Маша Трауб: «Хочу, чтобы читатель просто отдохнул и получил удовольствие» Меня всегда привлекала фраза "я никому ничего не должна". Я даже стараюсь в жизни руководствоваться этим девизом (правда, не всегда получается). А тут как-то зашла в библиотеку, можно сказать, чисто случайно, взять что-то почитать в свободное время. Пробежала глазами по полкам и вдруг вздрогнула. Я увидела небольшую книжку, и сразу она заслонила все остальные книги. Фамилия автора ничего мне не сказала - какая-то Маша Трауб. Но название меня обожгло - "Я никому ничего не должна"! Начав читать, уже не могла я оторваться, меня мягко и властно затянуло в жизнь героини этой книги. И я вдруг поняла, что это моя жизнь и жизнь моих подруг. Это - энциклопедия женской жизни! Читать далее

Френсис дю Плесси Грей, известная американская писательница, дочь Татьяны Алексеевны Яковлевой, назвала свою мать «одной из двух муз Маяковского»: из всех женщин, с которыми был близок поэт, только двум он отдал не только сердце, но и строки. Читать далее

Кто же он был? Драматург? Военный? Публицист? Дипломат? Музыкант? А может быть, все вместе?... 15 января 1795 года родился Александр Грибоедов — человек с душой поэта и разумом дипломата. Грибоедов всегда мечтал о литературе и музыке, но вынужден был укреплять авторитет России в международной политике... Читать далее Елена МЕНЬШЕНИНА

В 1897 году, за 15 лет до гибели "Титаника", вышла книга никому не известного тогда английского журналиста Моргана Робертсона.Роман под названием "Тщетность"повествовал о гибели огромного трансатлантического лайнера "Титан".Бурная фантазия Робертсона оказалась кошмарным пророчеством, совпадающим с действительностью по многочисленным деталям, начиная с названия и устройства судна и заканчивая местом, временем и причиной катастрофы.

Уже потом Робертсона назвали дьяволом, чёрным гением, пророком несчастья.Его "Тщетность" была предана проклятью, а самому автору объявили бойкот:до конца жизни он не смог опубликовать ни одной книги,но в то солнечное утро, когда "Титаник" многие мили вокруг оповестил гудком сирены о своём первом плавании, никому и дела не было до какого то там романа - пророчества.Пассажиры чудо-лайнера ощущали себя избранными счастливцами, а тасячи их родственников и друзей, журналистов, фотографов и просто зевак с завистью смотрели им в след.
И только один из кочегаров "Титаника", по иронии судьбы захвативший с собою в плаванье экземпляр злополучного романа, находился в смятении.По мере чтения в перерывах между вахтами он пришёл в ужас, узнав описания того самого корабля, на котором плыл.Впечатлительный кочегар попытался рассказать об этом товарищам, но его подняли на смех.Несмотря на насмешки, суеверный кочегар поспешил дезертировать с лайнера во время захода в английский порт Саутгемптон, и тем самым спас себе жизнь.

Нередко оказывается, что буйная фантазия писателя оказывается на поверку пророчеством.
Хочу остановиться на еще одном, совсем недавнем по времени пророчестве.

Странные ассоциации возникают при получении сообщений об аномальной жаре в России, в частности, в Москве. Симптомы катастрофы один к одному описаны в коротком рассказе М.Веллера "Жара в Москве". Для тех, кто не читал, привожу полностью этот рассказ.

...ЖАРА в Москве вначале была незаметна. То есть, конечно, еще как заметна, но кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались, обмахивались газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон, страдая в давке чужих жарких тел, и неприятное чувство прикосновения мирилось только, если притискивало к молодым женщинам, которые старались отодвинуть свои округлости не столько из нежелания и достоинства, но просто и так жарко. "Ну и жара сегодня. - Обещали днем тридцать два. - Ф-фух, с ума сойти!" Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.
Читать далее

Многие жалуются на жизнь, на свою судьбу, свои неудачи... Несчастные, им надо брать пример со Стивенсона, автора "Остров сокровищ". Прикованный к постели, задыхающийся полуинвалид, которому морские приключения могли только сниться, создал незабываемые шедевры, наполненные романтикой дальних странствий, которыми зачитывались мальчишки всех поколений. Все написанное не было пережито им, не было его воспоминаниями.

Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног --
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.
Кто написал эти строки? Морской волк, просоленный до самых костей? Отважный капитан, открыватель новых земель?

Нет! Роберт Льюис Стивенсон был по образованию юристом, всю жизнь страдал неизлечимой болезнью бронхов и часто был прикован к постели, а умер очень рано...

И все-таки не разочаровывайтесь. Эти строки, да и много-много других, повествующих об опасностях и невероятных приключениях, пережитых героями на Острове Сокровищ, были написаны сильным и мужественным человеком, вся жизнь которого была — "плавание против ветра". Вот послушайте...

Роберт Льюис Стивенсон родился в 1850 году в главном городе Шотландии — Эдинбурге. Он был единственным ребенком в семье.
Ранние годы писателя были довольно безрадостны — добрую половину времени он проводил, лежа в постели. "Детство мое, — вспоминал он,— сложная смесь переживаний: жар, бред, бессонница, тягостные дни и томительно долгие ночи. Мне более знакома была "Страна кровати", чем "зеленого сада". Отец его, Томас Стивенсон, морской инженер, любил истории о путешествиях, дальних странах и пиратах. Может быть, профессиональные занятия — строительство маяков — настраивали его на такой лад. Сидя у постели больного сына, отец рассказывал об отважных морских разбойниках, отчаянных плаваниях, зарытых кладах.
СТРАНА КРОВАТИ
Когда я много дней хворал,
На двух подушках я лежал,
И чтоб весь день мне не скучать,
Игрушки дали мне в кровать.
Своих солдатиков порой
Я расставлял за строем строй,
Часами вел их на простор --
По одеялу, между гор.
Порой пускал я корабли;
По простыне их флоты шли;
Брал деревяшки иногда
И всюду строил города.
А сам я был как великан,
Лежащий над раздольем стран --
Над морем и громадой скал
Из простыни и одеял!

ЗИМОЙ И ЛЕТОМ
Зимой, еще не брезжит свет,
А я уже умыт, одет.
Напротив, летом спать меня
Всегда кладут при свете дня.
Средь бела дня я спать иду,
А птицы прыгают в саду,
И взрослые, покинув дом,
Гуляют под моим окном.
Скажите, это ли не зло:
Когда еще совсем светло
И так мне хочется играть,
Вдруг должен я ложиться спать!

ГОРОД ИЗ ДЕРЕВЯШЕК
Бери деревяшки и строй городок:
Дома и театры, музеи и док;
Пусть дождик прольется и хлынет опять:
Нам весело дома дворцы созидать!
Диван -- это горы, а море -- ковер.
Мы город построим близ моря, у гор.
Вот -- мельница, школа, здесь -- башни, а там
Обширная гавань -- стоять кораблям.
Дворец на холме и красив и высок;
С террасой, колонной, он сам -- городок:
Пологая лестница сверху ведет
До моря, где в бухте собрался наш флот.
Идут корабли из неведомых стран;
Матросы поют про седой океан
И в окна глядят, как по залам дворца
Заморские вещи несут без конца.
Но время покончить! Всему есть свой срок.
В минуту разрушен весь наш городок.
Лежат деревяшки, как брошенный сор.
Где ж город, наш город близ моря, у гор?
Но был он! Я вижу его пред собой:
Дома, корабли и дворцы с их толпой!
И буду всю жизнь я любить с этих пор
Тот город, наш город близ моря, у гор.

