Если судить по тематике  публикаций и материалов всяческих обсуждений в СМИ и в Интернете,  то последние 20 лет в информационном сообществе  России бурно обсуждается вопрос о «изменничестве и   предательстве» репрессированных народов главным образом чеченцев и ингушей.  Как по отношению к советской власти,  так и в ходе Великой Отечественной войны. Соответственно громко и остро ставится вопрос «За что Сталин выселял народы? Сталинские депортации – преступный произвол или справедливое возмездие?»  Подсказывается и ответ – «справедливое возмездие!».[1]

Много лет назад болезненные «идеи» связанные с оправданием депортаций озвучивались исключительно шепотом узкой частью маргинальной публики. В последнее десятилетие сложился индустриальный тип производства информационной продукции оправдывающей военные преступления против человечности в форме депортаций и геноцида.[2]  Причем оправдательные оценки депортаций целых народов можно уже найти в публикациях  таких государственных институтов, как:  МВД, Минобороны…, и т.д. Так оказалось, что основными источниками идеологического учения о массовом «изменничестве» чеченцев и ингушей в нашей стране являются две служебные справки:  «О размахебандповстанческого движения на территории Чечено-Ингушской АССР» и «Об участии изменников из числа чеченцев в созданных гитлеровским командованием воинских частях и карательных формированиях».[3]

К великому сожалению статья 282 УК Российской Федерации («Возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды»)  из-за индифферентной реакции российской прокуратуры на информационные провокации ксенофобов работает слабо. И это несмотря на то обстоятельство, что депортации народов в нашей стране законодательно осуждены еще в 1991 г. как «незаконные и преступные».

Закон  РФ «О реабилитации репрессированных народов» (в ред. Закона РФ от 01.07.93 №5303-1) констатирует, что в отношении репрессированных народов «по признакам национальной или иной принадлежности проводилась на государственном уровне политика клеветы и геноцида, сопровождавшаяся их насильственным переселением, упразднением национально-государственных образований, перекраиванием национально-территориальных границ,  установлением режима террора и насилия в местах спецпоселения».

Статья 4  указанного закона прямо относится к теме нашей статьи: «Не допускается агитация или пропаганда, проводимые с целью воспрепятствования реабилитации репрессированных народов. Лица, совершающие подобные действия, а равно подстрекающие к ним, привлекаются к ответственности в установленном законом порядке».

Вопрос поднятый выше отнюдь не праздный. Российские граждане чеченской и ингушской национальности (это по существу один вайнахский этнос), по численности достигают   2 млн. человек и занимают среди коренных народов 3 место в Российской Федерации и 1 место на Северном Кавказе. От них не так уж и мало зависит в условиях нашего федеративного государства. Между тем, в немалой части российских СМИ и информационного сообщества страны   развязана и годами идет горячая информационная война, направленная на моральное «уничтожение» и вытеснение вайнахов из политической жизни России и даже из состава Российской Федерации.

Теперь по существу вопроса. По данным переписи 1939 г. общая численность чеченцев и ингушей в стране доходила до 500 тыс. человек. К началу Великой Отечественной войны  в Красной Армии несли срочную и кадровую службу до 9 тыс. чеченцев и ингушей. Начиная с 22 июня 1941 г. из числа резерва было призвано, в течение 2-3 месяцев, еще не менее 8 тыс. чеченцев и ингушей. Кроме того, собственно на территории Чечено-Ингушетии,  в течение войны было сформировано из представителей всех национальностей и за счет призыва из других областей 17 отдельных соединений (две дивизии, две бригады, отдельные специализированные батальоны). Сколько горцев ушло на фронт в числе других призывников из Чечено-Ингушетии и российских областей в этих частях мы не знаем. Разные источники называют цифры от 28 тыс. до 50 тыс. чеченцев и ингушей призванных в ряды РККА.

Создавались в республике также подразделения народного ополчения, истребительные отряды и партизанские отряды. Отдельно стоит еще и вопрос о призыве в т.н. трудовую  армию.

К марту 1942 г., советское командование отказалось от планового военного призыва чеченцев и ингушей. Возможно, что данное решение было вызвано, как и в отношении народов Закавказья,  трудностями военного обучения из-за незнания русского языка и низкой грамотности, большими потерями призывных возрастов,  или же в контексте подготовки к выселению горских народов уже  в 1942 г. Военное командование и республиканские власти стали  практиковать в регионе  добровольные «призывы». Так, зимой – весной 1942 г. в  114-ю Чечено-Ингушскую кавалерийскую дивизию сверх полного комплекта – 4,5 тыс. человек,  поступила еще 1 тыс. добровольцев.  В первых числах марта 1942 г. дивизию, проходившую усиленную подготовку расформировывают и  на ее базе создают отдельный Чечено-Ингушский 255 кавалерийский полк (штат до 1,5 тыс. человек) и кавалерийский дивизион (штат до 800-900 всадников). Однако фальсификаторы НКВД,  а следом и современные пасквилянты пишут, что «удалось призвать лишь 50 процентов личного состава» дивизии». [4]

Еще до начала войны из числа призванных 9 тыс. человек дезертировало якобы 797 чеченцев, ингушей.  В ходе  призыва  летом 1941 г. из 8 тыс. человек дезертировало 719 человек. А в октябре того же года  из  очередного призыва в 4733 военнообязанных  уклонилось 362 человека. В марте-апреле 1942 г. в ходе затянувшегося формирования национальной кавалерийской дивизии из нее, по данным командира Х.Мамсурова, дезертировало 600 человек. В принципе эти цифры вполне укладываются в среднестатистические данные о дезертирстве по другим регионам Северного Кавказа в т.ч. населенным и русскими. Большей частью даже ниже средних цифр.

