, снова отступить ни с чем. Юу снова успокоился. Не обращая внимания на всё так же поблёскивающее лезвие, которое он нёс, слегка выставив перед собой, направляя острый конец вперёд и вниз, он положил руку на стёртую шершавую поверхность перил, покрытую слоем липнущей к коже пыли. Впереди, там, где был небольшой лестничный пролёт, в стене мутным пятном светлело небольшое окно. Когда-то на его подоконнике красовался цветок с длинными узкими листьями, свисающими вниз, название которого Канда никогда не знал. Но теперь от растения практически ничего не осталось, лишь несколько совершенно сухих на вид побегов ржаво-коричневого цвета. Горшок потемнел, будто от времени, по глиняному боку змеилась тонкая, но отчётливо видимая трещина, похожая на ветвистую молнию. Полупрозрачная занавеска, призванная рассеивать яркий солнечный свет в особенно погожие и жаркие дни, казалась серым куском старой марли. Впрочем, такой занавеска была всегда – семья Берт больше волновалась о своей ферме, чем о собственном доме. Канда подошёл к окну и остановился. Чуть прищурившись, он пытался лучше рассмотреть происходящее снаружи дома, что удавалось с трудом, учитывая муть давно немытого стекла. Отсюда, метрах в трёхстах, виднелись хлев и угол амбара, а за ними колосилось засеянное пшеницей поле, через которое Алма пытался вынести его некоторое (а сколько именно?) время назад. Колосилось.[i] Именно так, в прошедшем времени. Теперь же не было и намёка на живое «золото», переливающееся под солнцем. Поля больше не было – все побеги полегли на землю, превратившись в не что иное, как в высохшую, почерневшую, совершенно бесполезную теперь траву. Мусор, на который было потрачено неимоверное количество сил, средств и времени. Ряд кажущихся небольшими с такого расстояния холмиков тянулся от амбара, где их было не так уж и много, к полю, где их количество многократно возрастало, и терялся среди мёртвых зарослей. Сначала Канда не понял, что это, раньше ничего подобного на ферме не было, но, приглядевшись лучше, он догадался. Скот.
[i]Весь скот на ферме пал.
Нет, не совсем так. Не просто пал, свалившись там, где стоял, потому что в этом случае мёртвые туши так и лежали бы в своих стойлах и у кормушек. Нет. Сначала животные бежали, в панике вырываясь наружу, своим напором снося с петель крепкие двери с мощными засовами, пытаясь спастись, прочь, прочь отсюда, подальше от этого проклятого места, бежали, но… Безликие посланцы Преисподней, судя по всему, оказались быстрее. По всей ферме сновали тёмные человекоподобные силуэты. Они приходили со всех сторон, появляясь из ниоткуда, словно просачиваясь сквозь тонкую ткань реальности, постепенно собираясь широким кольцом вокруг дома – толпа, ожидающая какого-то знака. Их было не меньше сотни, и все они следовали одному и тому же порядку – подходили ближе и замирали ужасающими статуями в нескольких шагах от стен. И хотя яркое солнце обдавало их своим светом, они оставались всё такими же пустыми, карикатурно гротескными, лишёнными черт, будто сошедшие со страниц детских рисунков, детских кошмаров– гуманоидные проёмы в пустоту, в бездну, в никуда. На их головах отсутствовали какие-либо черты лиц, и даже намёка не было на глаза, но казалось, что все они, как один, пристально вглядывались в стены дома, проникая взором сквозь твёрдую поверхность, внимательно наблюдая за происходящим. Безмолвные зрители разыгрываемой на сцене драмы. Их взгляды буквально липли к коже, оседая на плечах непереносимой тяжестью, сгибающей спину.
(Поклонись, поклонись же тьме, сломайся, сдайся, опусти руки и отступи…)
Канда презрительно сморщил нос, чувствуя, как накатила мощная волна отвращения к этим существам. Подумать только, ещё час назад или около того он всерьёз собирался расстаться с жизнью, поддавшись на лживый шёпот этих созданий. Сейчас эта мысль не вызывала в нём ничего, кроме острого отторжения и глухой злобы на себя и всё вокруг. Мальчик отвернулся от окна, чтобы продолжить свой путь по ступеням на первый этаж. Он не знал, чего ожидать там, внизу, и потому даже не старался гадать или планировать свой следующий шаг. Зачем? Он никогда не был силён в стратегии. Вместо этого Канда полностью сконцентрировался на происходящем вокруг в данный момент, его обострившиеся слух и обоняние играли на руку. Словно зверь, вырвавшийся из долгого заточения и теперь прокладывающий себе путь к свободе, он действовал последовательно, шаг за шагом, достигая простых целей и двигаясь к следующим. Спуститься по лестнице, оценить обстановку на первом этаже, найти Алму, по возможности избежать встречи с любым членом семьи Берт. Всё остальное сложится само, Юу был готов реагировать на любое развитие событий. О том, как они пройдут сквозь плотное кольцо голодных чудовищ, которых никто, кроме Канды, не мог видеть или физически ощущать, он подумает потом. Куда они пойдут и как? Всё это потом-потом, не сейчас, когда под ногами подгнившее за годы дерево ступеней и живой туман. Единственное, в чём Юу был уверен, – это место должно быть уничтожено. Он не испытывал никаких сожалений и не имел ностальгических воспоминаний о своей жизни здесь. Если честно, он бы с радостью ещё и сплясал на дымящемся пепелище, появись у него такая возможность. После всего того, что здесь происходило в течение столь долгого времени, после того, как эта ферма стала ловушкой для потерянных детских душ и пристанищем вечно алкающих их посланников глубин Ада, всё здесь должно было исчезнуть с лица земли, погрязнув в собственной незримой нечистоте. И так и будет, у Канды не было и тени сомнений на этот счёт.
