Инфаркт, случившийся в 1998 году, нанес ученому серьезный удар. Израиль Брин почти ничего не видит. Но человек не потерял линию жизни. Математик продолжает свои исследования в области теории вероятности. Такому здравому уму и светлой памяти может позавидовать любой молодой человек, а рассказы о прошедшей жизни по достоинству оценит и литератор, и историк… Читатели Sem40 имеют возможность оценить всю палитру таланта рассказчика Израиля Брина.

- С моей точки зрения, ничего в моей жизни интересного нет. Жил себе и жил. Родился в девятнадцатом. Школу окончил в тридцать шестом. Поступил в Университет на Мехмат. Кончил его в сорок первом, почти в день объявления войны. Меня распределили к Туполеву. Был такой опытный завод номер сто пятьдесят шесть. Приступить к работе я должен был после отпуска. Когда объявили войну, я решил, что, если немедленно не явлюсь на завод Туполева, наша промышленность перестанет выпускать самолеты. Я обнаружил, что не знаю адрес завода, и позвонил в Наркомат авиационной промышленности. На том конце провода мне сказали: "Приезжайте к нам, мы все выясним". В этом вопросе мне помог дедушка, стоявший на остановке. Он знал, где находится ликеро-водочный завод, а 156-ой рядом. "Едь до метро Бауманская, там сядешь на 37-ой, доедешь до улицы Радио. Если перейдешь мостик, там будет ликеро-водочный завод, не перейдешь – налево сто пятьдесят шестой".

Приехал, а на заводе страшная суматоха: все бегают, ничего не поймешь. Я – в отдел кадров: отдал направление, документы, сижу жду. Час, два, три… Я возмутился: "Как же так? Война, надо работать, а я тут сижу!" В общем, поднял скандал. Помощник по кадрам объяснил мне, кто я есть, и послал в Наркомат авиапромышленности. Ну, я и пошел на Мясницкую, тогда она улицей Кирова называлась. Оттуда меня направили в Сталинград – на авиационный завод N 490.

Глупый я был. Математик по образованию… Началось с того, что директор, он же главный конструктор, Леонид Пантелеевич Курбала сказал: "Вот тебе три рубля, поезжай в город, побрейся". Потом меня с большой радостью приняли.

Инженер-расчетчик, сначала я занимался прочностью, потом аэродинамикой. У меня в отделе было десять женщин. На третий день заходят ко мне две девицы и просят помочь: они захлопнули дверь и не могут попасть к себе. Я альпинист – прошел по карнизу, залез в окно, открыл дверь – меня встретили и арестовали. Девушки успели сказать еще кому-то о потере ключа. Тогда у меня не было допуска в эту секретную часть, и я попал в спецчасть. С этого инцидента началась моя работа. Через несколько дней те же девицы приходят ко мне со своим расчетам и спрашивают, где находится центр масс треугольника. Я говорю: на пересечении меридиан, на расстоянии одной трети от основания. Девушки в ответ: "У прямоугольного треугольника мы знаем, а у непрямоугольного?" Я говорю: "У всякого". "Ну, это вас в Университете так учат…" – возразили выпускницы техникума. Потом было объяснение, и начальник группы прочности товарищ Мамыкина издала приказ по заводу: "Впредь считать, что не только у прямоугольного, но и у любого треугольника расстояние от центра масс до основания равно одной трети высоты". Приказным порядком установили закон.

В Омске придумали бомбовый прицеп для истребителя – планер-прицеп, на котором несутся бомбы. Истребитель поднимает этот планер высоко в воздух, летит к цели, бросает бомбы, потом планер отцепляется, и десант бесшумно попадает на территорию противника. Этот прицеп мы называли, извините, "говнюшка".

Я должен был рассчитать крепление этой самой штуки к истребителю. Но мне надо было знать размеры его хвостового оперения. А это секрет. Но МИ-16 стоял в ангаре. Я пошел и сантиметром померил.

Чтобы определить центр масс и центр давления планера, надо было провести аналитический расчет, а для этого взвесить самолет в трех положениях, на трех точках. И я начал взвешивать… Для этих целей мне выделили около сотни человек. Эта толпа должна была работать синхронно. Справиться с ней у меня не получалось. Мою беспомощность заметил главный инженер Шлемензон. Он отодвинул меня и пошел командовать матом. Очень синхронно все заработали! Мои теоретические расчеты показали, что самолет в воздухе будет опрокидываться. А планер уже почти готов. Я побежал к главному конструктору. "Леонид Пантелеевич, самолет опрокидывается!" К моему удивлению, он никакой паники не обнаружил – посадил меня в комнате, запер дверь и сказал: "Сиди, пока не перестанет опрокидываться". И действительно, он перестал опрокидываться. У главного был большой опыт, и он без всяких расчетов понимал, что самолет не должен опрокидываться. Ошибка была моя.

