Чехов, наш современник

Во всем мире «большая тройка» русских классиков XIX века – Толстой, Достоевский, Чехов – выглядит по-другому: Чехов, Достоевский, Толстой. А зачастую и еще по-другому: Чехов, Чехов, Чехов.

Нет ни одного книжного магазина в мире, в котором не было бы в продаже selected short stories Чехова или Zio Vanja отдельным изданием.

И нет ни одного драматического театра в мире, в котором чеховские пьесы – тот же самый «Дядя Ваня» — не были бы включены в постоянный репертуар (если он в этом театре имеется) – как и нет в мире ни одного начинающего режиссёра, который не мечтал бы взяться, как герой советского фильма, «за Антона нашего Чехова».

Хотя, если разобраться, какой он «наш»?

Трудно поверить, но Чехов, умерший в возрасте, когда большинство современных писателей еще не успевает выйти из категории «молодых», не дожил даже до русско-японской войны и спровоцированной ей революции пятого года — той самой, которую гневно обличал Толстой.

Не говоря уж о мировой войне и революции года семнадцатого. Его герои живут и действуют в мире, который кажется, ушел вместе с ним. Недаром интеллигентные русские эмигрантки первых послереволюционных лет, пытавшиеся, ради пропитания, разыгрывать «Трех сестер», рыдали в три ручья: господи, ведь совсем недавно всё это было, а кажется, что так давно! И так хорошо было – а нам-то казалось, что всё плохо!

---

Но принадлежность Чехова к XIX веку обманчива. Антон Чехов говорил по телефону, ездил в поездах и пользовался безопасной бритвой.

---

Хотя, конечно, Александр Шилов тоже успешно пользуется интернетом и автомобилем, что не даёт возможности называть его современным художником – он художник первой половины ХIX века. Важнее другое.

Чехов – человек другой эпохи и, как сейчас говорят, другого бэкграунда, чем граф Толстой и сын военврача, военный инженер Достоевский (не говоря уж про истинного барина Тургенева).

Его герои, даже самые ничтожные, ведут себя иначе, чем герои русских классиков, годившихся Антону в отцы. Коротко говоря – не по-барски. Они не швыряют в огонь пачки ассигнаций не только потому, что их у них нет, но и по тому, что знают цену деньгам – как знал их сам Чехов, сын лавочника, выучившийся на врача на медные деньги.

И эта принадлежность к иной эпохе выражается не только в отказе от подобных эффектных сцен. Читая яростную и пристрастную «Крейцерову сонату», Чехов замечает (в частном письме, поэтому с непривычной для него резкостью):

---

«Суждения Толстого о сифилисе, воспитательных домах, об отвращении женщин к совокуплению и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами».

---

Специалистов – особенно по третьей из обозначенных Чеховым тем — в то время, когда Фрейд был ее молодым венским врачом было, прямо сказать, немного. Так что Чехов, видимо, имел в виду и себя тоже. Чехову не нужны были психоаналитики — он все понимал и без них.

Вспомним фрагмент – как бы проходной! — из хрестоматийного рассказа Чехова «Учитель словесности».

«Варя, сестра Мани, вбежала в кабинет с бокалом в руке и с каким-то странным, напряженным выражением, точно у нее рот был полон воды; она, по-видимому, хотела бежать дальше, но вдруг захохотала и зарыдала, и бокал со звоном покатился по полу. Мы подхватили ее под руки и увели.

— Никто не может понять! — бормотала она потом в самой дальней комнате, лежа на постели у кормилицы. — Никто, никто! Боже мой, никто не может понять!»

Если бы дело происходило в Австрии, барышню со столь явно выраженными проявлениями невроза немедленно подвергли бы ученнейшему психоанализу — не хуже, чем Анну О., «героиню» «Очерков об истории» Фрейда и Брейера (1885). Но поскольку дело происходит в русской глубинке, автор как-то обходится и без него:

«Но все отлично понимали, что она старше своей сестры Мани на четыре года и всё еще не замужем и что плакала она не из зависти, а из грустного сознания, что время ее уходит и, быть может, даже ушло. Когда танцевали кадриль, она была уже в зале, с заплаканным, сильно напудренным лицом, и я видел, как штабс-капитан Полянский держал перед ней блюдечко с мороженым, а она кушала ложечкой…»

Этот рассказ — 1889 года. Как раз за несколько лет до этого появились (и дошли до русских медицинских кругов) новые революционные и, можно сказать, сенсационные работы Фрейда.

Так что практикующий врач Чехов прямо-таки полемизирует с австрийским коллегой, который был старше его всего на четыре года. Но, как обычно, настолько деликатно, что не сразу и заметишь.

Читателям понадобилась немало лет, чтобы сообразить, насколько обманчивы старомодные пенсне и бородка Чехова.

---

Чехов – наш современник. По умению выстраивать не только текст, но и подтекст. По нежеланию навязывать, как великие русские классики, читателю своё мнение.

---

По знанию, наконец, самых сокровенных уголков человеческой души. А вот что выгодно отличает его от других современников – так это отказ вытаскивать их на поверхность. Именно в этом смысле надо понимать известные слова Довлатова:

---

«Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».

---

,