Всё исчезнет.
Но сначала он найдёт Алму.

Канда презрительно сморщил нос, чувствуя, как накатила мощная волна отвращения к этим существам. Подумать только, ещё час назад или около того он всерьёз собирался расстаться с жизнью, поддавшись на лживый шёпот этих созданий. Сейчас эта мысль не вызывала в нём ничего, кроме острого отторжения и глухой злобы на себя и всё вокруг. Мальчик отвернулся от окна, чтобы продолжить свой путь по ступеням на первый этаж. Он не знал, чего ожидать там, внизу, и потому даже не старался гадать или планировать свой следующий шаг. Зачем? Он никогда не был силён в стратегии. Вместо этого Канда полностью сконцентрировался на происходящем вокруг в данный момент, его обострившиеся слух и обоняние играли на руку. Словно зверь, вырвавшийся из долгого заточения и теперь прокладывающий себе путь к свободе, он действовал последовательно, шаг за шагом, достигая простых целей и двигаясь к следующим. Спуститься по лестнице, оценить обстановку на первом этаже, найти Алму, по возможности избежать встречи с любым членом семьи Берт. Всё остальное сложится само, Юу был готов реагировать на любое развитие событий. О том, как они пройдут сквозь плотное кольцо голодных чудовищ, которых никто, кроме Канды, не мог видеть или физически ощущать, он подумает потом. Куда они пойдут и как? Всё это потом-потом, не сейчас, когда под ногами подгнившее за годы дерево ступеней и живой туман. Единственное, в чём Юу был уверен, – это место должно быть уничтожено. Он не испытывал никаких сожалений и не имел ностальгических воспоминаний о своей жизни здесь. Если честно, он бы с радостью ещё и сплясал на дымящемся пепелище, появись у него такая возможность. После всего того, что здесь происходило в течение столь долгого времени, после того, как эта ферма стала ловушкой для потерянных детских душ и пристанищем вечно алкающих их посланников глубин Ада, всё здесь должно было исчезнуть с лица земли, погрязнув в собственной незримой нечистоте. И так и будет, у Канды не было и тени сомнений на этот счёт.
Всё исчезнет.
Но сначала он найдёт Алму.
Весь первый этаж дома оказался погребён под слоями тумана. Он клубился в воздухе, поднимаясь к потолку и струясь вниз, подобно воде по стенам, и Канде чудилось, что там, прячась за кроваво-чёрной пеленой, скрывалось что-то, пристально наблюдающее за ним, ждущее первой же подвернувшейся возможности, чтобы броситься вперёд и разорвать, и проглотить. Мальчик сошёл с лестницы, и пол под его ногами отозвался оглушительным стоном. Туман на мгновение замер, будто бы давая понять, что его присутствие было замечено и принято к сведению, а затем снова пришёл в движение – такое же лениво-неторопливое, обманчиво сонное и хищно-голодное.
– Юу? – вдруг прозвучало из соседней комнаты, и Канда почувствовал, как его сердце ухнуло куда-то вниз. – Юу, это ты?
Японец неуверенно шагнул вперёд и, сорвавшись с места, практически побежал на голос Кармы, забыв про всё на свете: про тишину, про всё усиливающийся неприятный запах, про кричавшее об опасности подсознание, про все крутившиеся до этого в голове вопросы без ответов, отложенные на потом, и даже про расступающийся перед ним туман. Ничто не имело значения для него в тот момент, потому что там, за поворотом, ведущим в гостиную, был его лучший друг, пытавшийся его спасти и всегда улыбающийся, как последний идиот. Дверь была приоткрыта, и Канда, недолго думая, распахнул её, врываясь внутрь, чувствуя, как уголки губ приподнимаются в редкой и непривычной улыбке. Алма действительно стоял там, в центре гостиной спиной ко входу, но услышав, как кто-то вошёл, он сначала склонил голову к правому плечу, будто убеждаясь в том, что слух не подвёл его, и только после обернулся. Это было так странно – видеть на его лице одновременно и широкую улыбку, и текущие по щекам слёзы, словно верхняя половина его лица существовала отдельно от нижней. Не только странно, но и как-то противоестественно. Неприятно. И Канда в нерешительности замер на месте, будучи неуверенным, что делать дальше.
– Юу, ты в порядке, – тем временем выдохнул Карма и громко шмыгнул носом. Он, пошатываясь, сделал шаг вперёд, и Канда ощутил, как мощная волна дрожи прокатилась по его телу, словно сильный электрический импульс. Всё его тело покрылось мурашками, и волосы встали дыбом, радость и облегчение, захватившие его в тот момент, когда он услышал голос Алмы там, у лестницы, спали подобно вуали. Колени сами собой подогнулись, а дыхание участилось – тело Юу было готово принимать поспешные инстинктивные решения, было готово не просто реагировать и действовать, а защищать себя или бежать прочь, даже если его сознание – нет. И в тот момент его более сознательная часть словно решила снова вернуться к действию, беря правление в свои руки, напоминая забывчивому разуму об отброшенных в сторону сомнениях и непониманиях, остающихся без ответов. И Канда вдруг снова заметил пресловутый туман, заметил, что им была заполнена вся гостиная и что он воронкой медленно кружился вокруг Кармы, бережно касаясь его рук, его ног, полностью скрывая нижнюю часть тела мальчика от постороннего взгляда.
