Другие - что
в побеге есть все-таки доля спасения. Третьи, уверенные в победе немцев,
настаивали - ждать конца сражения. Когда опять загрохотало за холмами,
все
примолкли и, мучительно морщась, глядели туда, где ничего не было видно,
только лениво вертелись крылья
мельниц. Обручев произнес четкую речь, в
которой сгруппировал все противоречия. Обе дамы смотрели ему в рот, как
проповеднику. Ничего не
решив, пассажиры продолжали стоять среди кур и
воробьев на пустынной улице, где ни одна душа не задумается пожалеть
своего же, русского... Какое
там!.. Вон простоволосая баба выглянула в
окошко, зевнула, отвернулась. Вышел из-за угла хаты сердитый мужик
распояской, поглядел мимо, поднял кусок глины, изо всей силы бросил в
чужого
кабана. И так же равнодушно плавающие над селом коршуны поглядывали
на ограбленных, никому здесь не нужных горожан.
За холмом
поднялось облачко пыли. От мельниц поскакал и скрылся
верховой. Кое-кто из
пассажиров предложил вернуться назад в волостное
управление, где все провели эту ночь. Обе дамы ушли первыми. Когда из-за
холмов появились мчавшие во
весь дух тройки, - ушли и остальные. На улице
остались Катя и учитель физики, мужественно скрестивший руки под плащом.
Троек было всего четыре или пять. Они обогнули озеро и появились в
селе. Везли раненых. Передняя
остановилась у окон хаты. Правивший конями
рослый партизан в расстегнутом кожухе крикнул:
- Надежда, твоего привезли.
Из хаты выбежала баба, срывая с
себя фартук, заголосила низким голосом,
припала к тачанке. С нее слез до зелени бледный парень, обхватил бабу за
шею, уронив голову, сгибаясь поплелся в хату. Тройка подъехала к другому
двору,
откуда выскочили три пестро разодетые девки.
- Берите, лебеди, своего - легко раненный, - весело крикнул им возница.
После этого
он повернул тройку шагом, посматривая, куда бы
завезти
последнего раненого. В тачанке сидел с зажмуренными глазами Мишка Соломин,
голова его была обвязана окровавленными лохмотьями рубашки, зубы стиснуты.
Вдруг возница остановил
коней:
- Тпру... Батюшки, никак, вы! Екатерина Дмитриевна?..
Этого Катя никак уж здесь не ждала. Задохнулась от волнения, побежала
к
тачанке. В ней стоял, - широко раздвинув ноги, уперев одну руку в бок, в
другой держа ременные вожжи, - Алексей Красильников. На щеках его
кудрявилась борода, светлые глаза
глядели весело. На поясе - гранаты,
пулеметная лента поверх кожуха, за плечами кавалерийская винтовка.
- Екатерина
Дмитриевна... Как же вы к нам попали? Вы в чьей хате?
Энтой? У Митрофана? - мой троюродный брат, тоже Красильников. Вот,
глядите: Мишку жалко, - полголовы шрапнелью разворотило...
Катя шла рядом с тачанкой. Алексей был весь еще горячий, пьяный после
боя.
Блестел глазами, зубами, улыбкой:
- Германцев вчистую искрошили... Вот
дурни... Три раза напарывались на
наши пулеметы. Лежат, голубчики, по всему полю... Батьке теперь есть во
что армию одеть... Тпр-рру... Митрофан! Вылезай из берлоги...
Принимай
раненого героя... А вы вот что, Екатерина Дмитриевна, от этого дома не
отбивайтесь. У нас здесь нехорошУ нас здесь нехорошо...
На колокольне ударил малиновый звон. Захлопали калитки по селу,
раскрылись ставни, на улицу побежали женщины, вышли осторожные мужики,
взялось непонятно откуда великое
множество народа; с песнями и говором
пошли на шлях - встречать победоносную махновскую армию.
Алексей Красильников вместе с Катей отнес полумертвого Мишку на
Митрофанов двор, положил его в холодке, в
летней клети, на кровать
Александры. Катя занялась перевязкой, с трудом отодрала от
волос
заскорузлое от крови тряпье. Мишка только хрустел зубами. Когда начали
промывать страшную рану с правой стороны черепа, Александра, державшая
таз, ахнула и зашаталась. Алексей, схватив таз, отпихнул ее.
-
Торчит, видите, сбоку востренька косточка, - сказал он Кате. - Сашка,
принеси сахарные щипцы...
- Ой, нету, сломались.
Катя ногтями схватила осколок косточки,
торчавший в ране. Потянула.
Мишка зарычал. Это был, несомненно, осколок.
Ногти ее скользили, она
перехватила глубже. Вытащила.
Алексей шумно вздохнул, засмеялся:
- Вот как воюем -
по-мужицки!
Чистым полотном забинтовали Мишкину голову. Весь мокрый, дрожа мелкой
дрожью, он лег под тулуп и открыл глаза. Алексей нагнулся к нему.
- Ну, как,
жив будешь?
- Вчера ей хвастал, вот и нахвастал, - помертвело улыбаясь, проговорил
Мишка. Он смотрел на Катю. Она вытирала руки и тоже подошла и наклонилась
к нему. Он пошевелил
губами:
- Алеша, побереги ее.
- Знаю, знаю.
- Я дурное над ней задумал... В город
ее надо отправить.
Он опять уставился на Катю почти исступленным взором. Он преодолевал
боль и жар лихорадки, как пустяк, ерунду, досаду.
Прикосновение смерти
разметало в нем все вихри страстей и противоречий. Он почувствовал в эту
минуту, что не пьяница он и злодей, а взметнувшаяся, как птица в бурю,
российская душа и что для геройских дел он пригоден не хуже другого, - по
плечу ему и высокие дела...
Алексей сказал
тихо:
- Теперь пускай спит. Ничего, - парень горячий,
отлежится.
Катя вышла с Алексеем во двор. Продолжалось все то же странное
состояние сна наяву под необъятным небом в этой горячей степи, где
пахло
древним дымом кизяка, где снова после вековой стоянки рыскал на коне
человек, широко скаля зубы вольному ветру, где страсти утолялись, как
жажда, полной чашей.