Но каково же было внимать обо всем этом хилому, худому как щепка, вечно простуженному, задыхающемуся ребенку! Ведь он с детства чувствовал себя инвалидом, для которого все путешествия заказаны навсегда.
В 1875 году он закончил юридический факультет и получил право заниматься юридической практикой. Этим правом он ни разу за всю жизнь не воспользовался.Кем он хотел стать? Ответ был ясен ему давно — писателем. Но не только — еще объехать весь свет, все увидеть своими глазами.
Одна из таких поездок — путешествие в Америку едва не стоила ему жизни. Последнюю часть пути Стивенсону надо было скакать на лошади, но измученный невероятной перегрузкой, он просто выпал из седла и пролежал без сознания около двух дней. Его, лежащего без чувств под деревом, нашел охотник .Только великое мужество духа спасло его — он буквально заставил себя встать на ноги.
Таков был Стивенсон в жизни, таким он был и в своих книгах. На страницах он создавал яркий, красочный мир борьбы, деятельности, независимости. Теней, болезни он достаточно видел — его привлекало солнце.

БРОДЯГА
Вот как жить хотел бы я,
Нужно мне немного:
Свод небес, да шум ручья,
Да еще дорога.
Спать на листьях, есть и пить,
Хлеб макая в реки, --
Вот какою жизнью жить
Я хочу вовеки.
Смерть когда-нибудь придет,
А пока живется --
Пусть кругом земля цветет,
Пусть дорога вьется!
Дружба -- прочь, любовь -- долой,
Нужно мне немного:
Небеса над головой,
А внизу дорога.
Холод осени жесток,
Но, не унывая,
Вижу: чистит коготок
Птичка голубая.
Как я первый снег люблю
И костер на камне!
Осень я не уступлю,
И зима нужна мне.
Смерть когда-нибудь придет,
А пока живется --
Пусть кругом земля цветет,
Пусть дорога вьется!
Дружба -- прочь, любовь -- долой,
Нужно мне немного:
Небеса над головой,
А внизу дорога...
За свою недолгую жизнь Стивенсон написал много книг — "Остров сокровищ" лишь самая известная из них. До самой смерти он не прекращал работы, писал, а когда не мог писать — диктовал строки новых произведений.
Стивенсон не сражался с пиратами, не искал сокровища, но он всю жизнь боролся, с врагами куда более коварными и сильными — с окружающей косностью, с религиозным ханжеством, с собственной неизлечимой болезнью, и можно сказать — побеждал.

РОЖДЕСТВО В МОРЕ
Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног --
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.
Бешеный рев прибоя донесся до нас из тьмы,
Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.
"Свистать всех наверх!" По палубе мотало нас взад-вперед,
Но мы поставили топсель и стали искать проход.
Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,
Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.
Весь день мы зазря ладони рвали о мерзлую снасть,
Чтоб не угробить судно да и самшм не пропасть.
Мы избегали Южяого, где волны ревут меж скал,
И с каждым маневром Северный рывком перед нами вставал.
Мы видели камни, и домики, и взвившийся ввысь прибой,
И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.
Белей океанской пены крыши мороз белил,
Жарко сияли окна, дым из печей валил,
Доброе красное пламя трещало по всем очагам,
Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.
На колокольне радостно гудели колокола --
В церковке нашей служба рождественская была.
Я должен открыть вам, что беды напали на нас с Рождеством
И что дом за домиком стражника был мой отеческий дом.
Я видел родную столовую, где тихий шел разговор,
Блики огня золотили старый знакомый фарфор;
Я видел старенькой мамы серебряные очки
И такие же точно серебряные отца седые виски.
Я знаю, о чем толкуют родители по вечерам, --
О тени дома, о сыне, скитающемся по морям.
Какими простыми и верными казались мне их слова,
Мне, выбиравшему шкоты в светлый день Рождества!
Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.
"Отдать все рифы на брамселе!" -- скомандовал капитан.
Первый помощник воскликнул: "Но корабль не выдержит, нет!"
"Возможно. А может, и выдержит", -- был спокойный ответ.
И вот корабль накренился, и, словно все оценив,
Он точно пошел по ветру в узкий бурный пролив.
День штормовой кончался на склонах зимней земли;
Мы вырвались из залива и под маяком прошли.
И, когда на открытое море нацелился нос корабля,
Все облегченно вздохнули, все, -- но только не я.
Я думал в черном порыве раскаянья и тоски,
Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.