– Алма, – голос Юу был хриплым и грубым – в горле пересохло, но он, пересилив себя, всё же продолжил, – где все? Что происходит?
Алма молчал ещё несколько нестерпимо долгих секунд, после чего, слегка склонив голову набок, ответил:
– Я пытался спасти нас, Юу, – он всхлипнул, и Канда видел, как слёзы скатились по подбородку и шее куда-то за шиворот. – Я не мог позволить им забрать тебя у меня, позволить им убить тебя. Я так хотел спасти нас!
Канда почувствовал комок, ставший в горле, и ему пришлось тяжело сглотнуть, чтобы избавиться от него, но чувство не прошло. Всё внутри похолодело от одной ужасающей мысли: он знал. Как-то, каким-то непостижимым образом, но…
Алма знал!
Как?!
Как долго?!
– Но у меня ничего не вышло, – тем временем продолжал Алма, делая ещё шаг вперед. Воронка, образованная туманом, сдвинулась вместе с ним, а Канда инстинктивно отступил назад. – Они забрали тебя. Они уже были готовы избавиться от тебя. Но потом… потом Они пришли. Они объяснили мне, подсказали, что делать, как спасти тебя. Нас.
– О... о чём ты говоришь? – руки Канды задрожали, паника пробиралась в его сердце, сдавливая грудь в ледяных объятиях. Он боялся, страшился узнать ответ на свой вопрос, услышать подтверждение ужасающей догадке, закравшейся в его мысли, – Кто «Они», Алма?
– Я так хотел сбежать, Юу, так хотел! – продолжил мальчик, словно вовсе и не слыша заданного ему вопроса. – Но потом, когда Они пришли и объяснили мне, я всё понял. Они правы, Юу, понимаешь? Они правы – мы никогда не сбежим! Как бы далеко мы ни уехали, как бы долго ни бежали, ни прятались, оно, это место, всегда будет с нами! Прямо…
(Алма поднял левую руку и указательным пальцем коснулся своего виска)
…здесь. Понимаешь, Юу? Оно всегда будет здесь.
У Канды не было сил вымолвить ни слова. Его трясло, и он с такой силой сжал челюсти, что зубы начали издавать тихий скрежещущий звук. Ему было страшно, чертовски страшно, но не так, как до этого, во время его бессознательной борьбы. В тот раз он знал, что его ждало что-то непередаваемо ужасное, но что именно – ему известно не было. Сейчас же всё было наоборот. Страх сжимал его сердце именно потому, что он уже знал, чем всё это должно закончиться, хоть его сознание и упорно отказывалось понимать происходящее. Откровенно говоря, в глубине души он понял всё ещё тогда, когда остановился у окна, чтобы увидеть мёртвый скот на земле и сотню безликих силуэтов. Ещё тогда, когда вошёл в гостиную и увидел Алму в тумане. Ещё тогда, когда только-только почувствовал запах. И, словно подтверждая его мысли, дым вокруг вдруг задрожал и зашевелился, медленно расползаясь в стороны, обнажая сначала мебель, потом постепенно пол…
– Они сказали мне избавиться от всех этих… Берт, – продолжил Алма, ритмично постукивая указательным пальцем по своему виску, словно безумец, и от его неровно обгрызанного ногтя на коже уже появилась ссадина. Он всё так же плакал и всё так же улыбался, и голос его звучал по-детски жалобно, но это лишь ещё больше ужасало Канду. – Я хотел спасти нас, но после того, как я сделал всё, что было нужно, я понял…
(Алма вдруг, словно очнувшись, опустил руку, поднял голову и посмотрел Юу прямо в глаза, твёрдо и уверенно)
… конечно, Они мне подсказали, но я и сам уже знал…
(В том взгляде тёмных, всегда полных радости глаз, смотрящих на мир через призму детской наивности, которую Канда так презирал всё это время, он увидел только боль, сожаление и осколки того, что осталось от его друга)
… что, даже несмотря на то, что я обо всём позаботился…
(Чего Канда не смог увидеть в этих глазах, так это присутствия там Алмы. Словно его больше не было. Зато безумия, горького и душащего, яркого и обжигающего, там было столько, что оно переливалось через край)
… из-за того, что это место никогда не оставит нас…
(Туман практически полностью растворился, обнажил пол, и взгляду Канды, наконец, предстала вся гостиная. Красная-красная, в алых брызгах и багровых росчерках, словно картина сумасшедшего, но Канда уже догадался, конечно же он догадался с самого начала, как только открыл глаза, как только вышел в коридор – как он мог не узнать запах тёплой крови?!)
… и эти Берт, они тоже всегда будут преследовать нас, Юу, понимаешь? Они будут жить среди нас, в нашей памяти, в нас самих, и нам не сбежать. Нам никогда не сбежать, но…
(Все Берт, точнее то, что от них осталось, лежали тут же, вокруг Алмы, отвратительным хаотичным узором – руки, ноги, пальцы и головы – всё отдельно друг от друга, беспорядочно, несистематично, словно тела попали под гигантский пропеллер, и кровь, кровь, кровь была повсюду: капала с потолка, стекала по стенам и собиралась на полу, и, чёрт возьми, Канда босыми ногами стоял прямо в кровавой луже, и как он не почувствовал этого раньше?!)