В тех же расчетах не был учтен поворотный, крутящий момент. Я посчитал и увидел, что самолет может выдержать меньшую нагрузку. Мамыкина махнула на это рукой: "Опять эти ваши университетские штучки" Я поправил свою репутацию на статических испытаниях, когда эту консоль подвешивали и нагружали мешками с песком, имитируя давление воздуха. Я подсчитал, что он раньше времени порвется, и предложил стоявшим в лаборатории Мамыкиной и начальнику КБ: "Давайте отойдем, а то сейчас все это лопнет". Так оно и произошло, узлы лопнули. Я немножко поднял свой авторитет, не столько свой, сколько МГУ.

Этот десантный планер летал, но только на испытаниях. Во время пробежки по аэродрому Гумрак пошла аэродинамическая нагрузка и "бобышка" отлетела. Стали выяснять, кто виноват, подняли расчеты площади склейки, а под ними стоит моя подпись – меня за шкирку. Совершенно случайно у начальника в столе лежала записка об отклонении от чертежей – разрешение на отклонение. Я оказался цел, но могли посадить как диверсанта-вредителя.

В боях эта штука побывать не успела… Для испытательного полета ее прицепили к тяжелому бомбардировщику ТБ-3. Но зенитная артиллерия Сталинграда подбила ее как незнакомый объект. Несогласованность действий… Это был 1941 год.

Ее похоронили и больше с ней не работали.

Расчеты все кончены, и меня сделали контрольным мастером по анализу брака, чего я совершенно не понимал. Должность эта страшно скандальная. Если что-то не так, виноватым буду я. Делать мне было практически нечего, и я ленивой походкой ходил по заводу. Тут мне встречается Шлемензон: "Ты что, мальчишка, с ума сошел? Как ты ходишь? Я тебе покажу, как надо ходить! Ходить надо деловой походкой!"

- Жил я в поселке Красноармейске, в месте под названием Ельшанка. Хоть мне и полагалась комната, но ничего такого не было. Я снял комнату в избе-пятистенке. Хозяйка сказала: "Не хотелось мне нерусского, ну да ладно…".

Над моей кроватью висела икона, под иконой – полочка. А у меня были часы со светящимся циферблатом. Я положил часы на полочку и лег спать. Утром просыпаюсь и слышу разговор: "Не святой ли он? Икона светится..."

Тогда спички были большой ценностью, а электричество в избе было. Я взял два металлических стержня, привязал проводки, сунул второй проводок в штепсель, и ватку. Коснешься – искра загорается. Получилась электрозажигалка. Наука помогла поднять мой авторитет и здесь. Потом он вырос, когда стали сильно бомбить, я понимал: наш самолет летит или немецкий – надо лезть в яму или не надо. Одним словом, колдун. Хозяйка даже пыталась сосватать мне невесту. Невеста была мировая: она играла на балалайке и одновременно ела семечки.

Немцы стали приближаться к Сталинграду. Бомбили очень сильно. К тому времени (1942 год) меня сделали инженером по летным испытаниям. Я отвечал за работу приборов во время полета. На завод приехал летчик-испытатель, красивый парень Женя Федоров. Я показываю ему самолет. Первый вопрос, который он мне задал, был: "Как сбрасывается капот?" А его надо сбросить, чтобы с парашютом выпрыгнуть, если что-то случится. Я спросил: "Извините, это самый главный вопрос для летчика-испытателя?" До сих пор не могу себе этого простить… Он только усмехнулся. Потом мы с ним летали. Поднялись мы в воздух. С земли ракета: надо показать, что ты свой. Женя тянет ракетницу – и она выстреливает в кабине. По нам открывают огонь, чуть подбили, и мы круто-круто сели… Это мне было за то, что я спросил насчет капота. А потом было мое счастье.

Наш планер надо было послать в летно-испытательный институт – сейчас это Жуковский. Я поехал в Москву в качестве сопровождающего. Дали удостоверение, где было написано: "Командирован для выполнения особого задания". Товарный эшелон, замаскированный планер и небольшая охрана – четыре солдата. Сорок два дня мы ехали. Около Мичуринска, не доезжая до станции Кочетовка, прицепился к нам немец и из пулемета шпарит. Пройдет вдоль эшелона и шпарит. Я это обнаружил по стуку и по дырочкам в потолке вагона. Когда его мотор заревел, я сообразил, в чем дело. Выскочил из вагона, остальные уже удрали, только на другую сторону. Когда он ушел на разворот, думаю, что я здесь сижу, дай перейду к остальным. Под вагон и на ту сторону. Там, где я лежал, он положил четыре бомбы. Мне бы хватило…

Так я ехал в Москву. В одну из вынужденных остановок крестьяне меняли продукты. Там один мужик вынес мешок картошки. Если я привезу домой мешок картошки, представляю, что будет с мамой, как она будет рада. Я прицениваюсь к этому мешку, спрашиваю: "Сколько здесь?". «Не поверите, 80 килограмм". Я говорю: "Да нет здесь 80 килограммов". Он ужасно обиделся: "Обнеси вокруг эшелона – твой бесплатно будет". Я и понес. Шатался, шатался, но донес. Заработал мешок картошки.                                                                                                                                                                             Николай Михалев, Sem40     01-12-2004