Не бойся, милый, это как смерть из телека, воскреснешь, вылезешь где-нибудь через век,
ведь это даже не вирус, а так, истерика, суббота-утречко, надо уже трезветь.
Пора идти, в пакете в дорогу бутеры, расческа, зеркало - господи, это кто?..
На улице не морозно, но мерзко - будто бы хмельное небо вырвало на пальто.
Ну что ж, спокойно, с толком, поднявши голову, на остановку, правильно, не спеши,
так хорошо - не видно ни сердца голого, ни розовой недомучившейся души.

Вот так проходят эти, почти-осенние, почти совсем живые пустые дни,
которые начинаются воскресением, кончаясь так, как тысячи дней до них,
их не удержишь в пальцах - уж больно скользкие, бездарная беззастенчивая пора,
ты приезжаешь вечером на Московскую, а уезжаешь с Автово и вчера.
Друзья живут, хоть плохо, но как-то маются, а ты чем хуже, тоже себя ищи,
один качает мышцы и занимается, другая, вот, влюбляет в себя мужчин.
Пойди помой посуду - работа та еще, отправься в лес, проспаться, пожрать, поржать.
А ты стоишь зубами за мир хватаешься и думаешь, что он будет тебя держать.

Ты думаешь, ты такой вот один-единственный, такой вот медноногий смешной колосс,
который хочет нырнуть в ее очи льдистые и спрятаться в рыжем танце ее волос.
Что ты один молчишь ей срывным дыханием и молишься нецелованному лицу,
что ты готов сгореть за ее порхание, за голоса крышесносую хрипотцу.
Она ведь вечно вместе, всегда при свите и она ведь пробежит по твоей золе.
И самый ужас в том, что она действительно прекрасней всего прекрасного на земле.

И что тебе расскажешь - посуда вымыта, за окнами злые темные пять утра,
не вытянута, не вымотана, не вынута из рыхлого измочаленного нутра
та нитка, нерв из зуба, живая, чуткая, свернувшаяся в горячий больной клубок,
которую те, кто верят хоть на чуть-чуть в нее смущенно в своих записках зовут "любовь".
Который раз - и мимо, а нитка тянется, и трется о бессмысленные слова,
вот так ее когда-нибудь не останется - и чем тогда прикажешь существовать?
Потом-потом-потом, а пока всё пенится, барахтается у боли своей в плену,
не трогай, пусть подсохнет, еще успеется проверить, дернуть заново за струну.
И ты опять расплачешься, раскровавишь всё, почувствуешь, как оно там внутри дрожит.

А вот сейчас ты выпрямишься. Расправишься. Войдешь в автобус. Встанешь. И станешь жить.