… я всё ещё могу спасти нас!
Юу хотел закрыть глаза, зажать уши руками и, свернувшись в клубок, просто громко и не останавливаясь кричать-кричать-кричать, потому что он не мог, просто не мог поверить в происходящее, потому что так не должно было быть. Казалось, будто Ад разверзся на земле, словно какой-то ужасающий кошмар, который всё никак не прекращался, и всё, чего хотел мальчик, – это чтобы всё закончилось, прекратилось, чтобы ничего этого не было.
Не было.
Не было!
Алма шагнул вперёд, и тишину разорвало сразу несколько странных звуков – скрежетание по полу и странное цоканье, и только сейчас Канда понял, что туман больше не мешал ему видеть Алму полностью. В правой руке, крепко сжимая испачканными в крови пальцами, его друг держал косу. Ту самую, которой мистер Берт заставлял их косить сено для скота, правда, с обломанным теперь древком. Лезвие, которое Алма тащил по полу, оставляло за собой багровый след. И сам Карма, словно в подтверждение своего деяния, навсегда клеймённый совершённым поступком, был покрыт багровым – испачкан кровью с ног до головы, и даже на щеках у него были капли крови, которых Канда почему-то не замечал до этого. Словно спала с глаз пелена слепоты.
Так кто же из них двоих был на самом деле слеп всё это время?!
– Юу, – Алма остановился в нескольких шагах от Канды, переминаясь с ноги на ногу, и …
(Господи, что случилось с его ногами?! Всё, что было ниже колен, было не просто покрыто чужой остывающей кровью – кожа потемнела, став почти чёрной, ступни удлинились и уподобились животным – Алма стоял на носочках, а пятки его поднимались высоко над полом. И когти, тёмные, острые, здоровые когти, царапающие пол… Во что, во ЧТО он превращался?!)
… Алма перестал плакать. Он утёр слёзы рукой, вместе с кровью размазав их по щекам, и теперь казалось, будто он надел подобие какой-то страшной маски, на несколько секунд его лицо приняло серьёзное, решительные выражение, и он продолжил, – чтобы спасти тебя, я должен убить тебя.
Потом Карма улыбнулся, ярко, широко, радостно, и протянул Канде раскрытой вверх кровавой ладонью свою левую руку, словно приглашая последовать за собой. Сердце японца пропустило удар и замерло, потому что в этот момент даже такой Алма вдруг словно стал самим собой, тем, кого Юу знал всё это время – мечтателем и романтиком, наивным идиотом, стремящимся открыть для себя мир и завести как можно больше друзей. Ведь он так боялся одиночества, преследовавшего его всю сознательную жизнь.
– Юу, давай умрём вместе.
Всё вокруг остановилось на одно долгое мгновение. Улыбающийся Алма с протянутой рукой как жестокое напоминание о прошлых счастливых относительно происходящего днях. Дыхание Канды сбилось, когда он ощутил на себе тяжесть его рушащейся реальности. Туман, собравшийся за его спиной в гигантский багрово-чёрный клубок, напоминал готового накрыть свою жертву хищника в последний момент перед броском.
Узел, сформировавшийся из всего происходящего, затянулся так туго, что уже не развязать. Само пространство вокруг задрожало натянутой струной.
Слева в дальнем углу щёлкнула секундная стрелка на старых напольных часах.
Сердце Канды, словно очнувшись от своего забытья, ударило раз, неуверенно, другой, третий, и, словно, наконец, полностью придя в себя, бешеным галопом застучало в клетку из рёбер.

– Прости, – к своему удивлению, японец обнаружил, что голос его прозвучал твёрдо и уверенно, без хрипоты, что присутствовала до этого. Трудно сказать, плакал ли он сам в тот момент, но горечь потери ощущал отчётливо. Тогда Юу вдруг кристально чётко понял, что Алмы больше не было – он потерял своего лучшего друга, пока был без сознания. Да нет, ещё задолго до этого, пока был слеп к его душевным метаниям, его неуверенности и сомнениям, а то, что стояло перед ним, было чем-то другим, чем-то чуждым этому миру, этой жизни, чем-то, что должно было быть уничтожено, изгнано прочь. В то мгновение, когда он окончательно прощался со своим лучшим другом, всё внутри него восставало против этого существа, натянувшего на себя облик Кармы и прикидывающегося им, отторгало его, как отвратительную мерзость, отказывалось принимать. Алма был мечтателем, он хотел простой, но счастливой жизни для них обоих и никогда не предложил бы Канде смерть. Из них двоих именно этот пацан был тем, кто собирался бороться до самого конца, отстаивать свои желания перед всеми, включая лучшего друга, и тащить его за собой навстречу чему-то стоящему и светлому. Может, просто навстречу будущему. И как бы Юу ни сопротивлялся, пусть и неосознанно, как бы ни смотрел на это с самой что ни на есть пессимистичной стороны, Алма был готов не замечать этого, прощать грубые слова раз за разом, закрывать глаза на несомненную глупость суждений друга и снова и снова собирать разбитые мечты из осколков, в нечто, хоть и хрупкое, но светочем сияющее в темноте. И теперь, теперь, когда для Кармы стало поздно, Юу понял, наконец, загорелся. Он сжал кулаки до побелевших костяшек и, упрямо нахмурившись, закончил, – Прости, Алма, но я хочу жить.