Однако когда мы читаем в  «документе», что в марте 1942 г. из «14 576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13 560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам» то можем только изумляться.  Ибо такого призыва в Чечено-Ингушетии не было и в помине!  В лучшем случае указанные цифры результат ведомственной неразберихи, в худшем – подлог и провокация.  В сентябре-октябре 1942 г. в республике была проведена первая республиканская добровольческая «мобилизация» давшая фронту 2 тыс. бойцов из чеченцев и ингушей. Второй добровольческий призыв  января – февраля 1943 г. был уже на 3 тыс. человек. Но был и третий призыв добровольцев – в марте того же 1943 г.

В пыхаловских текстах утверждается, что в 1943г. из 3 тыс. горцев-добровольцев дезертировало 1870 человек. Может быть, была квота на 3 тыс. человек, а добровольцев нашлось меньше?   Иначе  как этидобровольцы-дезертиры сообразуются со здравым смыслом, предстоит серьезно разбираться.

Отдельные исследователи говорят, что в число дезертиров в республике  зачисляли  и отказников от мобилизации в т.н. трудовую армию или рабочие колонны. Известно, что в сентябре 1941г. военкомат республики по требованию Северо-Кавказского военного округа в ходе настоящей воинской облавы на мирное население загнал в вагоны эшелонов 13 тыс. невоеннообязанных жителей Чечено-Ингушской АССР включая подростков, больных, стариков, инвалидов и беременных женщин.  Они были отправлены в район Харькова на строительство военных укреплений. От последней железнодорожной станции пришлось отшагать еще 80 км пешим ходом в район назначения, где колонны были обнаружены и беспощадно рассеяны бомбами немецкой авиации. Дальше началась подлинная трагедия. Брошенные военными властями, безоружные,  без продовольствия и транспорта мобилизованные граждане стали жертвой военного лихолетья. До Ростова -на-Дону добралось в живых не более 2 тыс. обезумевших людей, которых вывезла в Грозный специальная государственная комиссия из Чечено-Ингушетии. Но формально они числились дезертирами, хотя преследовать их побоялись.

Напрасная гибель тысяч людей вызвала естественное недовольство широких кругов населения, партийных и советских органов. За эти и другие правонарушения, но только в следующем году, были сняты с должности военком республики, все районные военкомы и начальники мобилизационных частей,  предано суду два райвоенкома.

Необходимо отметить, что Чечено-Ингушский обком КПСС  в 70-80-х гг. ХХ в. официально озвучивал цифру в 32 тыс. чеченцев и ингушей, прошедших через  военкоматы республики и  поголовно сражавшихся в  действующей армии.  Это  без учета наших земляков  призванных из национальных общин в  Дагестане, Грузии и Северной Осетии.

По данным собранным путем тщательного посемейного опроса в Республике Ингушетия (по инициативе президента М. Зязикова) непосредственно на фронтах Великой Отечественной войны находилось до 8тыс. ингушей. Подавляющая их часть погибла до февраля 1944 г. С учетом  соотношения численности двух братских народов к началу войны как 4:1 (примерно 90-100 тыс. ингушей и 400-410 тыс. чеченцев) чеченцев воевало соответственно до 32 тыс. Общая цифра составляет, таким образом,  40 тыс.  бойцов, естественно без учета дезертиров. Нарком НКВД  ЧИАССР в 1941-1943 гг. С. Албогачиев исчислял общее число чеченцев и ингушей, поставленных под ружье (включая видимо и тех, кто позже дезертировал) в 50 тыс. человек. [5]

Если вспомнить о своеобразном  демографическом составе горских народов, когда число детей до 16 лет составляло подавляющую часть населения – до 50-60%., то это очень высокая цифра призыва. Никак не могли горцы Чечено-Ингушетии по разверстке  Пыхалова выставить «примерно 80 тысяч военнослужащих». Они выставили по минимуму 40-50 тыс., но зато всех в действующую армию. В центральных областях России количество детей и подростков в общей численности населения было меньше. Следовательно, мобилизационные ресурсы были выше. Однако в индустриальных районах СССР процент освобожденных от воинского призыва в силу занятости в жизненно важных отраслях превышал порой 30-40%.[6]

Отметим, что цифра общего призыва в военные части всех родов войск СССР в 1940-1945 гг. составила 31-34 млн. человек (из которых несколько миллионов призывалось повторно) при 190 млн. населения. Непосредственно на фронте могла быть задействована только одна треть сил, включая и дальневосточное направление.

На протяжении 1944 г. из действующей армии были демобилизованы за малым исключением все представители горских репрессированных народов, остававшиеся еще в живых – 710 офицеров, 1696 сержантов, 6448 солдат, которых отправили также в ссылку. Сумели удержаться на фронте буквально единицы. В 1945 г. спецпереселенцев-фронтовиков из чеченцев, ингушей насчитывалось на  учете  5,3 тыс. человек, из них награды имели все, включая и несколько  Золотых Звезд. Кстати и здесь наблюдается примерно такое же соотношение чеченцев и ингушей как 4:1. Каждый второй фронтовик оказался  инвалидом войны по ранениям.

Таким образом, если исходить из минимальной цифры  в 40 тыс. чеченцев и ингушей, воевавших на фронте, то за минусом 5,3 тыс. вернувшихся к своим семьям  (хотя и не к «родным очагам), на полях войны осталось почти 33-34 тыс. горцев, не поступивших честью и отдавших Родине самое дорогое – жизнь. Причем  не менее 200  из них погибли в   г. Бресте и Брестской крепости (до войны сюда пришел призыв из Чечено-Ингушетии в 420 человек, из которых 270 были вайнахи), остальные тысячи под Сталинградом, в Крыму, в  окопах Ленинграда, при обороне Москвы, при форсировании Днепра, в огне Курской дуги и т.д. Но первыми чеченцы и ингуши вышли к Эльбе (М. Висаитов), в числе первых вошли в Берлин (Д. Картоев).  Это была их страна и их война, несмотря ни на что.

