Хожу, плачу. Слава уехал, а у меня даже ни одной фотки с ним не осталось. Там бы была такая маленькая я и такой высокий Слава.
Часа три не могу успокоиться.
Я ждала, что он разбудит меня в восемь, и мы поедем за чабрецом, а он пришёл в десять и сказал, что уезжает, и времени осталось только на одну сигарету. Я выползла курить в футболке и рубашке, в которых спала, он рассказал про то, как встречал рассвет, а потом наступило молчание, и я задала какой-то глупый вопрос про погоду, уже пять минут как старательно сдерживая слёзы. Мы сели на лавку у меня в домике, и он показал мне фотки керамических бычков, которые ему понравились. А потом мы услышали как Серёга выезжает за двор, обнялись, и я уже не могла сдержаться. Когда я в последний раз так плакала от того, что кто-то уезжал? Наверное когда Хвостик привёз меня Даше.
-Мы больше не увидимся?
-Ну ты же приедешь ещё на Ольхон.
Мы обнялись, и я начала неудержимо вслипывать.
-Давай без сентиментальностей.
-Я так не умею.
-Ну, маленькая. Давай. Следующим летом надеюсь увидеть сильную Вербу.

Я думала - вот будет открытие, и будет ещё пара дней, и мы успеем наприключаться, и нафоткаться, но всё так. И я стояла, прижавшись щекой к калитке, и смотрела, как Серёжина машина уезжает вниз по улице Пушкина.
Последние пару дней, дурында, я ныкалась ото всех - мол вас так и так много, я лишняя, никому не хочу мешать и всё такое. А он уехал пасмурным утром.
Давно я так искренне ни к кому не привязывалась. С год назад я решила, что уже никогда никогда не будут у меня так появляться друзья, но вот снова я знаю, что у меня появился друг, и что мы снова увидимся, и у нас будут приключения.

А пока я просто перемещаюсь с места на место, подвываю и плачу, потому что две недели рядом был такой замечательный человек, а я так мало у него взяла и так мало дала, потому что мне опять не с кем поговорить, а это, оказывается, мне очень нужно - чтобы можно было просто поговорить, потому что две недели я, оказывается, была не одна, а теперь снова одна, потому что у меня появился друг, но я живу в Москве, а он - в Братске, и совершенно невозможно просто взять и приехать, если соскучишься. В сущности я о нём очень мало знаю, не знаю совершенно "кто он", чем занимается и чем живёт, но это всё так не важно. Зато я знаю, что у него есть замечательная жена и двое чудесных детей, что он покупает специи в магазинчике старушки Раисы Ивановны, сделанном из одной из комнат её квартиры, что ему почти сорок один год, что он справился с инсультом и что в тридцать пять открыл себя. Странно так мало знать о столь близком тебе человеке, наверное, но всё самое главное, что я знаю о нём, не выразить словами. Я с первого взгляда спалила, что это мой человек - так какая нахрен разница, чем он зарабатывает? Ради таких людей стоит жить, ради таких людей я и живу.

Я сижу, плачу, и не заморачиваюсь вообще, не заморачиваюсь, что надо типа жить дальше и что-то делать, не заморачиваюсь, что не знаю, как с ним дальше дружить, не заморачиваюсь, что навязываюсь. Хочу плакать и буду плакать, как пройдёт так и пройдёт. Дальше, не сейчас, а чуть попозже, когда у меня случится какая-то штука (сегодня вечером похоже) я ему напишу что-то про свои подвиги и вышлю видео с пилингом тапок. И даже не буду заводить сопливые разговоры на тему тех слов, которые не успели стать сказанными, которые я не осознала даже до сих пор. Разговор на это сам выйдет, и в своё время я всё осознаю. Я не собираюсь себя насиловать и заставлять что-то делать прямо щас из благородных побуждений типа "я должна сесть писать сказку, потому что Слава ждёт её" - какая это всё туфта я уже уяснила. Проёбанной дружбы с Таней Винокуровой из-за ненаписанных стихотворений, которую мы регулярно пытаемся завести снова, но пока не получается, мне хватает по горло.

Итак, сейчас я... понятия не имею, что буду делать. У меня, ясен пень, дофига дел на день, но я не спешу к ним приступать, потому что я плачу.

Лёушкин писал мол вы будете смеяться когда вам будет весело и плакать когда вам будет грустно. Я, за пол года кажется, ни разу не заплакав, решила, что я стала настолько безэмоциональна, что меня это стало пугать. Здоровая радость у меня появилась, а здоровых слёз не было. Второй раз на Ольхоне я плачу. Первый раз был когда я осознала, как мне не хватает белой кошечки. Теперь же я плачу потому, что я просто плачу. Не из-за горя и не из-за радости. Не из-за того, что был человек и нет человека. Он же есть, теперь он всегда есть. Не из-за того, что Слава есть. То, что Слава есть, так просто и естественно, что это вызывает только чувство единства, а чувство единство давно перестало быть катарсисом.

Вот, кажется, слёзы подсохли, и я уже чувствую зреющую готовность чем-нибудь заняться. Пусть себе тихонько зреет - не буду её трогать.

Вот и ещё один хороший человечек, верящий в меня. Человечек, у которого я впервые из рук приняла косяк, человечек, который первым услышал пересказ легенды о Шухе Влагри. Может, он станет первым гостем в моём домике в Хужире. У меня будет домик в Хужире, и уже есть люди, которых я буду приглашать в гости.

Кстати да, когда уже наконец вернётся Костя, надо будет нифига не пропустить. Потому что харе ныкаться по углам из соображений "я тут мешаю". Начну мешать - выгонят. А так от таких вот контактов с людьми из другого города на краю земли нужно брать всё и сразу. И много фоток.

Ну вот я и успокоилась. Как-то сама собой успокоилась. Эта чудесная страна Ольхон поражает меня раз за разом.

Хотя я всё равно тихо надеюсь, что сегодня или послезавтра откроется калитка, а там - Слава вернулся.