Натянутая до предела струна, не выдержав, лопнула.
Всё случилось так быстро, что лишь после того, как всё закончилось, Канда смог разложить события по полочкам своей памяти.
Лицо Алмы исказилось гримасой ненависти и ярости, и он с воплем: «Не предавай меня, Юу!» – мгновенно бросился вперёд, занеся косу над головой. Кровавый туман обрушился на Канду сверху и сзади, но остался лишь бессильно метаться в пространстве, не в силах переступить невидимую границу. В ушах стоял отвратительный, ужасающий, дикий, неестественный рык, который каким-то образом изрыгало горло Алмы, и Юу знал, что человеческое тело издавать подобные звуки было просто не способно. Он попятился назад, уклоняясь от удара, но существо перед ним оказалось быстрее – грязное лезвие оставило тонкую, но глубокую царапину на предплечье, потом на щеке, жгучим росчерком полоснуло бедро. Было больно и тяжело, но Канда упрямо отступал назад. Это не было бегством, он понимал, что живым из этого дома выйдет только он один или никто. Видеть лицо Алмы, искажённое ненавистью и яростью, слышать его голос, то похожий на звериный рык, изрыгающий проклятья и обвиняющий в предательстве, то вдруг становящийся прежним, просящим не бросать, не уходить, отправиться следом, – от этого злость Канды только увеличивалась, и желание покончить с существом становилось практически нестерпимым. Ему не были нужны такие воспоминания о лучшем друге. Он не хотел, чтобы вся суть Алмы оскорблялась вот так, чтобы свет, который он нёс этому миру, заливали темнотой и злобой. Это было неправильно, и этому следовало положить конец как можно скорее.
Лезвие, что он сжимал в руке, дрожало, словно живое, будто предвкушая грядущий момент. Наконец, изловчившись, Юу вскинул руку, сталь свистнула, вспарывая воздух, и тут же пронзительно запела, столкнувшись с косой. Алму, не ожидавшего парирования, отбросило на несколько шагов назад. Неловко споткнувшись, он становился, вцепившись свободной рукой в волосы и растерянно тряся головой, словно звук оглушил и дезориентировал его. Небольшая заминка дала Юу достаточно времени, чтобы передохнуть от яростного натиска, которым существо в облике лучшего друга оттеснило его назад. Но теперь всё изменилось. Пальцы крепче сжали металл, не обращая внимания на то, как легко тот ранил детскую кожу, если хватка становилась слишком крепкой. Горячая кровь заструилась по плавным изгибам оружия, и то, словно отвечая на такую своеобразную жертву, слегка засветилось. Хотя Канда не был уверен точно, может, это свечение являлось не более чем игрой его уставшего разума, но времени проверять не было, и до тех пор, пока никакого вреда это не приносило, он не собирался жаловаться. Вместо этого мальчик переступил с ноги на ногу, примеряясь, с какой будет удобнее делать шаг, и двинулся вперёд. На этот раз была его очередь атаковать. Юу не умел драться (пара-тройка коротких потасовок, всегда заканчивающихся подвалом, трудно было брать в расчёт) и уж тем более не умел сражаться на мечах, но когда от исхода боя зависит собственная жизнь, об этом не задумываешься. Канда двигался быстро, делая упор на скорость движений и напор. Лезвие в его руке свистело, широкими дугами рассекая воздух, и пело, сталкиваясь с оппонентом в лице обычной фермерской косы. С него то и дело россыпью слетали мелкие капельки рубиновой крови, узорным веером ложась на стены, пол и мебель, заставляя туман на время отступать назад, будто бы он не мог коснуться её. Будто бы боялся. Словно кровь Канды причиняла ему физическую боль.
Один широкий шаг вперёд сопровождался одним маленьким шагом, скорее призванным сохранить баланс, чем имеющим какую-то значимость для последующего взмаха под не самым удобным углом. Алма оскалился, отшатнулся, и попытка обернулась промахом, вынуждая Канду отпрыгнуть назад, неудобно изгибаясь в пояснице, чтобы избежать парирующего удара косы. Оружие противника не было особенно удобным для ближнего боя, предназначенное лишь для широких секущих ударов. Юу понял это быстро и потому старался держаться как можно ближе к оппоненту. Вынужденное отступление назад сменилось отчаянно широким шагом вперёд и невысоким прыжком. Молниеносный выпад, пока Карма отвлёкся на движение его ног, и рукав старой футболки Алмы пропитался тёмно-красным.
Снова прыжок назад и в сторону. Юу тряхнул головой, сбрасывая прилипшую к потному лицу прядь длинных волос, и чуть не лишился уха – коса мелькнула слишком близко к нему. Губы Алмы растянулись в широком оскале, и мальчик зарычал, словно хищник, почувствовавший близость свой добычи. Его безумные глаза едва ли не сверкали в полумраке комнаты, губы потемнели, но когда он снова заговорил, голос звучал так же, как и раньше. Насмешливо, да, но это был голос Алмы, которого Юу знал всё это время, которого помнил и хотел оставить в своих воспоминаниях нормальным.