Предположительно не менее 1 тыс. вайнахов могло оказаться в плену и частично на службе немцев. Да, помимо героев честно исполнявших свой ратный долг  число «изъятых» дезертиров и уклонившихся от призыва в Чечено-Ингушетии  соответственно  составило (по данным НКВД) 4441 и 856. По стране таковых оказалось в 1941- сентябрь 1944 гг. соответственно 1 210 224 и 456 667 (цифры не полные). Плюс 500 000 «исчезнувших» по пути на фронт  и плюс 900 000 красноармейцев-«окруженцев» растворившихся в родных краях во время отступления советской армии в 1941-1942 гг. Мы уже не говорим о почти 6 млн. солдат и офицеров оказавшихся в немецком плену.[7]  В целом до 10 млн. красноармейцев из 31-34 млн. прошедших армию в 1940-1945 гг. было либо в бегах, либо в плену, в тюрьмах, или носило немецкую форму.

Цифры, приводимые профессиональным ксенофобом и пасквилянтом И. Пыхаловым о якобы чрезвычайно  «скромных» потерях понесенных малыми народами СССР в ходе войны в 1941-1945 гг. со ссылкой на военного архивиста Г.Ф. Кривошеева, согласно которому потери чеченцев, ингушей в войне равны 2,3 тыс. человек являются результатом недоразумения, если не хуже. В Красной Армии не велась документация потерь по национальному составу. Там вообще не велась системная документация боевых потерь «недорогих» советских граждан вплоть до 1943 г. Кривошеев Г.Ф., рассчитал (по неизвестной нам авторской методике)  якобы процентное соотношение потерь представителей народов СССР, да и  то только по цифрам  1943-1945 гг.[8]

Вопрос о коллаборации – службе советских граждан врагу в ходе войны представляет чрезвычайный интерес. Следует изначально определиться, что Великая Отечественная война отмечена миллионами примеров подлинно героических подвигов, удивительного самопожертвования советских людей наряду также с  миллионными проявлениями  малодушия и предательства.  Массовая сдача в плен военнослужащих Красной Армии в первые месяцы войны (вызванной и нежеланием сражаться и гибнуть за сталинский режим) подвигло германское военное  командование к предложению о создании на оккупированных территориях СССР национальных вооруженных формирований. Оно  встретило резкое  возражение А. Гитлера: «Только немец вправе носить оружие, а не славянин, не чех, не казак и не украинец».[9]

К осени 1941 г. многие немецкие командиры стали по собственной инициативе  привлекать советских военнопленных, дезертиров и добровольцев из местного населения в хозяйственные и вспомогательные подразделения, «высвобождая» таким образом, немецких солдат для непосредственной боевой работы. Служащие (военнослужащие) таких вспомогательных частей с солдатскими книжками назывались «наши Иваны» или  «хиви» (помощники) и принадлежали, главным образом, к представителям славянских народов. К рубежу 1942-1943 г. число «наших Иванов» только в вермахте перевалило 0,5 млн. человек (к концу войны не менее 1,2 млн.).  Немецким генералом было разрешено держать до 15% «хиви» от списочного состава дивизий. Фактически держали от четверти до 40-50% штатной численности, а то и больше. Так, в январе 1942 г. разведка докладывала, что в одном немецком полку 75% численности составляют украинцы «прошедшие подготовку и принявшие присягу…». Таким образом, количество «хиви» в немецкой армии было значительно выше официальных цифр. Одновременно с «хиви» появились и   специальные вооруженные охранные отряды из советских граждан в составе немецких фронтовых частей и СД, ведших борьбу с партизанами на оккупированной территории.

Из числа русских военнопленных (в особенности казаков), украинцев, белорусов, прибалтийских и закавказских народов, татар, узбеков и горцев Кавказа немцы стали формировать и отдельные специальные подразделения – «восточные» легионы, батальоны и роты. Дело в том, что весной 1942 г. Гитлер под давлением необходимости вынужденно  санкционировал создание вспомогательных вооруженных формирований из граждан СССР, и даже их использование в боевых операциях.[10]

Первыми были образованы  казачьи боевые части. Первоначально,  их главным назначением было несение охранной службы в тылу германских частей и борьба с партизанами. Широкое использование казачьих национальных формирований непосредственно на немецком Восточном фронте началось летом 1942 г., когда германские войска вступили в степные районы Юга России, а затем вышли к предгорьям Кавказа.

Для ликвидации угрозы прорыва советской кавалерии в составе 1-й танковой  и 17-й полевой армий вермахта были  сформированы два казачьих полка: «Юнгшульц» и «Платов». Затем казачьи дивизионы появились в составе 444-й и 445-й охранных дивизий, 40-го и 3-го танковых корпусов, 97-й егерской дивизии и других подразделений германской армии. Личный состав казачьих частей формировался преимущественно из казаков Дона, Кубани и Терека. Идеологической основой для широкого привлечения казаков к службе в составе вермахта стало «открытие» германских историков, объявивших казаков прямыми потомками древних готов – народа, родственного немцам.[11]

Казачьи части, по отзывам немцев, хорошо зарекомендовали себя в боевых условиях. В частности, казачий полк под командованием полковника Иоахима фон Юнгшульца (носивший имя своего командира) отличился в боях возле населенного пункта Ачикулак. Здесь же, но по другую сторону фронта, храбро воевали и понесли тяжелые потери всадники 255-го отдельного Чечено-Ингушского полка Красной Армии. В течение 1942 г. в пределах  границ Краснодарского и Ставропольского краев,  включая левобережье Терека,  немцы сформировали еще целый ряд казачьих частей. Один из казачьих полков — 6-й Терский, достигал в своей  численности, по косвенным данным, до 2 тыс. человек (в литературе упоминаются еще 4-й и 10-й Терско-Ставропольские полки).