Так вот, дорогие мои, живите и радуйтесь жизни. Ищите радость в каждом прожитом дне, в своих увлечениях, в своих мечтах. Избегайте рутины, серости, будничности.

не нам судить.. Автор плэйкаста: RainbowNata Создан: 9 ноября 2009 0:52

Ты заходи почаще в гости, друг,
Ведь дверь моя всегда тебе открыта.
Для разговора тема не забыта
И мысли новые все вертятся вокруг.
Ты мне о жизни расскажи своей,
О новых именах в твоем блокноте
И не заканчивай на грустной ноте,
Ведь больше радостных и светлых дней.
Ты спросишь тихо, как мои дела.
Я улыбнусь, сказав, что все в порядке,
Ведь жизнь прекрасна при любой раскладке,
Какой бы безнадежной ни была.

Я обратилась к теме, посвященной творчеству Чехова, так как это один из любимых моих писателей-классиков. А. П. Чехов стал творцом маленького рассказа, который вобрал в себя и повесть, и роман, доказав тем самым непреложность чеховского афоризма: “краткость — сестра таланта” . Он боролся против бездуховности, пессимизма, измены идеалам добра. Его врагом была пошлость, он всю жизнь боролся с ней... Никто до него не умел так беспощадно и правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины.Он дорог нам человечностью, которая пронизывает и его личность, и его произведения. Он дорог нам своей удивительной верой в будущее, своим глубоким сознанием того, что все прекрасное на земле может быть создано только трудом.

Маленький шедевр большого писателя - рассказ "Толстый и тонкий".

Этот рассказ Чехов написал в 1883 году - почти 125 лет назад, высмеивая рабскую психологию человека, который не может даже с другом детства переступить через въевшееся в него чинопочитание. К сожалению, эта тема актуальна и сегодня. Телевидение, явно не желая того, почти ежедневно демонстрирует, как современные чиновники лебезят перед теми, кто выше их поднялся по «властной вертикали».


Антон Чехов

ТОЛСТЫЙ И ТОНКИЙ
На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подёрнутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флёр-д'оранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын.

— Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого.— Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет!

— Батюшки! — изумился тонкий.— Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?

Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слёз. Оба были приятно ошеломлены.

— Милый мой! — начал тонкий после лобызания.— Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну, да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щёголь! Ах ты, господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь... Это вот моя жена, Луиза, урождённая Ванценбах... лютеранка... А это сын мой, Нафанаил, ученик III класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе учились!

Нафанаил немного подумал и снял шапку.

— В гимназии вместе учились! — продолжал тонкий.— Помнишь, как тебя дразнили? Тебя дразнили Геростратом за то, что ты казённую книжку папироской прожёг, а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил. Хо-хо... Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе... А это моя жена, урождённая Ванценбах... лютеранка.

Нафанаил немного подумал и спрятался за спину отца.

— Ну, как живёшь, друг? — спросил толстый, восторженно глядя на друга.— Служишь где? Дослужился?

— Служу, милый мой! Коллежским асессором уже второй год и Станислава имею. Жалованье плохое... ну, да бог с ним! Жена уроки музыки даёт, я портсигары приватно из дерева делаю. Отличные портсигары! По рублю за штуку продаю. Если кто берёт десять штук и более, тому, понимаешь, уступка. Пробавляемся кое-как. Служил, знаешь, в департаменте, а теперь сюда переведён столоначальником по тому же ведомству... Здесь буду служить. Ну, а ты как? Небось, уже статский? А?

— Нет, милый мой, поднимай повыше,— сказал толстый.— Я уже до тайного дослужился... Две звезды имею.

Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съёжился, сгорбился, сузился... Его чемоданы, узлы и картонки съёжились, поморщились... Длинный подбородок жены стал ещё длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира...

— Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.

— Ну, полно! — поморщился толстый.— Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства — и к чему тут это чинопочитание!

— Помилуйте... Что вы-с...— захихикал тонкий, ещё более съёживаясь.— Милостивое внимание вашего превосходительства... вроде как бы живительной влаги... Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил... жена Луиза, лютеранка, некоторым образом...

Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку.

Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «хи-хи-хи». Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены.