В колонках играет - АпокалиптикаНастроение сейчас - грущуВсе, сегодня я сдала последний экзамен- физику, естественно- на 5, но радости от этого никакой..Напротив- в душе- сплошная пустота, непонятно, что делать дальше... Еще погода такая- грустно и одиноко как-то....
Еще новость: дали горячую воду..Вопрос только : От чего я больше радуюсь: "от воды" или "от пятерки"?
*************
Что-то мне навеяло: взахлеб читаю Эдгара По. Наивная, думала что не люблю "такой жанр". А тут... В общем, заинтересовало очень- хоть сейчас бери блокнот и начинай выписывать цитаты...и все- сплошная мистика.
Вот отрывок из рассказа, который произвел на меня неизгладимое впечатление. "В смерти- жизнь"
"... Теперь я уже не мог и не хотел сомневаться, что глаза меня не
обманывают: ибо первый же отблеск свеч на холсте, казалось, рассеял
незаметно овладевшее мною дремотное оцепенение и разом, словно удар
гальванического тока, вернул мне остроту чувств. Предо мною, как я уже
сказал, был портрет юной женщины - голова и плечи, написанные, как это
называют художники, "виньеткой", наподобие излюбленных головок Сюлли. Плечи,
грудь, даже сияющий ореол волос как бы растворялись в смутной и в то же
время глубокой тени фона. Овальная золоченая рама причудливо отделана
филигранью. Сама живопись - выше всяких похвал. Очарованию этого лица
позавидовали бы гурии рая. Но не искусство художника и не бессмертная
красота его модели столь внезапно и глубоко меня потрясли. И отнюдь не в том
дело, что воображение мое, словно вдруг пробудясь от полусна, приняло этот
портрет за головку живой девушки. Я сразу понял, что и особенность манеры
художника, и самая рама должны были мигом рассеять подобное обманчивое
впечатление, вернее даже - не могли ни на миг его допустить. Пожалуй, не
один час, полусидя в постели, опершись на подушки, я сосредоточенно
раздумывал об этом, и взор мой неотрывно прикован был к портрету. И наконец,
уверясь, что разгадал секрет производимого им впечатления, я откинулся на
своем ложе. Как я понял, волшебство заключалось в необычайно живом
выражении, которым я был сперва изумлен, а под конец и смущен, и подавлен, и
испуган. У меня не стало более сил видеть печаль, таившуюся в улыбке
полураскрытых губ, и неподдельно яркий блеск пугливо расширенных зрачков. В
каком-то благоговейном ужасе поставил я канделябр на прежнее место. Портрет,
столь меня взволновавший, вновь скрылся из виду, и я с нетерпением обратился
к тетрадке, где рассказывалось о картинах замка и их истории. Я отыскал
номер, которым обозначен был овальный портрет, и вот какую таинственную и
необычайную повесть я там прочитал:
"Она была девою редкостной красоты и столь же прелестна, сколь
исполнена веселья. И недобрым был тот час, когда увидела она и полюбила
художника и стала его женою. Он, пылкий, неутомимый и суровый, уже обвенчан
был со своим Искусством; она - дева редкостной красоты, столь же прелестная,
сколь исполненная веселья, вся - лучезарность и улыбка, резвая, как молодая
лань; ко всему на свете питала она любовь и нежность, и ненавистна ей была
лишь ее соперница - Живопись, ужасали ее лишь палитра и кисти и иные
злосчастные орудия, ради которых ее покидал возлюбленный. Ужасно ей было
слышать, как художник заговорил о своем желании написать портрет даже с нее,
молодой жены своей. Но она смиренно покорилась и многие недели кротко сидела
в высокой башне, в темной комнате, где лишь с потолка сочился дневной свет,
в лучах которого белел натянутый холст. Но он, художник, упивался своей
работой, что длилась час за часом, день за днем. Пылкий, безрассудный, с
переменчивым нравом, он порою впадал в угрюмость или забывался, уносясь
мыслью бог весть куда; он не желал видеть, что в призрачном свете, едва
проникавшем в одинокую башню, блекнет цветущий румянец и тускнеет еще
недавно искрившийся весельем взор его молодой жены, которая таяла на глазах
у всех, незаметно для него лишь одного. Она же улыбалась, она все улыбалась
и не молвила ни слова жалобы, ибо видела, что прославленный художник в труде
своем черпает жгучую, всесожигающую радость и работает день и ночь не
покладая рук, дабы запечатлеть на холсте ее, которая так его любила, но день
ото дня становилась все слабее и печальнее. И в самом деле, те, кто видел
портрет, почти с трепетом, как о чуде, говорили о сходстве необычайном;
конечно же, создать подобное помог художнику не только его талант, но и
великая любовь к той, кого изобразил он так верно и так прекрасно. Но
позднее, когда работа уже близилась к концу, в башню никого более не
допускали; ибо художник столь пылко и самозабвенно предавался своей работе,
что почти уже не отрывал глаз от холста даже затем, чтобы взглянуть в лицо
жены. И он не желал видеть, что краски, которые наносил он на холст, он
отнимал у той, которая сидела перед ним и становилась час от часу бледней и
прозрачнее. Минули многие недели, и когда оставалось лишь наложить последний
мазок на уста и в последний раз едва тронуть кистью очи, снова встрепенулся
дух прекрасной дамы, точно огонек угасающего светильника. И тогда наложен
был мазок, и кончик кисти едва коснулся очей на холсте; и на миг художник
застыл в восхищении пред тем, что он создал; но в следующее мгновенье, все
еще не сводя глаз с портрета, он затрепетал и весь побелел, вскричал,
объятый ужасом: "Да ведь это сама жизнь!" - и поспешно оборотился к любимой.
Она была мертва!
И тогда художник промолвил еще:
- Но разве это - смерть?"