Общая численность бывших советских граждан,  в основном русских, вступивших в течение 1941-1945 гг. в немецкие воинские части (вермахт, люфтваффе,  кригсмарине),  в состав СС,  полицию и иные охранные службы,  достигла по разным оценкам до 1,5 млн. человек. В их числе по разноречивым данным было 250 тысяч украинцев, 70 тысяч белорусов (и еще 100-150 тысяч латышей, 90 тысяч эстонцев и 50 тысяч литовцев гражданами СССР практически не являвшимися).[12] Что касается представителей кавказских и тюркских народов СССР, то их в различных германских формированиях, по данным с большим разбросом считалось от 30 до 90 тыс. человек. Собственно чеченцев и ингушей на немецкой службе, согласно полевым  материалам,  было  600-700 человек.[13]

Некоторые авторы (С. Дробязко) пишут, что в течение 1943 г. немцы сформировали из числа военнопленных горцев 7 северокавказских батальонов численностью от 800 до 1000 человек, в которых немцы составляли от 50% до 10% командного состава.  Кроме того, в годы войны упоминаются 3 конных эскадрона из северокавказских горцев,  3 пехотные роты и  т.н. Северо-Кавказский легион. По нашему мнению  общая численность горцев Северного Кавказа служивших в действующих частях вермахта в течение войны могла составить 7-8 тыс. человек. Плюс еще несколько тысяч на хозяйственных и строительных службах.

Укажем для сравнения, что только Русская освободительная армия под командованием   генерала  А.А.Власова  (движение КОНР-РОА), насчитывала к концу войны в общей сложности до 70 тыс. военнослужащих. Однако  мобилизационные возможности армии Власова были куда выше — в немецком плену даже в победных 1944-1945 гг. помимо 3-4 млн. рядовых солдат находилось 150 тыс. советских офицеров, в т. ч. 80 генералов, многие из которых были готовы воевать против Сталина на определенных условиях. Любопытно отметить, что власовское воинство имело в своем составе даже военно-воздушные силы: истребительную эскадрилью под командованием Героя Советского Союза капитана С. Т. Бычкова и бомбардировочное соединение под руководством Героя Советского Союза старшего лейтенанта Б. Р. Антилевского.[14]

Известно, что с отступающими немцами на Запад ушло немало беженцев из Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгеи,  Краснодарского и Ставропольского краев. Весной 1945 г.  в т. н. «Казачьем стане» — войсковой казачьей общине в Австрии находилось до 5 тыс. горских беженцев (главным образом, семьи осетин, кабардинцев и карачаевцев). Собственно же военные силы горцев (из числа советских граждан), собранные в апреле 1945 г. в селении Полуцца (Северная Италия), достигали 500 человек.

В том же Казачьем стане в это время находилось терских казаков 2503 человека (из них в строю состояло 780 человек). Остальные казаки стана (до 20 тыс. человек) были с Дона и Кубани (заметим, что общая численность казаков и членов их семей, ушедших в 1943 г. вместе с отступающими немцами с Дона и Северного Кавказа была куда больше и  равнялась 280 тыс. человек). Все обитатели Казачьего стана, как беженцы, так и служившие в вермахте и СС, были выданы англичанами в руки советских властей.[15]

Формирования из казаков отличались высокой боеспособностью. Советские разведчики, говоря о составе одной из казачьих дивизий вермахта, докладывают: «В 6-м Терском полку преобладают терские казаки в возрасте до 45 лет, иногда вместе с сыновьями. Политико-моральное состояние частей дивизии крепкое…, является вполне боеспособной…». Вместе с тем, необходимо отметить, что несколько сот тысяч казаков доблестно сражались с фашистами во всех родах войск Красной Армии и составили основу целых десяти советских кавалерийских корпусов.[16]

Так же как  и вопрос о коллаборации представляет интерес и проблема деятельности  диверсантов и шпионов в советском тылу. Германской военной разведкой (Абвер) был разработан довольно авантюристический план под кодовым названием «Шамиль», предусматривавший захват нефтедобывающих районов Северного Кавказа при помощи воздушно-десантных и диверсионных групп, в том числе  сформированных из военнопленных  горцев и казаков. К примеру, подготовкой таких диверсантов руководил в лагере  специального полка «Бранденбург-800» обер-лейтенант  Эргард Ланге, под руководством которого находились три учебные группы общей численностью в 100 курсантов-кавказцев.[17]

Диверсанты готовились также специальной «службой Цеппелин» штаба «Кавказ», созданного германским Восточным министерством, а также при разведывательно-диверсионном батальоне «Бергманн» (Горец). Его формирование началось еще в октябре 1941 г. из числа советских военнопленных-кавказцев, а также эмигрантов и деклассированных элементов на оккупированных территориях. Общая численность личного состава батальона, включая немцев, достигала 1200 человек.[18] Много ли это? Не сравнить, конечно, к примеру с Особой дивизией «Россия» зондерштаба «Р» Абвера  состоявшей из бывших белогвардейцев и эмигрантов (10 тыс. рыцарей плаща и кинжала) на одном только направлении группы армий «Север».

Надо отметить, что надежды народов СССР на самоопределение в условиях немецкой оккупации были эфемерными. В целом гитлеровская верхушка отрицательно относилась к подобным планам. Кавказские политические организации и т. н. «национальные комитеты» в Берлине, состоявшие главным образом из эмигрантов, вскоре стали отказываться от официального сотрудничества с Германией из-за непризнания их политических предложений. Немецкие офицеры фронтового штаба, более или менее достоверно знавшие ситуацию  на Северном Кавказе,  четко заявляли посланцам разного рода  бутафорских «правительств», что Германия «не нуждается в каких-либо союзниках внутри советской России».[19]

Активность германских секретных служб резко возрастает во второй половине 1942 г., когда военные действия идут уже непосредственно на Северном Кавказе. В августе-сентябре 1942 г., по данным советского НКВД, только на территорию Чечено-Ингушетии тайно десантировано 5 групп немецких диверсантов-парашютистов, общей численностью 67 человек  под командованием О. Губе, Т. Засиева, А. Дзугаева, Э. Ланге и Г. Реккерта. Еще три группы диверсантов появились в Чечено-Ингушетии спустя один год — в августе 1943 г. Общая численность немецких парашютистов во всех группах составила 77 человек, из которых 13 человек были чеченцами по национальности, остальные немцы, осетины и русские. Укажем для сравнения, что только на территории Москвы и Московской области в течении осени и зимы 1941 г. было выявлено и захвачено свыше 200 агентов немецкой разведки и 23 парашютиста.[20]