– Совсем скоро всё закончится, – Карма остановился, прерывая бой, и Канда вдруг понял, что тот совсем не выглядел уставшим. Не запыхался, не вспотел… и как будто бы и вовсе не дышал – если присмотреться, было заметно, что его грудь не поднималась и не опадала, как это бывает при вдохах и выдохах. Дрожь холодными пальцами пробежалась по позвоночнику Канды, тяжёлым весом опустилась вниз живота, сжимая внутренности в кулак. Алма улыбнулся, продолжая, – и мы, наконец, сможем отдохнуть. Пойдём со мной, Юу. Не оставляй меня одного теперь.
Канда не слушал. Вместо этого он внимательно смотрел за тем, как двигался его противник, и как только лезвие косы опустилось к полу, чей-то голос отчётливо шепнул: «Сейчас!», и словно что-то подтолкнуло вперёд. Мальчик оттолкнулся от пола, каким-то чудом преодолев расстояние в несколько шагов буквально за один прыжок. Создание перед ним ничего не успело сделать, сталь голодно сверкнула в воздухе, и брызнуло багровым. Юу ударил широко, наотмашь. Алма покачнулся, растерянно моргнул и, будто не понимая, что произошло, опустил голову, удивлённо разглядывая широкую рану, тянущуюся наискосок через живот и грудь – от бедра и до плеча. Мальчик пошатнулся, пальцы разжались, и коса с грохотом рухнула на пол. Второй рукой он коснулся краёв раны в каком-то отчаянном жесте неверия, и из неё по бледной коже потекла тёмная неживая кровь, оставляя за собой почти чёрные потёки.
– Юу…
Туман сомкнулся вокруг ног Кармы, и всё его тело задрожало. Он схватился руками за живот, сгибаясь пополам, отчаянно шаря ладонями вдоль раны, пытаясь остановить кровотечение, но было уже поздно. От её краёв проступили тонкие расходящиеся в стороны трещинки, будто бы стали отчётливо видны капилляры сквозь пергаментную кожу. Буквально за несколько мгновений они раскинулись настоящей сетью, покрывая тело Алмы сантиметр за сантиметром, быстро и стремительно. Казалось, он трескается подобно хрупкому фарфору и вот-вот рассыплется на множество маленьких кусочков. Канда отступил назад, к выходу из гостиной. В его руке по-прежнему отдавал возбуждённой дрожью светящийся клинок.
– Юу…
Алма поднял голову и вытянул руку вперёд, дрожащими пальцами хватаясь за воздух, пытаясь дотянуться до отходящего от него всё дальше Канды. Белки его глаз потемнели, налившись кровью, и по щекам бежали слёзы. Губы сложились в улыбку, но не ту безумную, что оскалом красовалась на его лице до этого, а в небольшую и робкую, очень грустную, и на мгновение Канде показалось, что он увидел Алму. Настоящего Алму в свои последние секунды жизни.
– Юу…
Вместо голоса раздался лишь еле различимый хрип. Из уголка рта Алмы потекла кровь, такая же тёмная, вниз по подбородку, к шее, перечёркивая сеть тонких трещин. Вытянутая рука бессильно опустилась, и разрушающееся тело рухнуло на колени. Туман, словно оголодавшее создание, тут же мягко оплёл живот, грудь и руки мальчика, теша обманчивой лаской. Сквозь стены дома, будто чернила, просачивающиеся сквозь мягкую бумагу, медленно проступали тёмные силуэты, до этого ждавшие снаружи. Они тянули свои костлявые руки к Алме, толпясь, мешая друг другу, торопились возложить на него свои пальцы, несущие смерть и страдание. Было… страшно. Совершенно по-другому страшно, потому что у Юу на глазах медленно умирал его единственный дорогой человек, обречённый пасть жертвой Посланников Ада и всё ещё улыбающийся так, словно он прощал. Канда в последнюю секунду рванулся вперёд. Лезвие в его руке запело, засияло, превратившись в росчерк света, и твари, подошедшие вплотную, закричали, зашипели, засвистели, отшатываясь назад и пряча обрубки вместо жадных рук.
Было… страшно принимать потерю.
Юу не предполагал, что ещё успеет посмотреть в глаза лучшего друга, решив, что тот уже мёртв.
Губы Алмы дрогнули, складываясь в слово, на которое не хватило дыхания, но Канда смог различить. Это было не простое, а совершенно особенное слово. Короткий набор букв, светлым теплом коснувшийся сердца, тронувший душу, и от того становилось ещё страшнее. Потому что после этого взгляд тёплых карих глаз потух, и темнота набросилась со всех сторон, ревя и бушуя, в ярости скуля и воя, бессильно бьющаяся о стены и ломающая дом, сокрушённая тем, что ей придётся довольствоваться лишь физической оболочкой, проигравшая в последний момент ускользнувшей душе. Канда выскочил в последний момент, чувствуя, как уставшее сознание ускользает от него, а измотанное тело отказывается повиноваться командам разума. Но он должен был уйти отсюда как можно дальше и как можно скорее, а для начала…
В сарае был бензин, а повредить проводку не составило труда. Огонь занялся за считанные секунды, и очень скоро в воздух поднялись первые клубы дыма. Они затягивали небо, словно грозовые тучи, закрашивая голубой чёрным, опускались к земле и стелились вдоль неё, жадно проглатывая метр за метром, пока всё вокруг Канды не обратилось тёмной знакомой пустотой ничего.

Воспоминания. Канда тяжело выдохнул. Голова раскалывалась, его сознание едва справлялось с нахлынувшим потоком воспоминаний и переполнявших их эмоций. Прошло столько лет, и прошлое осталось прошлым, и Алма казался кем-то из прошлой жизни, но… Как он мог забыть? Почему? Как он мог позволить воспоминаниям о ком-то столь близком, важном и дорогом просто… исчезнуть?