По данным компетентного в своих вопросах В. Шелленберга,  в пределах основной части Восточного фронта «в лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которые после обучения забрасывались на парашютах вглубь русской территории». Так, только в 1941 г.  советскими спецслужбами  было задержано во  фронтовой зоне  2343 шпиона, 699 диверсантов, 4647 изменников. По данным НКВД СССР, на 8 августа 1942 г. (примерно за один год войны) было арестовано  7755 агентов противника (по другим источникам 11765).  За годы войны число задержанных агентов только   из числа парашютистов составило 1854 человека, радистов – 631. Причем 389 радиостанций с соответствующими группами вражеских разведчиков так и остались нераскрытыми.[21] Подавляющее  число указанной фашистской агентуры составляли бывшие советские военнослужащие русской национальности.

Теперь об уровне  повстанческого движения в Чечено-Ингушетии.  Из действовавших в горах  Чечено-Ингушетии накануне войны вооруженных групп, по терминологии НКВД-НКГБ  ­-  «банд»,  первоначально только одна, возглавляемая Хасаном Исраиловым, по мнению властей, являлась «повстанческой группой», а остальные носили скорее уголовный характер. Причем,  первые месяцы войны все эти «банды» особой активности не проявляли — всего было зафиксировано 4 «бандпроявления», в ходе которых погибло 9 человек, включая одного партийного работника. Действиями органов НКВД за весь 1941 г. было ликвидировано 12 групп, общей численностью до 100 человек. Кроме того, задержано 550 дезертиров и 566 человек всех национальностей, уклонявшихся от призыва в армию.[22]

Положение в горных районах Чечни, по данным спецслужб, осложнилось в октябре 1941 г., когда якобы в целом ряде селений Галанчожского, Шатойского и Итум-Калинского районов население приступило к стихийному разделу колхозного имущества. Утверждалось, что имели место массовая неуплата налогов и уклонение от мобилизации. Всего якобы в волнениях, продолжавшихся с 28 октября по 3 ноября 1941 г. и носивших черты социального протеста, участвовало до 800 человек.

Эти «события» чечено-ингушские партийные органы вначале, по подсказке НКВД-НКГБ, квалифицировали как открытое антисоветское «кулацко-бандитское восстание», организаторами которого считались Хасан Исраилов, Майрбек Шерипов и братья Мусостовы. К подавлению «выступлений», кроме оперативных групп и внутренних войск, были привлечены три звена боевой авиации.  Операция оказалась плохо подготовленной в военном отношении и сопровождалась большими потерями среди мирного населения. В последовавших в результате зверств карателей столкновениях погибло до 19 человек, 3 военнослужащих пропали без вести. Арестовать удалось почему-то только 5 участников «волнений»,  остальные якобы «скрылись» в горах.

Указанные оценки опираются на данные исключительно центрального аппарата НКВД  ЧИАССР. Согласно другим данным, собранным  и от партийных функционеров (кстати, русских по национальности), непосредственно находившихся в тот момент в горах,  в том же Галанчожском  районе наблюдалось абсолютное спокойствие. Ни руководство района, ни население ничего не знало о каких-либо «выступлениях».  Бомбардировки мирных аулов советской авиацией стали шоком и для райкома партии и для командированных по текущим делам в район сотрудников обкома ВКП (б).

Все эти «беспорядки» однозначно были провокациями нового наркома НКВД  личного порученца Л.Берия –  капитана госбезопасности С. Албогачиева. Небольшие боестолкновения с абреками случались и до него и в них также гибли порой десятки стрелков внутренних войск, но они носили в целом эпизодический характер. Однако  панические реляции о положении в горах Чечено-Ингушетии впервые пошли в Москву именно от Албогачиева. Они разительно расходились с совокупными данными Чечено-Ингушского обкома ВКП (б) и вызывали у партийных чинов настоящую ярость. Нарком НКВД и его подчиненные подвергались жесткой партийной критике за недостатки в работе.[23]

На фоне крайне неудачного для Советского Союза хода военных действий и тяжелейших потерь, которые несла Красная Армия, самые незначительные по своим масштабам волнения в тылу, даже надуманные, вызывали глубокое беспокойство советского руководства.  В сентябре 1941 г. было принято решение о создании в ряде регионов страны (в том числе и в Чечено-Ингушетии) в составе местных органов НКВД особых Отделов по борьбе с бандитизмом. Кроме того, в Шатойском, Галанчожском и Итум-Калинском горных районах создаются постоянные оперативные группы, имевшие целью быстро пресекать любые проявления бандитизма. Для поддержки действий оперативных групп в декабре 1941 г. в Чечено-Ингушской АССР формируется 178-й мотострелковый батальон, развернутый в следующем году в 141-й горнострелковый полк войск НКВД.[24]

Заметим, что в принципе резкий всплеск бандитизма наблюдался во всех советских городах и районах по мере приближения фронта. Грабилось колхозное и государственное имущество, восставали тюрьмы, громились склады и магазины, высказывалось вызывающее неповиновение властям и шли угрозы в их адрес. Так, в ночь с 22 на 23 июня 1941 г. с первыми залпами войны сбежало все областное руководство Белостокской области Белорусской ССР, включая начальство и личный состав НКВД. Население начало погром и грабежи, велась даже стрельба из окон по отступающим красноармейским частям. После первой бомбардировки г. Луцка весь партийно-советский аппарат обратился в паническое бегство, и так происходило на всем протяжении фронта. В той же Москве осенью 1941 г.  массы бандитов, пользуясь паникой, вышли на улицу и средь белого дня грабили склады, магазины и учреждения. Советское начальство, бросая свои учреждения и предприятия, захватывая автомашины и материальные  ценности,  сотнями бежало из столицы на восток. Власти были вынуждены ввести осадное положение и практиковать публичные расстрелы на месте.[25]

В целом,  несмотря на малочисленность антисоветских групп Чечено-Ингушетии и несогласованность их действий, местные правоохранительные органы были не всегда в состоянии эффективно бороться с ними. Так, очередная проверка работы Ножай-Юртовского районного отдела НКВД, проведенная в мае 1942 г., выявила, что на весь район имелось всего 29 осведомителей, завербованных еще в 1937 г., а среди личного состава районной милиции процветало пьянство.[26]

Всю подноготную «широкого антисоветского движения» в горах Чечено-Ингушетии вскрывают контакты руководителей сталинских спецслужб с т. н. повстанческими «лидерами» в годы войны. Это была грандиозная, но обычная для громадной машины советской госбезопасности игра. Причем, оперативные игры с «бандитами» в горах дошли до того, что ее вели сами руководители спецслужб — от Албогачиева  в Грозном до Берия в Москве.

Известно, что и М. Шерипов и Х. Исраилов, фигуры поистине трагические, осознанно пришедшие к необходимости вооруженного сопротивления кровавой сталинской диктатуре, были искусственно подведены к тайным контактам с рядом руководящих работников Чечено-Ингушского НКВД-НКГБ. Так, М. Шерипов имел, как он думал, полезные «связи» с начальниками отделов   НКВД   в Шатойском, Итум-Калинском и Чеберлоевском районах. Кроме того, он поддерживал отношения с  Идрисом Алиевым, начальником отдела по борьбе с бандитизмом Чечено-Ингушского НКВД и сотрудником того же отдела О. Худаевым.[27]

Поздней осенью 1942 г. И. Алиев и другие работники Чечено-Ингушского НКВД имели ряд встреч с Х. Исраиловым и некоторыми другими руководителями повстанческих групп. Тогда же, в доме жителя селения Мужичи Баадулы Гудиева состоялись переговоры и с некими немецкими офицерами, вероятно диверсантами. Предмет переговоров — «оказание содействия» наступающим германским войскам.[28]

В секретной переписке с Х. Исраиловым состоял, как мы уже указывали и сам нарком НКВД Чечено-Ингушетии С. Албогачиев. Из опубликованных в 90-гг.  прошлого века секретных документов следует, что Х. Исраилов и другие руководители антисоветских повстанцев, якобы поддерживали связь с германской агентурой в городе Орджоникидзе (Владикавказ), через руководителей республиканского НКВД-НКГБ.[29]

Однако все эти контакты не могли осуществляться иначе как в рамках тайной операции по выявлению действовавших антисоветских групп и их каналов связи с секретными службами Германии в контексте обороны нефтепромышленного Грозного. Нельзя было допустить неожиданную высадку мощного десанта в горах отстоящих всего на 30 км к югу от Грозного. С этой целью в горах содержались в качестве приманки «повстанческие» группы и велась оперативная игра с несколькими реальными противниками советской власти, которые объективно играли роль «подсадных уток».

Именно на провокации была основана вся работа спецслужб сталинского времени. Вот один типичный пример: органы НКВД Вологодской области совместно со СМЕРШем Архангельского военного района распространили легенду, что на территории нескольких районов области существуют группы переселенцев с Западной Украины, готовых начать повстанческое движение. Немецкая разведка поймалась на эту приманку и с осени 1943 г. по весну 1944 г. выбросила сюда ряд десантов и военных грузов.[30]

Руководители спецслужб, якобы «поддерживавшие» бандитские группы и по существу обеспечивавшие им «успех» в их повстанческих действиях, получали содействие и благодарность от центрального руководства.  Тот же нарком НКВД ЧИАССР С. Албогачиев (ингуш по национальности), подозреваемый в  прямых связях с «политбандитами», подвергаемый критике местным обкомом ВКП (б) за «развал работы» в наркомате и дезинформацию обкома ВКП (б), на глазах делает стремительную карьеру. За год с небольшим следует одно поощрение за другим, он получает орден, внеочередное повышение и летом 1943 г. переводится на работу в Москву. Здесь он работал в личном аппарате Л.Берия. Умер в 1968 г.

Другой офицер, ингуш И. Алиев, возглавлявший отдел по борьбе с бандитизмом НКВД ЧИАССР, подозревался в связях с бандитами и  прямом предательстве даже собственными подчиненными. Однако он также получает поощрения по службе, награждается орденом и переводится на работу в центральный аппарат в Москву.[31] Видимо не все в республике поняли суть действий лиц особо доверенных маршалу Л.Берия.

Лидеры повстанческих групп в Чечне – Х. Исраилов и М. Шерипов, пытавшиеся собрать воедино разрозненные антисоветские группы и наладить постоянное взаимодействие между ними с одной стороны и немецким командованием с другой стороны,  вряд ли могли догадываться, что являются рядовыми пешками в чекистской игре.

Исраилов  разрабатывает в подражание гитлеровцам план создания «Особой партии кавказских братьев», которой он затем дает новое название: «Национал-социалистическая партия кавказских братьев» и некоего «Правительства».  При этом, информация  об этих начинаниях невольно заставляет вспомнить  «Союз меча и орала» из модного тогда сатирического романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Так, из документов составленных Х. Исраиловым  вытекало, что уже в ноябре 1941 г. в его партии состояло до «5 тысяч человек», а партийные ячейки существовали не только в Чечено-Ингушетии, но и в 7 (!) соседних кавказских республиках и областях. В Чечено-Ингушской АССР, в «вооруженном восстании» намеченном  на 28 января 1942 г.,  якобы готовились принять участие до «25 тысяч человек» (!).[32]  Немецкий профессиональный разведчик Г. Ланге, не даром заклеймил Х. Исраилова «фантазером».  Понятно, что  не только восстания в январе 1942 г.  но даже намека на него не было, как не было никакой,  даже показной  тревоги органов по этому поводу.