– Юу, – он знал этот голос, безликий и лишённый чувств или эмоций. Голос, который протянул красную ленту связи между прошлым, далёким, похожим на мираж, и настоящим, ускользающим из рук подобно воде. – Ты всё забыл.
Канда на несколько секунд прикрыл глаза, тяжело вздохнул, собирая в кулак всю внутреннюю силу, что у него ещё осталась, и, решившись, посмотрел себе под ноги, ожидая увидеть там пропасть в Ад. Ничего. Всё та же темнота, пустое пространство, лишённое направлений. Одно большое ничто. Плавное движение чуть выше головы привлекло внимание юноши, и он машинально вытянул руку перед собой. На раскрытую ладонь медленно и невесомо опустилось светящееся пёрышко, тут же растёкшееся теплом по коже.
– Иллюзия, созданная мной для тебя, заменила твои воспоминания, потому что ты не хотел помнить того, что случилось на самом деле, – голос звучал всё громче, а сияние становилось всё ярче, словно его источник приближался, опускаясь сверху к самым рукам. Канда поднял голову и прищурился. От яркого света болели глаза, но очертания крыльев ему, пусть нечётко, но всё же удалось рассмотреть. – Но если ты хочешь жить, ты примешь то, кто ты есть.
Существо, похожее на небольшого странного ангела, будто сошедшего с апокалиптической картины современного художника, наконец, оказалось перед ним. От его сияния слезились глаза, но взгляд Канды не дрогнул ни на мгновение. Головы у существа не было, словно её срезали с шеи остро заточенным лезвием, зато были плечи, а вместо рук в стороны расходились крупные, длинные перья. Туловище сужалось и заканчивалось длинным отростком, напоминающим змеиный хвост. В существе не было божественной лёгкой и светлой красоты, какую изображают на религиозных полотнах, но от него исходил поток тёплой силы и мощное ощущение… чистоты?
– Ты хочешь жить, Юу?
Никогда до этого, даже в тот далёкий день, когда он услышал этот вопрос впервые в своей жизни, решение Канды не было столь ясным и быстрым. Хотел ли он жить? По степени глупости от нуля до десяти этот вопрос тянул на одиннадцать, потому что, конечно же…
– Да.
– Тогда сражайся.
«Ангел» перед ним засветился ещё ярче, и его очертания расплылись в бесформенное пятно. Словно живое сердце, оно пульсировало в течение нескольких долгих мгновений, после чего сжалось в маленький комочек и вытянулось полосой. Сияние начало угасать, и Канда невольно усмехнулся, различая знакомые очертания. Какая удивительная ирония или просто неудачная шутка судьбы, что все эти годы он держал в руках нечто потрясающее и удивительное, способное защитить его от всего происходящего, от безумия тьмы, надвигающегося с угрожающей быстротой, но в то же время нечто, что заключало в себе ужасающие воспоминания о невыносимой потере. Пальцы сами собой уверенно сомкнулись вокруг рукояти, крепко сжимая известную до самых мелких шероховатостей поверхность, и Муген отозвался давно забытой дрожью.

Канда открыл глаза. Всё перед ним расплывалось: проклятое болото, на котором он непонятным образом оказался, и беззвучно вопящие лица, из которых, казалось, состояла Сущность, вытягивающая из него жизнь. Всё это время Юу не мог сражаться, дать отпор самостоятельно, потому что не был экзорцистом, и у него просто отсутствовала сама возможность противостоять Этому на равных. Когда он был маленьким, и у него была возможность, он ещё не умел сражаться, и потому ему было так тяжело. Но теперь… Теперь всё было иначе. Он знал, что делать с катаной, которая лежала в его руке, как использовать её правильно, как заставить острое лезвие петь. И теперь у него, наконец, появилась возможность, Чистая Сила, чтобы сразить то, что пыталось отнять у него жизнь. То, что отличало Шпенделя от обычных людей, то, что делало Мелкого (а значит, и Канду тоже?) так называемым экзорцистом. Муген взметнулся вверх, сияющей вспышкой разрезая воздух, ядовитый туман, дымчатую плоть Сущности и видение болота в целом. Это было выверенное и отточенное годами упорных тренировок движение. Тень перед ним отшатнулась, словно опалённая мечом, но не достаточно быстро, чтобы сохранить свою руку. Та, оставшись без подпитки основного тела, рассеялась подобно предрассветной дымке, и Канда смог сделать хриплый, рваный вдох. Лёгкие болели, и грудь словно передавило огненным жгутом, но он мог дышать. Уперевшись рукой в согнутое колено, японец судорожно откашливался, выплёвывая гнилостную воду, забившую дыхательные пути. Муген в его руке пульсировал, разгоняя по телу очищающее тепло, волна за волной, и с каждым последующим ударом сердца самочувствие японца улучшалось. Сущность, парализованная на короткое время, словно пришла в себя. Субстанция, из которой она состояла, забурлила, и искажённые в ужасающих гримасах лица замелькали, заторопились сменить друг друга, то всплывая кверху и разевая рты, то уходя снова вглубь, и в какой-то момент Юу понял, что эти лица пожирают друг друга в каком-то диком агонизирующем припадке. Чудовище бросилось вперёд в отчаянной попытке воспользоваться оставшейся слабостью