Произошло реально другое. В августе 1942 г. М. Шерипов, собрав  до 150 «бандитов» и «лжебандитов», захватил районный центр Шароевского района — небольшое горное селение Химой. При этом операция была согласована с начальником отдела по борьбе бандитизмом НКВД Чечено-Ингушской АССР И. Алиевым, который за сутки до этого нападения вывел из района части внутренних войск. Далее, как на то и рассчитывали подлинные организаторы «восстания», со всех уголков к М. Шерипову стали стекаться скрывавшиеся «политбандиты» со всей Горной Чечни, с которыми он двинулся к другому районному центру – Итум-Кале,  под которым был встречен большими силами и наголову разгромлен. Позже, в ноябре месяце, «отработанный» М. Шерипов был убит чекистами.

Соответствующим образом проинформированные о крупном «восстании» в чеченских горах немцы сбрасывают здесь 25 августа 1942 г.   группу обер-лейтенанта Г. Ланге в Атагинский район, а на территорию Галанчожского района диверсионную группу «полковника» Османа Губе (аварец Осман Сайднуров), которые с первых же минут оказались под плотной опекой спецслужб. Впоследствии, после своего ареста,  Осман Губе с удивлением отмечал: «Среди чеченцев и ингушей я без труда находил нужных людей, готовых предать, перейти на службу немцев и служить им». Водили же фашиста за нос, целых четыре месяца «лжеабреки» и  мюриды одного чеченского шейха.

В литературе встречается также  утверждение, что якобы в октябре 1942 г. немецкий унтер-офицер Реккет с группой диверсантов поднял восстание в  Веденском и Чеберлоевском  районах  горной части Чечено-Ингушской АССР. Данное событие не имело места быть. В ходе чекистской операции  в районе  с. Махкеты, с  помощью местного населения отряд Реккета был разбит, предводитель убит, а руководитель другой диверсионной группы – осетин Дзугаев,  арестован.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что НКВД-НКГБ Чечено-Ингушской АССР сделало все возможное, чтобы контакты между Х. Исраиловым и командирами немецких диверсионных групп носили эпизодический характер и проходили только через чекистскую агентуру. Добиться этого удалось благодаря тому, что чекисты, под видом нелегалов, внедрились к диверсантам проводниками и советниками. В сентябре 1942 г. Х. Исраилов в одном из писем предупреждал обер-лейтенанта Э. Ланге: «…если правда то, что с Вами … находятся Гайтиев,  Эльмурзаев,  Дурдышев и другие чекисты-лжеабреки, то Вам предстоит скверная гибель…».[33]

В Ингушетии действовали небольшие «бандгруппы» т. н. «баталхаджинцев» Докиева, Нальгиева и Махаури менее зараженных агентурой НКВД, нежели чеченские группы сопротивления. Наибольшей известностью пользовался  в Ингушетии отряд непримиримого народного мстителя Ахмеда Хучбарова. В 1943 г. на его родной аул Гули совершила налет советская авиация, мстя ни в чем не повинным людям.[34]

Пик активности антисоветских групп в горной Чечено-Ингушетии пришелся на вторую половину 1942 г. и первую половину 1943 г. Так, столкновения частей НКВД и антисталинских повстанцев имели место в конце сентября 1942 г. возле горного хутора Тюли Итум-Калинского района. Только в этих боях внутренние войска потеряли 31 человека убитыми и 10 раненными. Противостоящие им повстанцы (по устным данным не более десятка человек) беспрепятственно отступили дальше в горы, причем вместе с ними, по данным НКВД, якобы ушла большая часть населения Хильдехороевского сельского совета, что истине абсолютно  не соответствовало.[35]

Вышеуказанные акции «бандитов» и лжебандитов-чекистов  позволили НКВД уже осенью 1942 г. провести крупные операции в горах, направленные целиком против местного населения как такового. Только в октябре месяце в Веденском районе и части Чеберлоевского района оперативными группами и частями внутренних войск было убито без суда и следствия 135 человек. Всего за 1942 г. на территории Чечено-Ингушетии число убитых «бандитов» составило 295 человек. Кроме того, были задержаны 180 человек, уклонявшихся от мобилизации  (возможно от мобилизации в трудовую армию), и якобы 1762 дезертира (неясно, кого в этом случае называют дезертирами и уклоняющимися, т. к. начиная с марта 1942 г., обязательной мобилизации в армию, чеченцы и ингуши не подлежали).

Органами НКВД широко практиковались репрессии и в отношении семей  тех лиц, которые объявлялись «врагами народа». Так, только во второй половине 1942 г. в качестве заложников были задержаны 216 семей, уничтожено 100 хуторов и отдельных домов. Но сами каратели в результате оказанного преступникам в мундирах  сопротивления потеряли только  убитыми 61 военнослужащего.[36]

Проверка проведенная работниками центрального аппарата НКВД СССР  (лето 1943 г.) показала:  «допускаемые перегибы в проведении чекистско-войсковых операций, выражающихся в массовых арестах и убийствах  лиц, ранее не состоявших на оперативном учете и не имеющих компрометирующего материала» привели к смерти  213 граждан, из которых только 22 состояли на оперативном учете в правоохранительных органах.[37] Если перевести с «чекистского» языка все жертвы были случайные мирные люди, убитые по существу для «отчетности».

Репрессии (хотя и в гораздо меньших масштабах) практиковали повстанческие отряды и криминальные банды. Объектом нападения чаще всего являлись также мирные граждане. За 1943 г. 75 раз нападениям подвергались партийные и советские работники (порой по мотиву личной мести), 19 раз — работники НКВД и еще 19 раз — колхозы и другие советские организации. Из 42 человек, погибших по время этих нападений, ровно половину составили рядовые жители.  В общей сложности по республике 23 колхозника были награждены Почетными грамотами Президиума Верховного Совета ЧИАССР именно за активное участие в борьбе с бандитизмом.[38]

Несомненным успехом НКВД-НКГБ Чечено-Ингушетии можно считать постепенную нейтрализацию руководящего звена повстанческих и криминальных формирований. Еще в ноябре 1942 г. при помощи секретных агентов был убит М. Шерипов, скрывавшийся в ущелье Кулан-Чу. Позднее погибли С. Махмудов, Р. Сахабов, Я. Шуаибов,  сдались властям Д. Муртазалиев (скрывавшийся с 1925 г.), К. Сангиреев, А. Бадаев и еще несколько главарей.[39]

На  конец августа 1943 г.  в Чечено-Ингушетии на учете спецслужб имелось 54 «бандгруппы»  с общим количеством участников 359 человек, однако  из них 30 банд с 191 человек, никак не проявляли себя с 1942 г. (т. е. по существу считались распавшимися). Самая крупная и активная группа Хасана Исраилова, «засоренная» сексотами, насчитывала, по некоторым данным, всего 14 человек.[40]  Но НКВД-НКГБ сознательно, в силу своих специфических задач, «демонстрировала» Х. Исраилова,  обеспечивая ему широкую известность.

Таким образом, задолго до 1944 г. большая часть имевшихся в Чечено-Ингушетии криминальных банд и сугубо повстанческих формирований была разгромлена или поставлена под неусыпный контроль. Уже со второй половины 1943 г. резко снижается активность антисоветских группировок, действия которых зачастую принимают выраженный криминальный характер.

Как известно, наличие антисоветских повстанческих групп и уголовных банд в горной части Чечено-Ингушетии, и их противоправная деятельность (включая  знаменитый грабеж крупного овцеводческого колхоза  в горной Грузии),  якобы послужили официальным предлогом для поголовного выселения полумиллиона чеченцев и ингушей в Казахстан и Среднюю Азию. Однако, как следует из отчетов тех же районных комитетов  ВКП (б) и органов НКВД, ситуация в Чечено-Ингушетии принципиально не отличалась от той, что складывалась в соседних автономиях  и в прифронтовых областях Советского Союза. Так, по данным отдела борьбы с бандитизмом НКВД СССР, за 1941-1944 гг. по всей стране были ликвидированы 7163 повстанческих и бандитских групп, общей численностью 54130 человек.  А вот количество «зарегистрированных» групп в тот же период составило по стране 11841. Известная их часть действовала не только в горских,  но и в казачьих районах Северного Кавказа – 499 «бандповстанческих» групп  в Краснодарском крае  и 541 в Ставропольском крае, не говоря уже и о сугубо  российских областях включая Сибирь и Дальний Восток. [41]

О надуманности проблемы «повстанчества» в Чечено-Ингушетии свидетельствует и то, что  летом-осенью 1942 г. в ожидании возможной оккупации здесь велась очень серьезная подготовка к партизанскому движению в горах.  Были сформированы 28 отрядов с числом бойцов свыше 1 тыс. человек, в тайные склады завезены оружие и продовольствие. Часть «партизан»  уже начала осваиваться в горах. Все это говорит о полном контроле властей над горной частью республики, не говоря уже о ее равниной части.

Интересно отметить, что в Чечено-Ингушетии со второй половины 1943 г. наблюдается резкое снижение количества действующих  бандгрупп, то в некоторых соседних республиках, это произойдет гораздо позднее. Так, в августе 1943 г. на всем Северном Кавказе действуют 156 незаконных вооруженных формирований общей численностью 3485 человек. Из них в Чечено-Ингушетии — 44 с 300 участников, в Кабардино-Балкарии — 47 (более 900 участников), а в Дагестане число действующих повстанцев-нелегалов составляет еще более значительную цифру — 1500 человек, плюс одна тысяча дезертиров и до 800 человек, уклоняющихся от мобилизации.[42]

В статье не приводятся сравнительные  цифры  массового уклонения от призыва на фронт в российских городах под фальшивыми предлогами – состояние здоровья, включение в бронь по «блату» и отсрочки (разумеется, все за взятки военкоматам  в т.ч. хромовыми сапогами или спиртным). Такой «цивильный» тип дезертирства в цифровом отношении был куда выше «деревенски-аульного» варианта уклонения от фронта, когда колхозник бежал с повесткой и ружьем в лес или в горы.

Необходимо отдельно коснуться вопроса о «качестве» чекистских органов ЧИАССР в годы войны. В связи с окончательным развалом оперативной работы районными органами НКВД в начале войны бюро Чечено-Ингушского обкома ВКП (б) было вынуждено специально обсудить это направление. Были отмечены случаи взяточничества, очковтирательства,  морального разложения, непрофессионализма  и смычки с «темными элементами» сотрудников органов НКВД.  Бюро обкома ВКП (б) посчитало необходимым потребовать снятия с должности начальника Пригородного отделения НКВД Цуцуловского, начальника Атагинского отделения НКВД Разживина, наказания руководителя опергруппы НКВД Коршева, и т. д.

В связи с этим, в 1941-42 гг. произошла замена скомпрометировавших себя руководящих кадров не только в указанных выше, но и в других районных отделениях НКВД. В основном,  новые назначенцы были из молодых, профессионально подготовленных работников госбезопасности из чеченцев — Исаев (Шатоевское отделение НКВД), Межиев (Итум-Калинское отделение НКВД), Эльмурзаев (Старо-Юртовское отделение НКВД) и др. Единственный, кто изменил во время войны и ушел «в горы», был начальник Шароевского отделения НКВД Пашаев (который чеченцем не был). Однако вопрос с Пашаевым опять-таки требует своего исследования.

В ряде «исторических исследований» просталинских авторов 90-х годов (И. Пыхалов, и др.) либо абсолютно искажалась политическая ситуация в Чечено-Ингушетии в годы Великой Отечественной войны, либо приводились различные оперативные «справки» без анализа и критического подхода. Так, со слов преступного элемента — заместителя Л. Берия генерала Б. Кобулова стали публиковаться «данные» о  массовом дезертирстве, предательстве чеченцев и ингушей, об измене местных партийных и даже чекистских кадров.  Кобулов  писал, что в августе-сентябре 1942 г. в Чече