японца, но опоздало, напоровшись прямиком на выставленное лезвие. Юу поднялся с колен, и его губы растянулись в широком злорадствующем оскале, потому что, наконец, он был доволен тем, как обернулось положение вещей. Он больше не был жертвой, вновь вернувшись к своей жизненной позиции атакующего и победителя. Ему больше не нужно было опасаться за свою жизнь, ни к чему было терять душевное равновесие от осознания собственной беспомощности. Каждый взмах его меча рвал ткань ложной реальности словно тонкую бумагу. Каждый выпад был платой за всё пережитое им за эти несколько дней, и Юу собирался заплатить сполна и даже сверх того. Ему не нужно было применять лучшие из своих техник или использовать изощрённые комбинации приёмов, потому что это не было спаррингом, о нет. Скорее экзекуцией, отдающей привкусом мести, в то время как противник не был человеком и не заслуживал ни жалости, ни уважения, ни чести. Ничего, кроме тотального уничтожения, и именно это Канда и собирался устроить. Шаг назад, чтобы отвести руку, высвобождая меч, и шаг вперед, чтобы лезвие взвилось в воздух широкой выточенной дугой справа налево. Ещё один взмах, и Муген прочертил тонкую линию вниз, срезая вторую руку противника почти у плеча, затем ещё шаг, чуть больше нажим и молниеносный росчерк слева направо завершил крестообразную рану. Сущность остановилась, и по её силуэту прошлась крупная рябь. Быстрый колющий выпад туда, где предположительно могло находиться сердце тени, завершил бой. На мгновение Юу показалось, что он услышал тонкий женский вопль, но он звучал будто бы издалека, словно призрак прошлого, докричавшийся до настоящего. Силуэт перед ним распался на дымчатые клубы и будто бы растворился в воздухе.
Канда тяжело выдохнул, всё ещё чувствуя некоторую боль, и устало протёр глаза. Болото вокруг него померкло, потеряло чёткость, запах испарялся, уступая место чистому воздуху, а вокруг начали проступать очертания стен и мебели. Словно проявляющаяся в специальном растворе фотография, иллюзия, которая казалась такой реальной, спадала, уступая место реальности. Чуть в стороне обнаружился распростёршийся на полу Уолкер. Мальчишка лежал на боку лицом вниз, словно пытался смягчить своё падение, и отсюда не было никакой возможности понять, был ли он вообще жив. Не выпуская меча из рук, Канда шагнул к Шпенделю и присел перед ним на корточки. Он не сомневался, не мог позволить себе и тени сомнения в том, что мальчишка жив. Свободной рукой он схватил Аллена за руку и не особенно осторожно потянул, переворачивая того на спину. Рука экзорциста оказалась холодной на ощупь, и на какое-то очень короткое мгновение Канде показалось, что он видит перед собой лицо мёртвого Алмы. Японец моргнул, чувствуя, как сердце пропустило удар от неожиданности и забилось чуть быстрее, навёрстывая упущенное. Но у Алмы никогда не было седых волос, наоборот, они были чёрными и немного короче. У Кармы не было светлых ресниц, и шрам шёл тонкой полоской через переносицу, а не красовался пентаграммой на лбу, изящной линией перечёркивая половину лица. И губы у него всегда были обветрены и обкусаны. У Уолкера же…
– Давай, Шпендель, приходи в себя, – Юу тряхнул англичанина за плечо, но тот, подчиняясь резкому движению, словно безвольная кукла, лишь глухо стукнулся головой о доски пола. И хотя до самого последнего момента японец держался своей уверенности в том, что ничего страшного не произошло, что мальчишка вот-вот откроет свои серые глаза, растеряно таращась по сторонам, в это мгновение, глядя на то, как легко, будто на шарнирах, свесилась на бок голова Уолкера, Канда почувствовал, как всё внутри сжало знакомой ледяной хваткой тревоги и… страха? Страха, но он не был готов признаться себе в этом. Вместо этого мечник наклонился ближе к лицу Уолкера, поднеся ухо к самым губам, и замер, пытаясь уловить хотя бы лёгкий, еле заметный вдох или выдох. Сначала ничего не происходило, и в самый последний момент, когда юноша был готов отшатнуться, тёплый воздух почти незаметно коснулся чувствительной кожи. Аллен был жив. Канда выдохнул и хлопнул Шпенделя ладонью по щеке. – Ну же, Мелкий, просыпайся. Уолкер!
Потребовалось ещё несколько ощутимых пощёчин, прежде чем англичанин нахмурился, и, что-то невнятно простонав, слабо дёрнулся в сторону, пытаясь избежать неприятных ощущений. Вот светлые ресницы задрожали, и, как и предполагал японец, Аллен неуверенно моргнул, пытаясь сфокусироваться на окружающем его пространстве. Серые глаза с расширенными зрачками немного сдвинулись в сторону, и пока ещё мутный, но быстро проясняющийся взгляд остановился на Канде. Что ж, по крайней мере Уолкер приходил в себя.
– Канда, – пробормотал Аллен, поднимая руку и хватая японца за свесившуюся прядь волос, тем самым заставив того остаться на таком же близком расстоянии. Голос Уолкера был сиплым и тихим, – всё это время я думал, что здесь призрак, – он торопливо облизал сухие губы, – а оказалось – проклятье.
И этот придурок широко улыбнулся. Нашёл время.